А потом солдаты сошлись и начали меняться сигаретами, шоколадом, консервами, зажигалками. Они давали друг другу клочки бумаги с адресами: «Пиши, если уцелеешь — и если выживу я!» После рождественских пели народные песни. Артиллерия молчала, но по-английски и по-немецки звучали слова псалма: «Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим, подкрепляет душу мою, направляет меня на стези правды ради имени Своего. Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною…» А наутро немцы и англичане сыграли в футбол — между траншеями. И хоронили павших, отдавая им воинские почести. Так началось — и закончилось — рождественское перемирие. Загремели отдохнувшие пушки, а через два года там же, под Ипром, немцы травили англичан и французов горчичным газом…
А по-честному, милая, оглушенный твоей болезнью, я забросил подальше резоны здравомыслящего безбожника и по наущению экстрасенсихи — ну ты ее помнишь, приходила, творила пассы, двигала свечой туда-сюда — отправился в Кусковский парк, чтобы на перекрестье тропинок закопать то ли свечной огарок, то ли еще какой предмет и пробормотать мантру. Да, я тогда был готов уверовать… Но мне показали кукиш.
Вот и сейчас, когда прихожу к тебе — редко, конечно, сама знаешь, — ставлю свечу в часовне, ее там обновили. Верить не верю, а ставлю.
Вот какое рассуждение нашел Виталик у одной израильской писательницы с острой фамилией Шило. Тщась приблизиться к пониманию, что же есть Бог, герой садится рядом с муравейником. Сначала он пытается удержать в поле зрения какого-нибудь муравья. Ох, нелегкое дело… Эта кроха все время в движении, и тысячи таких же снуют туда-сюда — глаз поневоле цепляется за кого-нибудь еще. Да и скучно — ну бежит он и бежит. Только моргнул, твой муравей уже пропал, ты уже не знаешь, который из них — он… Ладно, выбираешь другого. Вот он нырнул в дыру, и ты ждешь, когда он оттуда покажется. Но из этой дыры лезут и лезут такие же. Раньше-то он волок туда свою ношу, ты мог его отличить от других, а теперь — ну как его узнать? Этот? Или этот?
Он сидит в полуметре от муравейника, но они вряд ли его видят. Не так ли и с Богом? Мы все время думаем — Он сокрыт от нас, Он далеко. И задаем себе вопросы: почему же Он прячется? Почему так далек? Да ничего подобного! Он просто так велик, что мы Его не видим. Вот муравьи. Да подними они свои глазенки, все равно увидят разве кусок подошвы его ботинок. А теперь, допустим, он хочет дать им знать: тут, рядом, сидит их бог. Как это сделать? Известны два способа: сыграть в доброго бога или — в злого. Правда, для этого надо бы понять, что по-муравьиному есть добро, а что — зло. Зло представить легче, сыграть в злого бога — интересней. (Ну да — ведь не снес Алешковский «Ад» букинисту!) Даже малыш, ходить еще не научился, строит башню из кубиков, ставит один на другой, выше, выше… А потом — ррраз! — и свалит их все. Вот радость! Строит — сопит от напряжения, хмурится, ему тяжко. А свалит — смеется. Он весел, он счастлив.
И вот герой этот берет бутылку воды и льет воду прямо на муравейник, в ту дыру, куда и откуда они ползут. Им нет спасения — кто-то погибнет сразу, кто-то чуть позже. А те, что окажутся в стороне и уцелеют, — может, они на минуту остановятся? Подумают: что это мы все бегаем и бегаем? И что это там, в полуметре от нас, такое безразмерное? Станут задавать друг другу — и самим себе — кое-какие вопросы. Может, даже подумают — уж не бог ли он, коли смог совершить такое? А если он сделает что-нибудь — по-муравьиному — доброе, скажем, принесет им еды, разве они остановятся? Задумаются? Да некогда стоять и думать — надо жратву в дом таскать, туда, в дыру эту. А нажравшись, закричат ли: «Господи! За что такое счастье?!» Дудки. А вот обрушится на тебя поток из небесной бутылки — начинаешь думать. О Боге тоже…
Правда, лить воду в муравейник сам Виталик не стал бы — все тот же Адик, тот же дятел.
Его к тому времени стал раздражающе донимать вопрос о нравственности священничества как института — от древнего жировавшего жречества до современных батюшек, освящающих «мазерати» за приличное вознаграждение. Ну да, наивно размышлял не искушенный в богословии Виталик, опираясь исключительно на то, что полагал здравым смыслом, и немудрящее бытовое представление о морали: разве нужны верующему такие посредники в общении с Господом? Да и вообще любые? Скажем, мудрый советчик, хорошо знакомый со священными текстами и готовый поделиться своей мудростью, зажечь верой сердца и направить на путь милосердия тех, кто пока на него не встал, — ох как нужен. Да где они, ау! И можно ли сии благие дела вершить, как бы это сказать, подешевле? Так он рассуждал наедине с собой.
А еще вот так.
Построил Бог знает когда Рамзее Бог знает какой агромадный храм самому себе под названием Абу-Симбел. И пошло-поехало. Храм Артемиды в Эфесе, подаривший нам трезвомыслящего Герострата, Зевс Олимпийский, попавший в христианский Константинополь и заразивший еще молодую религию гигантоманией, Шартрский собор, Нотр-Дам, Кельнский… Все выше, и выше, и выше стремим мы полет… Это нужно Господу? Поскреб Виталик в затылке и написал о своих сомнениях Алику Умному.
Дорогой друг!
Конец восьмидесятых и — как символ покаяния за коммунистические мерзости — восстановление храма Христа Спасителя. Положим, то, что это дело Церкви и — по желанию — верующих христиан, никого особенно не волновало. Поскольку покаяние касается всех, то и храм строить надлежало, видимо, всему населению, включая мусульман, иудеев, буддистов и атеистов. Хорошо помню, как в нашей конторе отменяли премии, поскольку храмовым налогом обложили все министерства, и те же рай-, гор- и обкомы теперь лезли из кожи вон, захваченные духоподъемным порывом. Я, правда, каяться не хотел: священников не расстреливал, церкви не разрушал и не осквернял, верующих не оскорблял, — но премии все же лишился. Бог с ней (и впрямь — Бог), с премией. Я прикинул, сколько же добрых (богоугодных!) дел можно было сотворить в бедной стране на те деньги и теми силами, которые столько лет тратились на возведение… чего? Храм — красивое слово, а что за ним стоит с языческих времен? Да всего лишь рукотворное здание, нежилое помещение, как принято говорить в БТИ, капище, место вознесения молитв, служения высшей силе, изъявления преданности ей, демонстрации любви и — главное — безоглядной веры. Некогда я слышал поразившие меня простотой слова Александра Меня о том, что главным в христианской вере является любовь, что Господь наделил человека великим даром — способностью любить и одновременно дал ему свободу выбора, а стало быть, и свободу этим даром пользоваться по своему, человеческому, разумению, распространяя любовь на ближних своих и далее — на всех людей, природу, мироздание… Мне были внятны и близки его слова, но я не смог добраться до отца Александра, чтобы задать ему банальнейший вопрос: а так, без храмов, икон, поклонов — нельзя ли пользоваться этим Божьим даром?
Ну ладно, вернусь к теме. И вот тогда, лишившись сотни-другой рублей (неплохо по тем ценам), я погрузился в размышления касательно двух обстоятельств:
1. Что Господу желанней и дороже — монструозное здание с золотыми финтифлюшками, где Его служители в щедро расшитых камнями униформах следят за тем, чтобы люди в ходе тщательно продуманных процедур и ритуалов, а не абы как уверяли Его в своей преданности и просили о различных благодеяниях, или же употребление этих немалых средств (во Имя Его) на помощь бедным и недужным?
2. Нельзя ли совершать религиозные действа (коли верующие в них так нуждаются) с меньшими затратами, а грехи искупать и каяться добрыми делами и служением слабым и хворым братьям и сестрам? Правда, поскольку этот ход рассуждений тут же породил во мне сомнения в том, что такая дорогостоящая институция, как Церковь, вообще приносит больше пользы, чем вреда, я испугался собственных мыслей и отказался от них на многие годы. Пока совсем недавно не стал регулярно читать в одной (а может, и единственной) вменяемой газете такие вот объявления.
У восьмилетней Женечки целый букет тяжелых болезней: спинно-мозговая грыжа, гидроцефалия, нижний вялый парапарез, дисфункция тазовых органов, нарушение функции мочевого пузыря. Сразу после появления Женечки на свет врачи однозначно сказали: ребенок обречен. Но случилось чудо: Женечка ходит и даже бегает, она учится во втором классе обычной школы. Ей помогают врачи, но для лечения нужны деньги, а Женя с мамой живут на две пенсии. Сейчас им необходимо 108 тысяч рублей. Фонд «Подари жизнь» очень просит тех, кто хочет и может помочь…
Сонечке скоро исполнится три года. Это очень живая девочка, она танцует, поет, любит играть в прятки. Не верится, что у нее нет правого глазика — его пришлось удалить из-за злокачественной опухоли. Теперь девочке ежегодно заменяют глазной протез и проводят курсы химиотерапии. Соня не унывает, она настоящий боец, но в этой борьбе ей и ее родителям очень нужна наша помощь — всего около 20 тысяч рублей в месяц. Фонд «Подари жизнь» очень просит тех, кто хочет и может помочь…
