Девица жестом останавливает его. Опять повисает молчание.
Наливаю четвертую…
Прихожу к выводу, что пора расшевелить этих лунатиков. И начинаю с идиотской истории о приятеле, который умел зубами ловить пистолетную пулю. И который погиб, когда в него выстрелили из автомата. Очередью… Эта история, обкатанная в самых разных компаниях и многими ценителями настоящего юмора по заслугам признанная эталонной, встречается недоуменным молчанием.
Несколько озадаченный, я уже не так уверенно приступаю к анекдотической истории, якобы приключившейся в общественном туалете с академиками Миллионщиковым, Ландау и Капицей… Эта история всегда действовала безотказно и сопровождалась гомерическим смехом слушателей…
Но команда индифферентных сидней, недоуменно переглядываясь, безмолвствует. Да и вряд ли они знают, о ком это я веду речь. Какие-то академики…
Наливаю пятую…
— Вчера я видела… — бросив на меня нервный взгляд, вступает в беседу еще одна девушка.
Описать ее внешность — задача непосильная даже для беллетриста конца девятнадцатого века. Нечего и пытаться. Уцепиться не за что. Какая-то кастрюля с переваренными макаронами.
Из таких сереньких девиц, наверно, прежде готовили нелегальных разведчиц. Для того чтобы не затеряться в толпе, ей нужно сделать что-нибудь необыкновенное. Например, вырядиться флибустьером. Или издать непристойный звук.
— Представьте себе, — продолжает она, — захожу в салон на Пятницкой и вижу Любку из группы "Стрелки". Отпад! Она в сапогах до пупа, а пупок, как бы, с навесом из золота. Я была просто в шоке! Она такая не молоденькая ведь, а такие прикиды… В этот момент, как бы, пошел дождь, а она без зонтика… И она мокнет под дождем, и машины, как бы, нет…
И девица еще долго жует мочалу, неся ахинею и слишком часто к месту и не к месту употребляя свое дурацкое "как бы". Все с деланным интересом слушают…
Кого-то они мне напоминают… Каких-то беспозвоночных. Я с уважением вспоминаю своих друзей и себя в двадцатипятилетнем возрасте. Мы были интереснее. Пусть мы грешили. Но мы делали это широко. Со страстью. С размахом. С глубоким осознанием пакостности того, что мы делали.
А эти? Живут по схеме: ешьте меня мухи, мухи с комарами…
Интересно, а каковы они в постели?
Пока я жевал воняющий ногами сыр, мое растревоженное водкой воображение нарисовало жуткую картину. Белобрысая девица, та, что сидела на низком диване рядом с бородатым малышом в сером костюме, лежит в постели с… ну, хотя бы с этим полусонным сердечником со звучным именем Додик.
Итак…
Она (целомудренно поглаживая его безволосую грудь). Мы не будем же ему ничего говорить, правда?
Долгая пауза, в течение которой он успевает обдумать вопрос и сконструировать ответ.
Он (нервно). Да, да, в самом деле, милая, зачем?..
Она. Да, мы не будем ему говорить.
Он. Это может его огорчить.
Она. Да, огорчить!
Она. Мой муж ведь такой трепетный!
Он (не слушая). Да. Он такой… славный.
Она (продолжая поглаживание). Твой жене мы тоже ничего не скажем, правда, милый?..
Он (медленно поворачивает голову в ее сторону). Вот это уж совсем ни к чему…
Она. Это может ее расстроить, правда, милый? Она ведь такая…
Он (насупившись). Трепетная… Это может ее… сильно обеспокоить.
Она (с грустью). Да, да, она такая милая…
Он (украдкой бросает на нее подозрительный взгляд). Это точно.
…Тем временем белобрысая, легко встав с дивана, решительно приблизилась к столу и, пристально глядя мне в глаза, вцепилась обеими руками в бутылку водки.
— Если в этом доме дамам не предлагают выпить, то дамы наливают себе сами, — сказала она и налила водку прямо в чашку с остатками кофе. Водка в чашке приобрела похоронный оттенок.
— Маша! — ужасным голосом вскричал маленький бородач.
Но белобрысая уже запрокинула голову и осушила чашку до дна.
Лиза, улыбаясь, смотрела на нее.
— Вы все тухлые, — сказала белобрысая с ненавистью, — в вас нет жизни…
— Вот и я говорю, — неожиданно поддержал ее юноша, — мы, как бы, оторваны от действительности…
— Вы, — продолжала девушка, — вы все, как отработанное топливо!
— Вот и я говорю, — опять поддержал ее юноша, — надо бы сходить куда-нибудь… на какую-нибудь выставку, что ли, на вернисаж или, как бы, в театр… А то все сидим и сидим… Пьем чай и… Надоело уже…
— Дурак, — набросилась на него девушка. — Не успел родиться, а уже превратился в старика! Ты смердишь, как покойник! И вы все остальные тоже!
Я поднялся, посчитав, что с меня довольно. Какой-то "Вишневый сад", понимаете ли…
А тут еще крыса спрыгнула с кресла и направилась к моему портфелю. Я поджал ноги.
— Веспасиан! — строго прикрикнула Лиза. И крыса, неприятно пискнув, послушно вернулась на свое место.
Слушая вопли белобрысой девицы, я подумал, а мы-то чем лучше? Чем мы от них отличаемся?
Тем, что старше? Разве я объективен, когда вспоминаю свою молодость? Послушать меня и моих друзей, так все мы были людьми решительными, бесстрашными, даже отчаянными и способными на поступок. А на деле… Вся разница, если разобраться, в том, что в мое время пили больше… несравненно больше!
Мне хотелось закричать. Люди! Вдохните в себя жизнь! Ведь жизнь — это ураган, мечты, смертельная схватка, белый парус на горизонте, ночи без сна и ветер свободы! И надежда!
Мне хотелось пророчески закаркать, как каркал Юрок в своем бессмертном произведении: нельзя плыть по течению! Жизнь быстротечна, она банально, безнравственно, несправедливо и необъяснимо коротка!
Будет поздно, если сейчас медлить и влачить растительное существование и не брать от жизни того, что она щедро предлагает, и мимо чего мы равнодушно, лениво проходим. Спешите, не то эстафетную палочку жизни перехватит безносая. А у нее хватка крепкая.
Жизнь — это любовь! Жизнь — это движение! Жизнь — это страстный поиск истины!
Ну и что? — уныло просипел мой внутренний голос. Поорал бы я сейчас, выпустил из себя заряд трюизмов и громогласных обвинений и… И остался бы непонятым.
Разве вдохнуть жизнь в сердца, похожие на дырявые резиновые клизмы!
Господи, они полулюди… Пришли в мир, чтобы уйти незаметно. Будто и не жили.
А человеку нужен грохот пушек, буйство страстей, нежность, увлечения, ошибки, расставания и встречи, отчаяние, измены, подлость, поиски и потери, редкие мгновения абсолютного счастья, тяжкий труд, годы ожидания, мучительные объяснения, кровавые следы в душе, страдания, грязь, горе, боль… И победы над собственными слабостями. И вера! И любовь. И ветка сирени на мостовой… И трепет занавески, когда свежий ветер врывается в комнату… И застывшие, как лед, слезы… И жизнь вокруг тебя… И жизнь в тебе…
Им же ничего не нужно. Они вяло живут и также вяло — без особых переживаний — перейдут в иное качество.
Ворвался в их покойный мирок какой-то алкаш, подумали бы эти полусонные твари, нажрался "в одного" и принялся срывающимся пьяным голосом учить их жизни…
Я ведь ничего не могу им предложить. Ничего! Кроме потрепанной совести, несбывшихся надежд, безверия и грусти…
Несколько месяцев спустя.
…Новость! Книгу Юрка издали. Называется она "Манифест протестанта". Или "Протест манифестанта"?.. И она, как ни странно, сразу стала бестселлером.
Лысина Юрка засияла на телевизионных экранах. Он вдруг стал необычайно популярен и востребован. Оказалось, что у нас в стране проживают десятки миллионов интеллектуалов, истосковавшихся по добротной литературе.
Интересно, где они были раньше?..
Рекламная атака на растерявшегося обывателя, уже привыкшего к примитивному чтиву, приняла массированный характер. (Вот бы узнать, кто крутит всем этим!..)
Юрок быстро отодвинул на второй (или третий?) план авторов (в основном, авторш) многотомных детективных брикетов.
Критика проснулась, покряхтела, прочищая горло, и ринулась в атаку. Разгромные статьи исчислялись десятками. Но это, естественно, только подогревало интерес к роману. Было ясно, что некто могучий и ужасный дирижировал из-за кулис всем процессом раскрутки. Явно были включены таинственные и мощные технологии книжного бизнеса.
