— Садитесь, пожалуйста, Амалия…
— Нет, неправильно! Просто Ами.
— Дорогая.
— Еще раз последнее слово!
— Дорогая.
— Как славно. Начнем со звука «г». Он у вас фрикативный, типично южнорусский. Это «г» — просто смертный приговор по законам Москвы. Как называется ваш город?
— Таганрог.
— Грязь!
— Что?
— Произнесите — «грязь». С ненавистью.
— Грязь.
— С ненавистью, я сказала!
— Грязь.
— Плохо. И перестаньте стоять за моей спиной! Сядьте напротив.
Я вытаскиваю лягушачью лапку из приговоренного тапка и, лишенный теплой симметрии, сажусь напротив.
— Смотрите мне в глаза! — Ами пугает длинными пальцами. — Всегда смотрите в глаза, когда говорите. Вы трусите?
— Нет…
— Тогда смотрите в глаза. Цельтесь.
Но мой взгляд утомленно опускается на ее серебряную брошь. Буква «А» с рубинами. Знак несмолкаемого крика.
— Не на грудь, юноша, а в глаза!
— Я смотрю.
— Говорите — «грязь».
— Грязь.
— Не «хрязь», а — «грязь». Быстро! С ненавистью. Явам сейчас враг народа. Ну?
— Не могу… Я не могу так сразу.
— Грязь! Нет никакого Таганрога. Есть только грязь. Говорите!
— Не могу…
Ами наклоняется, вырывает тапок у стула и кидает мне в мордочку:
— Грязь!
— Вы что?
Тапок галантно укладывается на лиловой скатерти передо мной.
— Скажите — «грязь»!
— Я пойду…
— Сидеть! Отставить гур-гур! В глаза! Поганый лимитчик! Ты должен понимать, куда приехал. Таханрох! Ты никому тут не нужен, дурак фрикативный! Можешь прямо сейчас прыгнуть из окна. Это не твой позорный четвертый этаж. И никто не заметит твоего исчезновения. Зачем ты сюда приперся, а? Из своей грязи. Наглец южнорусский. На высотку сталинскую хочешь залезть? Ничего не выйдет! Быстро говори — «грязь»! Иначе швырну в тебя этой мраморной вазой.
Она протягивает каучуковую руку, берет вазу за холодное горлышко и тренирует ведьмин бицепс. Смотрит мне в глаза. Я перестаю дышать — может, тогда она меня не заметит?
— Говори! — ведьма отводит руку с вазой.
— Грязь! Грязь! Грязь!
ЗТМ.
Крупно: затылок Сталина.
СТАЛИН Очень хорошо, Амалия Альбертовна. Вы молодец. Но у меня есть еще один вопрос.
ГОЛОС АМИ Какой, Иосиф Виссарионович?
СТАЛИН Вы очень молоды, и мне немного странно называть вас по имени-отчеству. Можно я буду называть вас просто Ами?
ГОЛОС АМИ Конечно, Иосиф Виссарионович. Так меня еще никто не называл.
СТАЛИН А вы зовите меня просто — Сосо. Хорошо?
ГОЛОС АМИ Да, Иосиф Виссарионович, но разве это удобно?
СТАЛИН
А что неудобного? Сосо. Пишется так же, как имя Шанель.
ЗТМ
Да, мой добрый Бенки, в нашей стране без Сталина нельзя приготовить вкусный сценарий, который не стыдно подать на вертикальный стол экрана. Сталин нужен едокам, как витамины 5 марта. Это тебе скажет любой шеф-повар любой кинокомпании. Мой рецепт: добавлять хорошо просоленного Сталина до загустения драм-бульона. Потом засыпать корицей, кориандром, табаком «Герцеговина флор», цедрой абхазских мандаринов, шуткой грубого помола, осколками бериевского пенсне, разбавить кахетинским вином пополам с тяжелым гримом. Завернуть в лаваш. Мелко порезать на рулетики. Есть палочками, заботливо унесенными из японской столовой около метро. Если таковых не оказалось, палочки можно смастерить из веток сирени, предварительно вымоченных в корвалоле.
Ты спросишь, Бенки, а если Сталин никак не может возникнуть в сценарии? Если речь идет о милой мелодраме в 180 серий? Место действия: современный город с мобильной связью и салонами красоты, героини — усталые женщины в поисках рейтинга.
Тогда Сталин должен появиться хотя бы в правом нижнем углу, в роли обаятельного сурдопереводчика.
Но хватить болтать, меня уносит целлулоидными волнами в гостиную Ами.
Она стоит около меня, крепко обхватив мою голову шершавыми запястьями. Я, одряхлевший, на стуле, мое ухо прижато к платью Ами. Рыдаю. Глаза закрыты, ротик колеблется, щечки в конвульсиях. Лягушонок после электрического разряда.
— Простите, простите, юноша, — Ами гладит меня по хохолку ладонью. — Это жестокий опыт. Быть может, я переиграла. Но как вы произнесли это слово! Какое было «Г»! Чудо что за «Г»! Вам самому понравилось?
Не могу ответить, московская лихорадка колотит меня.
— Не отвечайте, юноша. Несчастный мой лимитчик. Я подарю вам отличные английские ботинки вашего размера, их однажды забыл здесь пижон Вертинский, так и ушел в тапках и не вернулся. Ваши ужасные полуботинки мы выкинем из окна в Москва-реку! А когда наступит весна, я отведу вас на вершину этого дома, поднимемся на самый шпиль, там под звездой есть маленькая площадка. Она только для одного человека. И им будете вы. Вы увидите, что Москва не такая уж страшная. Вы знаете, что Александр Первый предлагал строить Храм Христа Спасителя именно здесь, на этом месте?
— Нет…
— Заговорил! Как славно. Хотите водки? Конечно, хотите!
Через час и пятнадцать минут.
К мраморной вазе на лиловой скатерти добавились бутылка водки — той самой немецкой марки, что любит профессор Бурново, две хрустальные рюмки (край одной отмечен лиловой помадой) и треснутое блюдце с некрасиво порезанным лимоном.
Ами декламирует, взмахивая шелковыми руками:
— Но слаще всего закусывать селедкой с луком! Это запретный плод. Поэтому могу позволить себе, только когда я дома и нет гостей. Однако сегодня у меня нет ни селедки, ни лука, ни соленых грибов, ни малосольных огурцов. Секретарь должен был принести и сам пропал вместе с селедкой. Так что нам остается лимон. Я знаю, им закусывают текилу, сама пила ее, когда была в Аргентине с премьерой фильма. Ваша бабушка тогда еще только шила платье к выпускному вечеру. Но чем водка хуже текилы?
— Может быть, есть сыр? — спрашиваю тонким голосом.
— Сыр? Ах, да! Вы его любите. А ну-ка, скажите — «грязь»!
— Грязь.
— А сейчас вы произнесли и вовсе прекрасно. Водка способствует московскому произношению. Только не сползайте со стула, умоляю. Скажите — «Таганрог».
— Таганрог.
— Нет, опять фрикативное. Между прочим, я спросила однажды Сосо, почему он не сумел избавиться от грузинского акцента. Знаете, что он ответил?
— Нет.
— О, этот ответ должен войти в учебники истории. Это посильнее фаллоса Гете! Но это позже. Наша сцена слишком статична, не находите? Ждите меня здесь, юноша.
Она допивает теплые капли вечерней росы со дна своей рюмки и выходит из гостиной, пощелкивая пальцами. Кажется, из Аргентины доносится эхо.
Она права, Бенки. Пора ввернуть трюк, гэг. Проблеск бурлеска. За сцену до этого был триллер, потом мелодрама, а вот теперь мы похохочем. Не спать! — как учили при сценаристе Сталине.
Звонок. Он доносится из дальней прихожей. Фабулой этого дня не предусмотрен. Событий и без того достаточно.
— Юноша! — кричит Ами за кадром. — Откройте! Язанята немного. Большой замок два раза налево. То есть направо!
Пока я добираюсь до двери, переступая по коридорному паркету короткими ножками, неведомый персонаж успевает позвонить еще два раза. По-спартаковски — дзин-дзин, дзин-дзин-дзин! Какой фамильярный звон. Что хочет он этим сказать?
— Но сперва посмотрите в глазок! — предупреждает Ами. — Вдруг пьяный сосед-академик? Ему открывать не надо!
Ами! Дорогая. (Мысленно я произношу «Г» безупречно — как гангстер с георгином на груди.) Ами, я не могу дотянуться до глазка. Но вы не видите этого. Поэтому открываю дверь, как она есть. Два поворота латунной ручки налево. То есть направо.
В лицо мне утыкается букет тюльпанов желтых. Что после тапка все-таки приятней. Еще одно вращенье сюжетного ключа.
— Ты здесь откуда? То есть — вы…
Сквозь тюльпаны вижу Требьенова. Какая индийская встреча! Два брата после долгой разлуки. Отрежьте мне руки. И больше не буду писать.
Но так происходит по вине извне. Я не звал сюда Требьенова, не виноват я, он сам пришел.
— А ты откуда?
— Я принес Амалии Альбертовне цветы.
ГОЛОС АМИ Юноша, кто там?
ТРЕБЬЕНОВ Это я, Амалия Альбертовна!
ГОЛОС АМИ Сильвер? Наконец! Вы принесли сыр?
ТРЕБЬЕНОВ Принес, Амалия Альбертовна. И водки. И даже селедку с луком. Сейчас все сделаю в лучшем виде!
ГОЛОС АМИ Скоро буду! Пока познакомьтесь с моим гостем.
ТРЕБЬЕНОВ Конечно, Амалия Альбертовна! (Мне, тихо.) Мы с тобой не знакомы.
Я Почему?
ТРЕБЬЕНОВ Потому что ты можешь нарушить все мои планы.
Я Какие у тебя планы?
ТРЕБЬЕНОВ Эта женщина для меня не просто…
ГОЛОС АМИ Йо-хоооо!
Оборачиваюсь. По коридору все в том же черном шелковом платье на голубом велосипеде с рулем, как рога барана-пижона, катит Ами. Ей не страшны ни льды, ни облака. Требьенов быстро закрывает входную дверь позади себя, замирает с букетом. Уже перед самой встречей с нами, Ами поворачивает руль направо. Тяжелый велосипед кренится, руль бьет в большое зеркало между афишами.
