– Но зачем?
– Затем, чтобы избавиться от меня. А то я буду торчать здесь еще три часа и мучить вас своими вопросами. И вам придется отвечать, как вы обещали помощнику Власова. А у вас ведь и так полно дел – газеты нужно читать. И вообще сегодня выходной – вам на рыбалку, наверное, нужно… – И я нагло, в упор посмотрела ему в глаза. – Хотите, я вас на этой «неотложке» даже сама домой отвезу, к вашему гаражу, а?
– Нет, как раз домой не нужно, – вдруг усмехнулся он и бросил взгляд на ручные часы. – А вот к Речному вокзалу…
Через десять минут мы выезжали из больницы. Монахов перед выездом позвонил кому-то, коротко сказал: «Я успеваю, встретимся там!» – и теперь сидел рядом со мной, держа в коленях рюкзак и спиннинг. Я сидела за рулем длинного белого вэна с надписями на носу и вдоль дверей: «НЕОТЛОЖНАЯ ПОМОЩЬ». Конечно, на мне был медицинский халат, а волосы я убрала под белую медицинскую шапочку, которую натянула до бровей.
И при выезде из липовой аллеи на Загородное шоссе я поздравила себя с маленькой победой: там, прямо на углу, стоял ремонтный «Рафик», и двое «водопроводчиков» от безделья играли в шашки у открытого в мостовой канализационного люка. Поскольку из больницы выехала и приближалась к ним не та «Волга», которую мне оставил Гольдин, они даже не прервали игры, чтобы изобразить какую-нибудь деятельность. Значит, вот он – мой хвост. И – новая головоломка: почему Гольдин, который по своим еврейским причинам играет за Горячева, оставляет мне машину, которую ведут «водопроводчики» из МУРа? Или это люди Куркова?
Отвернувшись от них, я промчалась мимо. Кто бы они ни были – я ушла от них, баста!
08.15
Монахова я выгрузила у Речного вокзала, он сказал «Спасибо!», вскинул на плечи рюкзак и со спиннингом в руке побежал, совсем как молодой, мимо кассы к пристани. У кассы тоже стояла очередь – все парами, причем бабы моложе своих кавалеров лет на тридцать, и все опять же в фирменном прикиде – джинсики-варенки, кроссовочки на липучках, яркие маечки, курточки до пупа и, конечно, с нерусскими надписями, портретами Майкла Джексона, Бориса Ельцина и Рональда Рейгана…
Короче говоря, речной лайнер «Михаил Шолохов», стоявший у причала, принимал на борт несколько сот любовников, сбежавших в это воскресенье от своих семей. А также старых и молодых козлов, балующихся услугами молоденьких проституток, которые еще стесняются брать со своих клиентов деньгами, но легко берут подарками и развлечениями – поездкой на речном теплоходе, вкусным ужином в ресторане и т. п. «Ну, елки-палки! – подумала я. – В этой Москве все какие-то сексуально-озабоченные, ей-богу! Это, конечно, от размаха кооперативов – в Москве их уже пятьсот! Гребут деньги! Вот посадить бы их на талоны – полтора кило мяса в месяц, как у нас в Полтаве…»
Тем временем Владимир Монахов, главврач психбольницы имени Кащенко, профессор и лауреат Государственной премии, показал матросу-контролеру свой билет, взбежал по трапу и тут же замахал на кого-то руками, трусливо оглядываясь в мою сторону. Но я уже успела разглядеть, кто там, на палубе, спешил ему навстречу – двадцатилетняя цыпа на стройных ножках, обтянутых варенками. Не понимая, видимо, чего это он машет на нее руками, она с разбегу чмокнула его в щечку, но он тут же увел ее с моих глаз в глубь теплохода.
Но мне большего знать и не нужно было – теперь я была уверена, что этот Монахов не станет стучать на меня в МУР или звонить в приемную Власова и сообщать, что я разъезжаю по Москве в «неотложке», номер ММУ 54–12. Скорей всего он уже заперся со своей юной цыпой в каюте, а вечером явится домой с парой карасей, купленных в ресторане «Михаила Шолохова», и будет долго рассказывать жене и детям о рыбалке…
Хрен с ним!
Я резко отпустила сцепление, и машина отчалила от Речного вокзала, унося меня от раздражающе-дразнящего зрелища этих пар, объятых предвкушением секса…
Но уже буквально через двадцать метров я нажала на тормоз: посреди мостовой Ленинградского шоссе стоял автокран, дверцы кабины были открыты, а шофер, высунувшись и стоя одной ногой на подножке, жал на какой-то рычаг и поднимал в воздух «стакан» автокрана с торчащим в нем рабочим. Тот держал в руках веревку от зависшего в воздухе транспаранта «ГЛАСНОСТЬ, ПЕРЕСТРОЙКА, УСКОРЕНИЕ», который они собирались натянуть на высоте поперек шоссе.
Я стянула с себя докторский халат и шапочку, застегнула по форме милицейский китель и вышла из машины. Шофер автокрана продолжал медленно поднимать вверх «стакан» со своим напарником. В кабине, на сиденье, стоял деревянный ящик с пустыми ячейками и черной расплывшейся маркировкой «1-й Московский ликеро-водочный завод», а под ветровым стеклом был портрет Сталина – черно-белая фотография, которые на черном рынке идут по три рубля штука. Я подошла к шоферу.
– Путевка есть?
– Есть. А чего? – спросил он испуганно.
– Покажите.
– А чё я сделал-то? – Он спрыгнул на землю и стал шарить во внутреннем кармане своей куртки-«бабочки».
Это мне всегда нравится в нашей работе – ты только приближаешься к человеку, ты только спрашиваешь у него что-то совершенно безобидное, а он уже трусит, он уже боится тебя. Причем чем вежливей ты с ним разговариваешь, тем больше он тебя боится.
Наконец шофер достал путевку, я развернула ее и прочла:
«Управление коммунального хозяйства Мосгорисполкома.
Гараж номер 2. Набережная Туполева, 49»
– А где это – набережная Туполева? – спросила я как бы припоминая.
– А на Яузе, за Курским вокзалом. А в чем дело-то?
– Кроме вашего гаража, где еще автокраны есть?
– А я знаю? А чего?
Какая-то дубоватость была в его фигуре, как будто он загораживал что-то спиной. Ну, я-то догадывалась что – ящик из-под водки, но не это меня сейчас интересовало…
– Да ничего! – сказала я и кивнула на транспарант про гласность и на портрет Сталина. – Одно вешаешь, а другое под стеклом возишь.
– А имею право! А чё?! – уже с некоторым вызовом сказал он.
– Ну а транспаранты эти вы ж не каждый день вешаете, а?
– Ну… – подтвердил он туповато, не соображая, куда я клоню.
– А в другие дни что делаете? Фонари чините или дома красите?
– Ну, чё дадут, то и делаем. А чё?
– То есть у вас одни автокраны в гараже? Так, что ли? Специализация?
– Эй! – крикнул сверху рабочий. – Долго я тут висеть буду?
Я отдала путевку шоферу:
– Ладно, работайте. За Курским вокзалом, говоришь?
– Ну…
– Сколько у вас автокранов? – спросила я через тридцать минут диспетчершу гаража номер 2 на набережной Туполева, 49. Толстая щекастая диспетчерша с иссиня-черной халой на голове, золотыми зубами и папиросой во рту восседала в крохотной комнате возле проходной, через окошко принимала путевки у возвращающихся с ночной смены шоферов и уговаривала их поработать еще хоть несколько часов. Слава Богу, радиорепродуктор над ее головой передавал просто музыку. Зато в ногах у диспетчерши по грязному полу ползал годовалый белобрысый бутуз с большой и деформированной, как груша, головой и с глазами немыслимой синевы и задумчивости. Одетый в майку с надписью «Спартак» и длинные темные трусики, малыш с такой силой сосал свои пальцы, что на его кистях были открытые раны. Но диспетчерша не обращала на него никакого внимания.
– Сколько у нас кранов-то? – переспросила она. – Всего у нас сто тридцать кранов…
– На всю Москву? – удивилась я.
– Да если бы эти сто тридцать работали! – воскликнула диспетчерша. – Половина всегда стоит, считайте… – И крикнула в окошко: – Сидоркин, у меня три заявки в твоем районе!..
– На фуй! – отмахнулся шофер по фамилии Сидоркин.
– Постой, я тебе сверхурочные выпишу!
– На фуй! – опять отмахнулся Сидоркин. – Я спать пошел.
– Разувалов, поедешь за Сидоркина? Там делов-то – шесть транспарантов навесить!..
Шофер по фамилии Разувалов даже не удостоил ее ответом. Вышел из проходной на набережную, голоснул проезжавшему такси.
– Видали? Не хотят работать! – пожаловалась мне диспетчерша, не обращая внимания ни на мальчишку на полу, ни на трезвонивший на столе телефон.
– На хозрасчет, наверное, хотят? – спросила я, невольно косясь на ребенка, который взял с пола окурок и стал жевать беззубым ртом. – У нас в Полтаве некоторые гаражи и автопарки уже перешли на хозрасчет, и водители стали зарабатывать вдвое больше…
– Нет, что вы! – сказала диспетчерша и схватила наконец телефонную трубку. – Алло!.. Четыре фонаря? Когда вы звонили? Откуда я знаю, почему не приехали! Давайте адрес по новой… – Она, записав адрес, дала отбой и сказала мне: – Сумасшедший дом!..
Я в это время не выдержала, наклонилась к малышу и забрала у него окурок. Малыш посмотрел на меня с немым вопросом и тут же засунул в рот обсосанную почти до кости руку. А диспетчерша говорила мне, по-прежнему не обращая на ребенка внимания:
