— Ну, если у меня есть выбор, — сказал я, — нет, не хочу.
Она прекрасно знала, что я ее дразню. Ее улыбка недвусмысленно сообщала, что выбора у меня нет.
— Это не может быть свет, — ее интонация была абсолютно безоговорочной. Дальше обсуждать было нечего.
— Потрясающе! — сказал я. — Но если это не может быть свет, тогда что же это?
— Мистер Бог не может быть светом, — слова летали, будто каменные брызги из-под долота ее, вгрызавшегося в смысл мироздания.
Я буквально видел, как мистер Бог подвигается вперед на самый краешек своего золотого трона и вперяет взор в расстилающиеся внизу облака, слегка тревожась и гадая, какую новую форму ему придется принять сегодня. Меня так и подмывало глянуть вверх и сказать: «Расслабьтесь, мистер Бог! Просто расслабьтесь, вы в надежных руках». Думаю, мистера Бога и так уже немного достали все эти разнообразные обличья, которые человечество заставляло его принимать за последние несколько дюжин тысячелетий, а им ведь ни конца ни краю не видно.
— Он ведь не может быть светом, правда? Ведь не может, Финн?
— Не знаю, Кроха. Не знаю.
— Нет, он не может, потому что как тогда с маленькими волнами, которые мы не можем видеть, и с большими, которые тоже не можем? Как с ними?
— Я понимаю, о чем ты. Ну, думаю, если бы мы могли видеть волны такой частоты, все выглядело бы совсем по-другому.
— Я думаю, что свет у нас внутри. Вот что я думаю.
— Может быть. Может быть, ты и права, — сказал я.
— Я думаю, это потому, что мы понимаем, как это — видеть, — она кивнула головой в подтверждение своих слов. — Вот что я думаю.
Там, наверху, мистер Бог — да простят мне такую картинку — стукнул себя ладонью по коленке и повернулся к своей ангельской свите: «Каково, а? Нет, каково!»
— Да, — продолжала тем временем Анна, — свет мистера Бога внутри у нас нужен для того, чтобы мы могли видеть свет мистера Бога снаружи нас, и… и, Финн, — она аж запрыгала от волнения, пытаясь закончить мысль, — свет мистера Бога снаружи нас нужен для того, чтобы мы увидели свет мистера Бога внутри нас, вот.
Она еще раз проиграла всю мелодию про себя в полном молчании. С улыбкой, которая пристыдила бы Чеширского кота, она промурлыкала:
— Здорово, Финн. Разве это не здорово?
Вслух я согласился, что это здорово, даже очень здорово, но сам уже начинал подумывать, что для одной ночи, пожалуй, достаточно. Кажется, я переел, и мне требовалось какое-то время, чтобы переварить все события, на которые так богата была эта ночь. Но не тут-то было: Анна как раз села на любимого конька.
— Можно мне мелки, Финн?
Я порылся в карманах в поисках жестянки. Наши с Анной прогулки можно было разделить на три разные категории. К первой относилось «брожение», типа как сегодня ночью. Требования к данной категории были предельно просты: две небольшие жестянки с цветными мелками, веревочками, моточками разноцветной шерсти, резинки, одна-две небольшие бутылочки, бумага, карандаш, булавки и несколько других пустячков, штучек и фиговинок.
Вторая называлась «пойти прогуляться». Тут все было немного сложнее. Помимо двух «бродильных» жестянок для «прогулки» нам требовались, например, складная рыболовная сетка, банки от варенья плюс полный набор разных коробочек, жестянок и мешочков. По большому счету, нам не помешал бы пятитонный грузовик, нагруженный всем необходимым для «прогулки», который тихо ехал бы себе следом за нами, не мешая гулять. Если бы Мать-природа была чуть добрее ко всем жучкам, паучкам, гусеницам, головастикам и всему прочему, что Анна неизменно притаскивала домой с «прогулок», жизнь в Лондоне просто остановилась бы: мы бы сидели по уши в жуках и лягушках.
Третья категория предполагала «прогулку с четко заданной целью». Как правило, это были жуткие приключения, любого из которых хватило бы, чтобы обеспечить вас ночными кошмарами до конца дней. Чтобы быть готовым к любым непредвиденным обстоятельствам, какие могли случиться во время «прогулки с четко заданной целью», понадобились бы где-то три — а лучше с полдюжины — грузовые фуры. Все это — только для перевозки мелких предметов, вроде парочки нефтяных вышек, воздушных компрессоров, стофутовой складной лестницы, водолазного колокола, подъемного крана, или лучше двух, и прочих мелочей. Говорить об этом слишком больно.
После трех таких «прогулок» я неделю не мог разогнуться.
Носить с собой мелки уже давно было так же естественно, как и дышать. Они всегда лежали у меня в кармане. Из этого у нас родилась даже вот такая фантазия. Иду я, скажем, в оперу или на променадный концерт, и действие вдруг останавливается, на сцену выходит какой-то мужик и говорит: «Есть ли у кого-нибудь в зале кусок мела?», а я встаю и отвечаю: «У меня есть. Вам какого цвета?» Буря аплодисментов! Овации! На самом деле никто, кроме Анны, никогда не просил у меня мелок. Ей же они были нужны не для того, чтобы баловаться фантазиями, а для того, чтобы объяснять мне самые фантастические материи. Я протянул ей мелки. Она встала на колени на тротуар и нарисовала большой красный круг.
— Вот это как будто бы я, — сказала она.
За пределами круга она понаставила кучу точек. Примерно столько же заняли свое место внутри круга.
Она поманила меня пальцем, я соскочил с парапета и опустился рядом с ней. Поглядев вокруг, она ткнула пальцем в дерево:
— Вот это, — сказала она, — пусть оно будет, — она показала на одну из точек вне круга и отметила ее крестиком.
Потом она показала на одну из точек внутри круга со словами:
— Вот это та точка снаружи круга и дерево тоже.
Оставив палец на «точке дерева» внутри круга, продолжала:
— А это дерево внутри меня.
— Кажется, это мы уже проходили, — пробормотал я.
— А вот это, — воскликнула она торжествующе, уставив палец в другую точку внутри круга, — это… это… летающий слон! Но где он будет снаружи? Где он будет, а, Финн?
— Таких зверей не бывает, так что снаружи его быть не может, — объяснил я.
— Тогда откуда он взялся у меня в голове? — она уселась на пятки и испытующе уставилась на меня.
— Как все попадает к тебе в голову, я не знаю, но летающие слоны — это продукт воображения, не основанный на фактах.
— А мое воображение разве не факт, а, Финн? — вопрос был подкреплен лукавым наклоном головы.
— Разумеется, твое воображение это факт, но то, что оно порождает, совсем не обязательно тоже будет фактом.
Я уже начинал слегка путаться.
— Тогда как оно попало внутрь, — она постучала пальцем по точке в круге, — если его нет снаружи? Откуда оно тут взялось? — Еще несколько ударов.
Слава богу, на этот вопрос мне отвечать не пришлось. Анна была в ударе. Она встала и принялась ходить вокруг схемы своей вселенной.
— Там, снаружи, есть много всего, чего нет тут, внутри.
С края мира она одним прыжком перескочила внутрь себя и встала там на колени.
— Финн, тебе понравился мой рисунок?
— Ужасно понравился, — сказал я. — Думаю, он действительно очень хорош.
Она закрыла рот ладошками и спросила:
— А где он?
Я показал на точку за пределами круга:
— Наверное, вот тут?
Она отползла назад, так, чтобы видеть всю диаграмму, и уставила палец в самый центр круга, отмечая им каждое сказанное слово:
— Вот оно, вот где я нарисовала его — внутри меня.
Довольно долго она молчала, а потом протянула руки и положила ладошки на рисунок.
— Иногда я не могу понять, — сказала она, и голос ее звучал озадаченно, — то ли меня заперли внутри, то ли снаружи.
Притрагиваясь поочередно к внешним и к внутренним точкам, она продолжала:
— Это очень забавно: иногда ты смотришь внутрь и находишь что-то снаружи, а иногда смотришь наружу и находишь что-то внутри. Это очень забавно.
Пока мы стояли на коленях где-то в юго-восточной части Анниной вселенной, на северо-востоке неожиданно появилась пара начищенных ботинок двенадцатого размера, которые насмешливо изрекли:
— Так-так. Никак, это мастер Пак и леди Титания собственной персоной?
— Чтоб мне провалиться, если это не Оберон, — пробормотал я, поднимая глаза и обнаруживая полисмена.
— У вас что, нету дома? И что это вы о себе возомнили, рисовать мне тут картинки на тротуаре?
— Дом у нас есть, — возразил я.
— Это вовсе не картинка, мистер, — возразила Анна, все еще стоя на коленях на тротуаре.
— Что же это такое? — вопросил полисмен.
— На самом деле это мистер Бог. Вот это я, вот это внутри меня, а это — снаружи. Но все это вместе — мистер Бог.
— И тем не менее, — не согласился с ней полисмен, — это остается картинкой мелом на тротуаре, а делать это запрещено.
Анна уперлась руками в оба двенадцатых размера и выпихнула их за пределы своей вселенной. Полисмен с некоторым удивлением опустил глаза.
