— Ага, — сказала она. — Вместо пришельцев, агентов ЦРУ, или кого они еще там слышат.
— Хочешь стать новым бредом, взамен приевшегося.
— Да. А если из этого ничего не выходит, подонка выслеживают и убирают.
Наконец-то. Саймон поцеловал Кэт и потянулся к ее груди.
В четверть четвертого Кэт проснулась. Она полежала минуть пять, стараясь снова уснуть, поняла, что толку не будет, и вылезла из постели. Пошла в гостиную, достала из сумочки «Листья травы» и принялась читать.
Я сказал, что душа не больше, чем тело,
И я сказал, что тело не больше, чем душа,
И никто, даже Бог, не выше, чем каждый из нас для себя,
И тот, кто идет без любви хоть минуту, на похороны свои он идет, завернутый в собственный саван,
И я или ты, без полушки в кармане, можем купить все лучшие блага земли
И глазом увидеть стручок гороха — это превосходит всю мудрость веков,
И в каждом деле, в каждой работе юноше открыты пути для геройства,
И каждая пылинка ничтожная может стать центром вселенной,
И мужчине и женщине я говорю: да будет ваша душа безмятежна перед миллионом вселенных.
Отложив книгу, она подошла к окну, взглянула на погруженный в сон Нью-Йорк. С двадцать третьего этажа он выглядел красиво и немного нездешне — огни, тишина и те несколько звезд, которым удавалось пробиться сквозь повисшее над городом марево. Прямо перед ней светились окна Трибеки,[22] а дальше — только пустое небо.
Где теперь этот мальчишка? Спит? Навряд ли. Кэт представила, что он тоже бодрствует, как она сама, и смотрит в какое-то другое, свое окно.
Люку теперь было бы двенадцать. После его смерти она не сомневалась, что он не исчез, а находится где-то, — так же, как, забеременев, не сомневалась, что он уже живет внутри нее. Она никогда не верила в Бога. Она не позволила скорби загнать ее в церковь. Обращение к Богу скорее всего помогло бы, но пошло бы против ее природы; в лучшем случае оно означало бы ни с того ни с сего, в истерическом порыве принять нечто, чего она старательно избегала все свои детские годы. Ты взял у меня ребенка — хорошо же, но не надейся, что я скрою лицо за вуалью и грохнусь на колени перед статуей. Не надейся, что я стану хлопать в ладоши и распевать псалмы. Проделать все это было бы изменой самой себе.
И все же Люк не исчез. Она понятия не имела, где он может находиться. Он не вознесся на небеса, он не превратился в призрака, но где-то он все-таки был. Он не пропал без следа. Она нутром чувствовала это. Больше она ни во что не верила. Ну еще разве в то, что в полном опасностей мире есть место справедливости.
Опасность — наш подлинный родитель?
Где живут мертвые?
Эти завесы — способен ли Саймон открыться?
Обратно в постель она легла перед самым рассветом. Спать не хотелось ни чуточки, но, притворяясь, будто хочет спать и вот-вот уснет, Кэт иногда удавалось себя обмануть. Саймон ровно дышал рядом, что-то тихонько бормоча во сне. Ему было неведомо, что значит плохо спать. Она старалась не возненавидеть его за это.
Когда зазвонил сотовый, сна по-прежнему не было ни в одном глазу. Десять минут седьмого.
— Кэт Мартин слушает.
— Кэт, у меня твой парень. Соединяю.
Это была Эрна из отдела. У Кэт быстрее забилось сердце. Саймон открыл глаза, недоуменно поморгал. Она приложила палец к губам.
Кэт сказала:
— Давай, Эрна.
В трубке послышалось какое-то шуршание, потом голос:
— Алло?
Теперь он казался ей еще моложе, чем подсказывала память.
— Алло. Кто это?
— М-мм… Я уже раньше звонил.
— Помню.
Спокойно. Говорить как ни в чем не бывало.
— Со мной может случиться плохое, — сказал он.
— Ничего с тобой не случится, если ты позволишь тебе помочь. Ты писал что-нибудь на стенке вчера вечером?
— Что?
— Ты писал что-нибудь вечером? На стене писал?
— А… это. Ага.
— Что ты хотел мне этим сказать?
— Что хотел, то и сказал.
Саймон сел в кровати и во все глаза смотрел на нее.
— Ты правда думаешь, что умереть — хорошо? — спросила она.
— Я пока, по-моему, этого не хочу, — сказал мальчик.
— А кто хочет, чтобы ты умер?
— Так устроено. Я этого не знал. Если не хочешь — тебя убьют.
— Кто-нибудь велит тебе убить себя?
— Я стучу и барабаню, прославляю мертвецов.
— Это Уитмен? — спросила она.
— Кто?
— Уолт Уитмен. Это слова Уолта Уитмена?
— Нет. Уолт так не говорит.[23]
— Откуда же ты их знаешь?
— Из дому.
— Кто-то велит тебе делать вещи, от которых тебе будет плохо, будет плохо другим людям. Ты в этом не виноват. Кто-то хочет тебе вреда. Скажи, где ты сейчас, — я приеду и тебе помогу.
— Нельзя.
— Не надо бояться. Тебе нечего бояться, но ты обязательно должен позволить мне тебе помочь. Откуда ты звонишь? Мне это можно сказать. Все будет хорошо.
— Следующий будет завтра.
— Что он заставляет тебя сделать? Не надо этого делать.
— Все, мне пора.
— Подожди. Ты не виноват, что попал в беду. Я могу тебе помочь.
— Долговечен ли город огромный?
— А ты как думаешь?
— До свидания.
Он повесил трубку.
Чуть не дрожа от волнующей догадки, Саймон сказал:
— Это был он.
— Да, он.
— Что он говорил?
— Помолчи минутку, ладно?
Снова зазвонил сотовый. Она заранее знала, что это Пит.
— Твою мать, Господи Иисусе, — сказал он.
— Откуда он звонил?
— Из автомата в Бед-Стай.[24]
— Они завтра собираются прикончить еще одного.
— Он так сказал? Как думаешь, это правда?
— Если так, навскидку, — то не уверена.
— Тут мы с тобой сходимся.
— Но, по-моему, настроен он серьезно.
— По-моему, тоже. А что он там гнал про Уитмена?
— Хороший вопрос. Похоже, маленький засранец выучил наизусть всю книгу целиком.
— Он говорит, что знает те слова из дому. Что это может значить?
— Все, что угодно, Пит.
— Когда ты будешь в конторе?
— Через двадцать минут. Не раньше.
— До встречи.
Она дала отбой. Саймон поедал ее взглядом, готовый немедленно предпринять необходимые действия.
— Вызывают на работу, — сказала она.
— Понятно, — ответил он.
Саймон сейчас был чертовски хорош, — влиятельная фигура в своем мире — в этом он был просто наблюдателем, если хотите, пассивным партнером. Он лежал, глядя на нее невозможными агатовыми глазами, волосы в беспорядке, как наэлектризованные, лицо тронуто щетиной. На секунду ей почудилось, что можно остановиться, бросить, к черту, работу и вместе с Саймоном оказаться в его царстве, приобщиться к его напряженной, но неопасной жизни, его спокойствию и уверенности, покупать и продавать будущее, выискивать карты и кувшины и украшать ими свой дом. А ее дожидалась унылая контора с древним оборудованием и работающим на последнем издыхании кондиционером, где коллеги — в большинстве своем ярые консерваторы, студенты-хорошисты или люди слишком своеобразные для работы в корпорациях, но убежденные, что именно они — лучшие и самые талантливые; где злодеи, как и герои, презренны и сбиты с толку; где в борьбе между порядком и хаосом нет ни красоты, ни философии, ни поэзии; где сама смерть оборачивается убогой дешевкой. Она хотела — но как ему об этом сказать? — найти в Саймоне убежище, мирно жить бок о бок с ним в его точеной и бесшабашной красоте, в его будоражащем довольстве. Она хотела отказаться от самой себя, всецело подчиниться. Но ему это, конечно, не понравилось бы.
Кэт встала с кровати.
— Я тебе позвоню, — сказала она.
— Хорошо, — ответил он.
Они оба помолчали. Теперь бы самое время ей или ему сказать «я тебя люблю». Если бы оба они так чувствовали.
— Счастливо, — сказала она.
— Счастливо, — отозвался он.
В конторе как будто отмечали Хеллоуин. Кэт не помнила, чтобы когда-нибудь раньше там царила такая возбужденная атмосфера. Ведь прежде такого не случалось: психопат заявляет о своих намерениях и, судя по всему, твердо решил их осуществить. Прямо как в кино.
Эд был до последней крайности перепуган. Волосы у него на голове — вернее, то, что от них оставалось, — стояли дыбом.
— У нас тут жарко, — сказал он.
— В Бед-Стай что-нибудь обнаружили? — спросила Кэт.
— Не-а. Жаль, что это не я с ним разговаривал.
— Ну и что бы ты ему сказал?
— Я так думаю, ему не хватает отцовского внимания.
— Неужели?
— Не обижайся. Ты справилась по-своему великолепно.
— Да, по-своему.
— Я не имел в виду ничего дурного. Просто думаю, мужчина мог бы добиться от него большего. Это ведь всего лишь случайность, что его соединили с тобой.
