Внизу — небольшая, даже крошечная деревенька. Я почти выбралась из ада, но у меня нет сил, чтобы сделать последний шаг. Перед глазами все плывет, сознание затуманено, я хочу есть до такой степени, что уже не чувствую голода. И пить. Я напилась из зеленоватой лужи, не знаю, была ли это вода. Когда я уже спустилась вниз и находилась в паре сотен метров от деревни, у меня закружилась голова, я села на землю, я больше не могла идти. Мне было необходимо что-нибудь съесть. Потом я поплелась на маленький пляж, набрала ракушек, разбила их камнем и стала жевать содержимое. Потом я пошла к деревне, и мне повезло: я наткнулась на сарай, в котором лежали ракушки покрупнее. Их было трудно открыть даже при помощи ножа, но мясо внутри было сытным и освежающим. Я даже немного поспала в том сарае. Потом я уселась на входе в деревню — это был рыбацкий порт, прижавшийся к скалам, позади меня — горы, впереди — море.
Я была истощена до такой степени, что порой теряла сознание, и мне уже ничего не хотелось. Ни прятаться, ни красть, и еще меньше хотелось просить о помощи. Думаю, я была так измучена недоеданием и обезвоживанием, что, возможно, умерла бы через несколько дней. Я пала духом при виде огромного водного пространства. Море. Но какое?
На карте дедушки были моря, даже в Бельгии, но наяву все было по-другому. Я должна была действовать, но не знала как, и у меня не было сил. Голова тяжелая, жар, в глазах темнеет, я вижу какие-то силуэты вдалеке, на пристани, но мне все равно.
Я не могла идти дальше — передо мной вода. У меня получалось думать только об этом. «Я не могу двигаться вперед». Эта мысль даже утешала меня. Я прикладывала огромные усилия, чтобы держать глаза открытыми, с телом творилось что-то непонятное, я его больше не чувствовала.
Мне и раньше приходилось голодать, я могла прожить без еды два или три дня, но в этот раз мне пришлось терпеть слишком долго. У меня на костях осталась только кожа, мозг совеем не работал.
Как в тумане я видела, что пришел корабль. Должно быть, я сидела тут уже давно, потому что успело стемнеть. Потом на пристани появились люди. Небольшая группа, мужчины, женщины, один или два ребенка. Все они спорили с человеком, сошедшим с корабля. Я была недалеко от них, в дюжине метров, но слышала плохо, к тому же совсем не знала языка. Из забытья меня вырвал женский голос — словно музыка, отвлекающая от всего остального. Она исходила от прямого силуэта со светлыми волосами. Я смотрела на эту женщину, потому что она казалась мне красивой. Несколько человек мельком глянули на меня, но их не особо заинтересовала девочка, лежавшая на берегу. В то время немногие заволновались бы, увидев одинокого, грязного и оборванного ребенка. Между тем женщина улыбнулась мне. А я даже не могла улыбнуться ей в ответ.
Внезапно она подошла ко мне, сказала что-то, но я ничего не поняла. Она повернулась к мужчине с корабля, они обменялись несколькими фразами, потом она снова обратилась ко мне. У меня было странное чувство, будто она пытается подобрать язык, который я пойму. В конце концов музыкальным голосом, слегка перекатывавшимся в горле, она сказала по-французски:
— Что ты здесь делаешь? Ты понимаешь французский? — Сильный акцент, быстрая речь, она говорила достаточно хорошо.
Но я даже не удивилась, меня вообще мало волновало, что творится вокруг. Они могли брать меня и вести куда угодно, я бы не пошевелилась и не открыла рта. Женщина слишком энергично взяла меня за руку, чтобы поднять, и я снова повалилась на землю. Она ласково сказала: «Ну же, пойдем… Пойдем, надо идти…»
Она довела меня до судна, а мне казалось, будто все это происходит во сне. Женщина поговорила с моряком и передала ему что-то, завернутое в платок. Что-то блестящее. Я ничего не поняла, я оказалась на корабле вместе с остальными, помню, что меня положили в каюту и кто-то (возможно, эта женщина) покормил меня. Потом корабль отплыл, а я впала в забытье. Лишь успела посмотреть в иллюминатор, увидеть кусок пристани, море — а потом провалилась в темноту. Когда я очнулось, то с трудом понимала, где нахожусь. На скамейках сидели люди, женщина — рядом со мной. Должно быть, я спала у нее на коленях. Она спросила, грассируя:
— Ты говоришь по-французски! Я знаю! Ты разговаривала во сне!
Странно, что такое она говорит? Я не знала, что можно разговаривать во сне. Что же она мне рассказывает? Она врет? Я снова насторожилась.
— Тебе лучше? Кушать хочешь?
Я не ответила. Это было слишком опасно, я не знала, где нахожусь. Почему меня взяли на этот корабль? И сколько я уже здесь?
Женщина, продолжая говорить, накормила меня. Казалось, мое молчание ее ничуть не смущает.
Вокруг нас люди ели, пили, что-то обсуждали. Я подумала и решила, что им можно довериться. Меня кормили, я ела — это главное. Люди не выглядели злыми, у них были сумки. Это путешественники.
В тот миг я даже не могла себе представить, что нахожусь на борту судна контрабандистов, среди людей, бежавших из Румынии, Сербии, Хорватии и даже Венгрии и имевших достаточно денег, чтобы доплыть до Италии… Капитан должен был неплохо заработать на перевозке в эти ужасные времена. Платок женщины был полон драгоценностей, люди платили всем, что у них было, их высаживали где-то на побережье и оставляли на произвол судьбы.
Почему эта женщина возилась со мной? Чтобы выглядеть матерью семейства? Чтобы быть хозяйкой? Я подумала, что, возможно, у нее был ребенок, но ей пришлось бежать без него.
Она даже хотела, чтобы я осталась с ней. Я отказалась. Перевозчик высадил нас на болотистом берегу, люди поплелись по грязи со своими сумками. Их дорога, ее дорога — это не мой путь. Я услышала волшебное слово «Италия». Сапог на дедушкиной карте, который он прокомментировал: «Итальянцы, которые бегают, как зайцы». Я уже понимала выражение «бегают, как зайцы». В то время я представляла себе, что итальянцы постоянно бегут, но за чем?..
Не имело смысла идти за этой женщиной. Я находилась на «сапоге», теперь мне нужно лишь подниматься, подниматься, идти на север, чтобы найти маму.
Земля была топкая, на каждом шагу я проваливалась в грязь и в конце концов решила идти босиком, пока не достигла твердой каменистой почвы.
Позже у моего мужа возникла идея восстановить мой маршрут по карте. Мы вышли из небольшого порта на югославском берегу, возможно рядом с Дубровником (Рагуза), а достаточно большое болото, по которому мне потом пришлось идти, скорее всего, располагалось вверху Комаччио в провинции Феррари.
Все стрелки и линии, которые муж чертил на карте Европы, казались мне бессмысленными. Стрелка — это не безжизненная гора и не болото, полное комаров. Я спрашивала себя: можно ли жестокие сюжеты, которые хранятся в моей голове, однажды выразить как-нибудь по-другому, а не в болезненных воспоминаниях? Мне до сих пор очень сложно говорить о событиях тех дней.
Меня всегда вели запахи. Думаю, что у меня сильно обострилось чувство обоняния, которым люди практически не пользуются. Когда я была ребенком, каждую пройденную страну я упрощенно запоминала как запах. Германия воняла ненавистью, Польша — смертью, Украина пахла волками, от Югославии в памяти остался запах сухого камня. А в Италии повсюду был запах грязи и дождя. Когда я выбралась из болот, то очень быстро нашла дорогу. Еще одну дорогу. Теперь идти было легко, я почти отдыхала. И еду добывать стало гораздо проще, по сравнению с последними годами. Немецкие машины недолго колесили по дорогам Италии. Лишь в некоторых деревнях видны были следы бомбардировки. Но я никогда не видела столько детей и пряталась все меньше и меньше, по поведению ребят было видно: они не боятся, что их схватят. Благодаря им я чувствовала себя не такой заметной: они тоже были бедными, плохо одетыми воришками. Через несколько дней я совсем осмелела и больше не боялась мыть ноги в фонтанах и воровать фрукты в садах. Мне нужно было только терпеливо дождаться, когда какая-нибудь женщина развесит белье на просушку — и я обеспечивала себя новыми штанами или рубашкой. Таким образом, я стала совсем похожей на всех этих уверенных нищих. Как только ко мне кто-нибудь приближался, моим первым порывом было убежать. Я довольно быстро восстановила силы, мой мешок редко бывал пустым, в основном я набивала его овощами и фруктами, а еще сыром.
Снова изобилие. «Сапог», о котором рассказывал дедушка, в моем воображении принял совсем другую форму. Здесь люди тоже были?бедными, но хлева уютными, фрукты вкусными, а украсть что-нибудь не составляло труда. А еще, конечно, транспорт: ребята забирались на задок телеги, а хозяин совсем не беспокоился по этому поводу. Даже я отважилась прокатиться несколько раз.
И вдруг в какой-то деревне — незнакомая форма. Смеющиеся солдаты, которые разговаривают с людьми и раздают конфеты детям! Американцы! Счастливые ребятишки кричат и без зазрения совести носятся вокруг них. Значит, это американцы? Люди, которые раздают конфеты? Улыбающиеся солдаты? Дедушка говорил, что американцы ничего не делают, чтобы помочь нам изгнать немцев, и вот они здесь!
