Когда он разговаривал с другими мужчинами, я часто слышала слово «Конев», будто он упоминал какого-то человека. На самом деле Иван Степанович Конев командовал Первым Украинским фронтом, именно он в 1945 году освободил Прагу.
Его имя часто упоминалось в серьезных разговорах. Дни шли за днями. Каждый раз, когда я оказывалась в тихом пристанище и относительной защите, мне не хотелось никуда идти. Мне был необходим отдых.
А однажды утром я увидела телегу с запряженной в нее лошадью, люди выносили вещи из хижины, доставали ружья. Миша пришел и взял меня за руку. Он хотел, чтобы я села в телегу, к остальным детям. Я не хотела.
Он выглядел недовольным. Но как объяснить ему, что я не могу ехать с ними? Я собиралась идти дальше, потому что мне не удалось отыскать родителей. Я почему-то решила, что они ищут меня там, в Бельгии. Мне было необходимо за что-то зацепиться. Если бы я поверила в то, что мама умерла, то осталась бы на одном месте и сама бы умерла. После чувства защищенности, которое подарили мне Миша и Малка, отсутствие мамы ощущалось еще пронзительнее. Из-за этого я плакала, молотила кулаками по земле, когда была одна. А сейчас я не могла ничего сказать, поэтому я качала головой, как упрямый осел, и указывала на воображаемую дорогу позади меня.
В любом случае, они больше ничем не могли мне помочь, я догадывалась, что они собираются сражаться и забирают с собой женщин и детей, потому что тут все воевали.
Женщины и дети ждали меня, Миша настаивал, но я отважно качала головой, несмотря на то что мне было очень больно видеть, как они уезжают. Должно быть, мои глаза выражали тоску, оттого что мне придется остаться одной, но и решимость тоже. И тогда Миша сделал мне лучший подарок в мире: нож, так похожий на его собственный, черный хлеб и меховую шапку — они все такие носили. Огарка. Я начала копаться в своем мешке, я тоже хотела дать ему что-нибудь. Я протянула Мише одно из моих сокровищ — часы того немца. Он взял их, потом положил руку мне на голову, скрывшуюся под шапкой, и они уехали.
Позже, гораздо позже, когда русские подняли свой флаг над Рейхстагом, я хотела быть с ними. Я потеряла свою войну, своих родителей, не одержала победу, никого не наказала, и никто никогда не попросил у меня прощения.
Я стояла перед опустевшей хижиной — опечаленная, но в гораздо лучшем физическом состоянии. Зимы на Украине были гораздо мягче, чем в Германии, меня откормили, отогрели, я чувствовала, что у меня есть силы отправиться в путь. На этот раз — на запад.
Но мой «запад» уводил меня в Румынию и Югославию, я не подумала ни о горах, ни о пропастях, которые окажутся на моем пути.
Я в одиночестве отправилась в долгий поход. Мне хотелось бежать, перепрыгивать через преграды, чтобы поскорее вернуться в Бельгию. Но даже сбереженный дедушкин компас не мог мне такого позволить.
Я покинула лес — это был единственный выход, — шла по равнине, потом наткнулась на груду трупов. Снова мертвые — русские солдаты. Я посмотрела на них с равнодушием, которое служило мне защитой. На одной из шапок и на погонах я увидела золотые звезды. Я забрала четыре: одну с шапки и три с погон — и положила в мешок, к своим сокровищам. Они навсегда остались со мной, я хранила их как память о войне, о России, о Мише. Я уносила с собой символ, связанный с русскими корнями моей мамы, я отдам их ей, когда мы встретимся.
Когда я увидела, что вдалеке горит немецкий грузовик, а вокруг танцуют русские, я поверила в победу. Я подумала, что на этот раз смогу идти свободно и больше не встречу фрицев на своем пути. К несчастью, по меньшей мере один из них остался — он стоял перед мостом, по которому мне необходимо было пройти. Вокруг меня были лишь горы, а под мостом — огромная пропасть. Я довольно долго наблюдала за этим проклятым немцем, стоявшим на посту с ружьем. Он был совершенно один — как странно! Он сторожил мост, но по нему никто не проходил…
Я чувствовала себя как тогда, на ферме, когда в первый раз забралась на лестницу у сеновала и не знала, прыгать или нет, потому что Марта переживала за меня:
— Спускайся! Ты покалечишься!
— Прыгай! — сказал дедушка. — Не бойся!
И я прыгнула. Тогда он преподал мне один из своих любимых уроков, короткий и незабываемый:
— Когда необходимо принять решение, делай это быстро… потом будет слишком поздно.
Перейти через мост — это немного похоже на тот случай. Я не должна выжидать. Я двинулась вперед, рука в мешке, где лежал Мишин нож. Я улыбнулась солдату, в ответ он скорчил непонятную гримасу, я прошла перед ним, успокаивая себя: «Если он шевельнется, если побежит за мной, я воткну ему нож в живот».
Скорее всего, тот фриц смотрел, как я иду, а я не хотела ни оборачиваться, ни бежать. Если он увидит, что я удираю, как затравленный зверь, то бросится за мной или выстрелит в спину.
Я не знала, имел ли этот мост какое-нибудь стратегическое значение, наверное, нет. Но я гордилась тем, что,прошла, обуздав дикий страх, который каждый раз подталкивал меня в спину.
Я не знала тогда и не знаю сейчас, по какой земле шла. Целыми днями я двигалась вперед, компас был моим единственным ориентиром, я искала запад, но непроходимые преграды мешали мне идти вперед. Я поворачивала на юг, на восток, карабкалась вверх, долгое время не ступала на ровную землю и не видела человеческого жилья. К несчастью, смерть все еще таилась на моем пути, я чуяла ее. Немцы встречались все реже и реже, но были и другие люди, в странной черной форме с крестами. Когда я обнаруживала деревню, то она была либо покинутой, либо разрушенной. Я больше не мерзла, но мне казалось, что я попала в западню среди гор, которые нужно было все время обходить. Я шла босиком по ручьям, чтобы ноги могли отдохнуть, забиралась на огромные скалы, чтобы понять, где нахожусь, спускалась, обескураженная видом гор, основанием погруженных в пустоту. Я голодала сильнее, чем в лесах Германии и на Украине. Я шла через страны, которые назывались Молдавия и Румыния, где, скорее всего, еще царил пронацистский режим Антонеску. Горы Карпаты преграждали мне путь на запад.
Я оказалась запертой в долине реки Сир, а может, и Прут — кто знает?.. Напрасно я поворачивала и шла на восход или закат солнца, я была вынуждена идти на юг.
Это ужасное путешествие казалось мне бесконечным, но в конце концов я очутилась на равнине и смогла идти прямо на запад. Впервые я испугалась того, что совсем потерялась.
И этот страх заставлял меня идти без передышки, я отправлялась в путь на рассвете, валилась с ног ночью. Если мне удавалось добыть еду, я проглатывала ее на ходу. Я хотела уйти оттуда и вернуться домой. Я выросла, пропала та наивность, с которой я начала свое путешествие, — и пришел страх. По ночам меня не покидали кошмары. Во сне я видела только мертвых или падала в головокружительную пустоту. Все, что я помню об этом походе, помимо изнурительного движения вперед — уныние. Физически и морально я чувствовала, что мое мужество закончилось, и не знала, как можно назвать это состояние. «Мы» карабкались, «мы» двигались вперед… этот способ больше не действовал. Я, маленький солдат, плакала, у меня больше не было сил ни оскорблять маминого Бога, ни просить его о помощи.
Я все еще разговаривала с деревьями и птицами, завидовала тому, что там, в небе, они свободны. У них не болели ноги, и я тоже мечтала о крыльях, чтобы эти проклятые ноги отдохнули.
Мне повезло — я наткнулась на человека с тележкой, на которой он вез шкуры животных. Я пропустила его вперед, и мне удалось стащить одну из них. Мои галоши стали совсем жесткими от холодной воды, я сделала стельки, чтобы смягчить удары, а когда стало теплее, шла босиком.
Я встретила вороную лошадь без сбруи, она одиноко паслась. Кто-то, с кем можно поговорить, кому можно сказать, что он милый и хороший. Но я не могла подойти к ней достаточно близко, чтобы погладить. Она пугалась и убегала от меня.
Тогда я села и стала ждать. Это одна из немногих четких картинок, сохранившихся в воспоминаниях об этом периоде. Зеленый луг, вороная лошадь — все просто и красиво. Я протянула ей кусок сухаря, она взяла. Я долго гладила лошадь перед тем, как попробовала сесть на нее верхом. Я упала один раз, потом еще и еще. Она была большой, а я маленькой и слишком усталой, чтобы ухватиться за гриву. В конце концов, мне удалось взобраться на нее, проползти по спине, чтобы усесться поближе к шее, совсем близко к голове.
— Вперед, иди, пожалуйста, вези меня…
Я не знала ни как сидеть на лошади, ни как заставить ее сдвинуться с места. Я обняла ее за шею, ласково разговаривала, и наконец она пошла вперед, медленно, шаг за шагом, с убаюкивающей размеренностью, но когда лошадь решила ускориться, я упала на землю, и мне пришлось снова взбираться на нее. Я думала, что смогу поспать, пока она будет идти вместо меня, но поняла, что нужно сжимать ее бока ногами, чтобы не соскользнуть вниз, и похлопывать ее, чтобы ехать быстрее. Я задремала ненадолго. Лошадь проделала долгий путь и остановилась (чтобы поесть травы), хотя я не просила ее об этом. Настала ночь, животное продолжало стоять, я спала, прижавшись к нему, пока не свалилась в траву. Когда я проснулась, лошади уже не было.
