– Ну, здравствуй, – в тон ответила Людмила Васильевна.
– Здравствуй, здравствуй, – добавила Наталья Васильевна и усмехнулась.
С этого все началось: Людмиле Васильевне и Наталье Васильевне не понравилось, как их подруга вошла, а Светлане Васильевне не понравилось, как ее встретили.
Но как же они переменились, наши три сестры, и приходится признать, не в лучшую сторону переменились!
Пышная, словно на дрожжах взошедшая Людмила Васильевна как-то опала и даже обвисла, в меру мужественная Наталья Васильевна сделалась излишне мужеподобной, а яркая, всегда выделявшаяся на общем фоне Светлана Васильевна потускнела и посерела, и, скорей всего, потому Частик не узнал ее в больнице, а не потому, что не захотел узнавать.
Горько, очень горько признавать, но и как-то вдруг постарели дорогие сердцу автора Светлана Васильевна, Наталья Васильевна и Людмила Васильевна – постарели, подурнели, эх…
Правда, сначала все было в рамках приличий: Светлана Васильевна глянула на свой рабочий стол, сплошь заставленный цветочной рассадой и, сглотнув слезы, поинтересовалась:
– Никого еще вместо меня не посадили?
– Посадят, – многозначительно проговорила в ответ Людмила Васильевна, а Наталья Васильевна вновь усмехнулась. Годовой отчет, последний день, страшная запарка – сестры даже завидовали уволившейся по собственному Светлане Васильевне, хотя завидовать, конечно, было нечему.
Ни ответ Людмилы Васильевны, ни усмешка Натальи Васильевны Светлане Васильевне не понравились, но она не подала виду и спросила примирительно:
– Может, хоть чаем напоите?
Сестры в третий раз переглянулись и, не отказывая подруге в такой просьбе, поднялись: Людмила Васильевна к шкафчику, в котором хранились чашки, а Наталья Васильевна к стоящему на подоконнике электрочайнику, в котором не оказалось воды.
– А ты, может, воды принесешь? – сказала Наталья Васильевна.
Просьба была простой и естественной, в прежние, хорошие для всех троих времена никто не считался, кому идти за водой, а кому заваривать чай, все это делалось дружно и слаженно, но в том-то и дело, что хорошие времена прошли.
Классик советской литературы Константин Симонов, говорят, про себя говорил: «В хорошие времена я хороший, в плохие плохой»…
Но нет, плохими наши женщины не стали, да и наступившие новые времена плохими назвать – взять грех на душу, знавали мы времена похуже, тут дело в другом. Женщина живет от увлечения к увлечению, от любви к любви, от одной привлекательной идеи к другой, но случаются периоды, когда нет ни того, ни другого, ни третьего, а это и есть беда, великая женская беда, эта-то беда и стряслась с тремя нашими сестрами одновременно – не было сейчас у всех троих ни любви, ни увлечений и ни одной мало-мальски привлекательной женской идейки.
И чаепитие не состоялось, да оно и не могло состояться, ведь во время его Людмила Васильевна и Наталья Васильевна должны были задать неизбежный вопрос: «Ну, как он там?» – а Светлана Васильевна должна была на него ответить, но никто этого не хотел, потому что это означало бы вернуться в жизнь, которая вместе с общей любовью, очевидно, для всех закончилась.
Чаепитие не состоялось, но разговор был – поговорили и договорились до того, что дальше некуда.
Совсем не хочется рассказывать, как повели себя тогда три немолодые, некрасивые, недобрые вдруг женщины, но, как говорится, из песни слова не выкинешь.
Когда самая из всех несчастная и при этом кругом виноватая Светлана Васильевна напомнила сестрам, как те подговаривали ее определенным образом повести себя ночью с мужем, что заставило ее не только переступить через себя, но и отняло у мужа все силы, едва не сведя его в могилу, женщины сразу не нашлись, что возразить, переглянулись, засмеялись, после чего Людмила Васильевна возразила и еще как возразила:
– Не мы у твоего Маратика сосали…
Наталья Васильевна захохотала, поддерживая подругу, а Светлана Васильевна залилась краской стыда, и первым ее желанием было выскочить вон и бежать куда глаза глядят, но, не желая больше терпеть унижений, она крепко ухватила Людмилу Васильевну за волосы и стала возить ее ярко-накрашенными губами по свежему годовому отчету. Людмила Васильевна обиженно завизжала, и, возмущенно охнув, Наталья Васильевна, в прошлом мастер спорта по волейболу, чья подача считалась неберущейся, вскочила, подпрыгнула, подняла над головой растопыренную пятерню и…
Страшно подумать, чем могла кончиться встреча трех, увы, теперь уже бывших сестер, если бы в тот момент не проходили мимо мужья двух из них, а именно Геннадий Николаевич Шалаумов и Николай Михайлович Нехорошев. Услышав шум, мужчины ворвались в бухгалтерию и не без усилий драку остановили, с разъяренными женщинами справились, но с их разъяренными языками справиться конечно же не могли. Тут-то и узнал Геннадий Николаевич то, чего никак не должен был знать, и в первую очередь – о негре Мустафе, который обладал однажды телом его дражайшей супруги, и о родившемся от этого обладания негритенке, которого пришлось оставить в роддоме, а то, что все это было еще «до него», Геннадия Николаевича – как белого мужчину – мало успокаивало. Тем более что тут же он узнал о том, кто был «уже при нем» – об одном шустром студенте, после общения с которым его дражайшей супруге пришлось делать в Москве аборт.
И Николай Михайлович просветился насчет сексуальных способностей писателя Сак-Саковского, чья книга с дарственной надписью занимала почетное место в книжном шкафу Нехорошевых. Сами по себе эти способности мало заинтересовали бы Николая Михайловича, если бы не были буквально проявлены на его Наталье Васильевне, которую никогда не ревновал, стопроцентно будучи в ней уверенным.
Ничего не утаила Светлана Васильевна в своем праведном, как ей казалось, гневе, сказала все, что знала, но и сама в ответ была кое в чем просвещена.
Заплаканная, с размазанным ртом и расквашенным носом Людмила Васильевна в красках поведала собравшимся, как много лет назад, после того, как Светка засиделась в парке на скамейке с заезжим артистом, на следующий день ее Маратик в своем кабинете, пользуясь служебным положением, ее фактически изнасиловал и не извинился.
Ах нервы, нервы, женские нервы – не наши, мужские морские канаты вы, а тонюсенькие, тоньше самого тонкого волоска дрожащие жилочки, и вот на вас-то до поры до времени все держится, а потом – бац! – и вот так вот рвется…
Последняя новость стала для Светланы Васильевны последним ударом. Если раньше она еще надеялась на восстановление своей разрушенной семьи, то теперь отказалась даже об этом думать. Единственное, о чем Светлана Васильевна жалела, что не знала этого, а то бы напомнила своему бывшему мужу тот далекий день, скамейку в парке за пограничником и спросила бы, глядя насмешливо и победно: «Думаешь, там ничего не было?» – и, помедлив, насладившись его растерянностью, крикнула бы прямо в лицо: «Было! Еще как было!» (Хотя на самом деле как раз и не было.)
Повторим, что на своей бывшей работе Светлана Васильевна оказалась после того, как побывала в своем бывшем доме, точнее, постояла на его пороге, и, как обещали, расскажем об этом.
… Постояв в раздумье перед родной обитой дерматином дверью, Светлана Васильевна нажала на кнопку звонка. И сразу же донеслось знакомое тявканье Мартышки, а чуть погодя открылась дверь. Светлана Васильевна надеялась, что сразу увидит Марата, но увидела его сестру.
Жозефина была в спортивном костюме, переднике, с белыми от муки руками.
Смотрела золовка сурово, ожидая, что невестка скажет.
Светлана Васильевна и сказала, что должна была сказать:
– Здравствуй.
Жозефина в ответ молчала, продолжая смотреть тем же суровым выжидающим взглядом. Светлане Васильевне нестерпимо захотелось плюнуть ей в лицо, но напряженную до предела ситуацию разрядила прибежавшая мопсиха. Светлана Васильевна обрадованно подхватила собачку на руки, прижала к щеке, и та, повизгивая и поскуливая, стала торопливо вылизывать хозяйке лицо.
– Ну, всё? – нетерпеливо спросила Жозефина.
– Не всё, – сказала Светлана Васильевна, вытирая ладонью мокрую щеку.
– Что еще? – Всем своим видом Жозефина показывала, что нет у нее ни желания, ни времени продолжать этот бессмысленный разговор.
– Где муж? – требовательно спросила Светлана Васильевна.
– Чей муж?
– Мой муж. – Тогда, до встречи в бухгалтерии, Светлана Васильевна еще считала Марата Марксэновича своим мужем.
– Брат спит, – еще строже ответила золовка, упирая на слово «брат».
– Разбуди.
– И не подумаю. Забирай свою сучку и уходи! – прокричала вдруг Жозефина, захлопывая дверь.
– Сама ты сучка! – успела бросить ей в лицо Светлана Васильевна и, еще немного постояв в раздумье перед закрытой дверью, пошла по лестнице вниз.
Сложив на груди лапки, мопсиха важно сидела на ее руках…
