– Боже мой, я его, наверное, убила, – пробормотала Киона, поспешно вскакивая.
Она посмотрела ошалелым взглядом на представшую ее взору сцену. Делсен лежал неподвижно, а на его черных волосах и вокруг головы виднелась кровь.
«Я его убила! Господи, прости меня, я его убила! Я не хотела этого делать! Я хотела его спасти, я поехала вместе с ним, чтобы его защитить, и я его убила! Только я виновата в его смерти, только я одна. Он меня хотел, он сходил из-за этого с ума».
От своих всхлипываний она едва могла дышать. Она стала кричать и царапать себе лицо. Мир вокруг нее рушился, она не понимала, что происходит, ее приводила в ужас непоправимость того поступка, который она совершила. Порядки, существующие в человеческом обществе, потеряли для нее смысл. В данный момент понятие необходимой обороны ничего для нее не значило.
«Я его убила, убила Делсена, дитя демонов, Делсена с черной душой!»
Она не решилась наклониться над ним или хотя бы прикоснуться к нему носком стопы.
– Я сделала это не нарочно, – простонала она. – Мама, мама, забери меня отсюда, я тоже хочу умереть.
Дрожа всем телом и не отводя глаз от ужасной сцены, которая уже представала перед ее мысленным взором, Киона медленно попятилась. Да, это была именно та сцена, которую она видела ранее.
«Мне следовало поступать наоборот, мне следовало избегать его, держаться от него подальше! Я боялась, что произойдет какой-то несчастный случай, какая-то массовая драка, а угроза, оказывается, исходила от меня самой. Я стала причиной его смерти!»
Эта мысль не давала ей покоя. Ею завладело только одно желание – удрать отсюда, удрать с этого места, где только что произошло такое ужасное событие. Она, шатаясь, словно пьяная, повернулась и пошла в сторону лагеря, расположенного на берегу озера Онтарио. Однако вскоре у нее начались видения и галлюцинации. Вокруг появились какие-то полупрозрачные силуэты, шагающие, словно похоронная процессия. В ее ушах зазвучали заклинания – зазвучали в ритм с лихорадочным биением ее сердца.
Она снова увидела того самого волка. Он бежал трусцой рядом с ней – мощный, молчаливый. Иногда Киона пыталась шепотом убедить саму себя, что ей все это только кажется: «Здесь нет никого, кроме меня. Все, что я сейчас вижу и слышу, мне всего лишь кажется. Всего этого не существует, я просто больна, я стала такой же чокнутой, как Делсен!»
Даже мысленное упоминание имени этого юноши едва не вызвало у нее тошноту. Она порылась в своей памяти и извлекла из нее обрывки воспоминаний о том, как Делсен – «дитя демонов» – улыбался ей, как он разговаривал.
«Никогда, никогда ты не будешь киноактером! Никогда у тебя не будет красивой машины! Боже мой, я тебя убила, Делсен. Как я могла тебя убить?»
Она взвыла от охватившего ее отчаяния. Окружавшие ее призраки исчезли, и она увидела вокруг себя лишь устремившиеся ввысь деревья. Волк тоже исчез.
«Кризис миновал!»
Киона прошептала эти слова, сама не понимая, почему она это делает. К ней вернулась ясность сознания, а вместе с ней и усилившееся до невыносимости чувство собственной виновности.
– Я пропала, – обреченно сказала она. – Я должна исчезнуть с лица земли. Да, исчезнуть.
Она вернулась в свою палатку в середине ночи. Получалось, что у нее еще есть время подготовить побег. Сначала она развела небольшой костер, разделась догола и сожгла свою одежду, которая была кое-где порвана и испачкана кровью. Затем она залезла в ледяную воду озера и тщательно вымылась при помощи тряпки и кусочка мыла. При этом девушка не испытывала ни приятных, ни неприятных ощущений и не чувствовала ни тепла, ни холода. Она казалась самой себе лунатиком.
Однако она, по крайней мере, четко осознавала, что ей нужно покинуть строительную площадку еще до наступления рассвета. Усевшись возле костра в своей мужской одежде, она написала на листке, вырванном из маленькой записной книжки, короткую записку, адресованную бригадиру: «В лесу на поляне, по направлению на северо-восток, лежит труп молодого человека».
Перечитав написанное, Киона с надеждой подумала о том, что Делсена, наверное, найдут утром, что он не останется валяться в лесу, где его глаза, похожие на глаза оленя, выклюют вороны, а лицо обезобразят насекомые и грызуны. Все еще пребывая в состоянии транса, она приготовила свой рюкзак, забрала свои деньги и навела порядок внутри палатки.
Затем она взяла охотничий нож, который ей подарил Тошан. Когда она вытащила нож из ножен, его клинок блеснул в свете пламени костра. Проверив остроту лезвия, она обрезала свои рыжевато-золотистые волосы так, чтобы они стали короткими – как у юношей. Собрав отрезанные волосы, она бросила их в догорающий костер. Запах горелых волос заставил ее поморщиться, но она тем не менее почувствовала облегчение.
«Ну вот, теперь все в порядке», – сказала Киона сама себе.
Ей оставалось только найти для себя какое-нибудь средство передвижения и добраться на нем до ближайшего железнодорожного вокзала. Десятью минутами позднее она осторожно подошла к хижине, в которой жили китайцы.
– Мне жаль, что приходится так поступить, простите меня, – прошептала она.
У Чен Фана имелся старенький велосипед, рама которого была выкрашена в блестящий зеленый цвет и на котором он ездил в деревню. Откуда у китайца взялся такой велосипед? Киона об этом ничего не знала, но велосипед этот раньше путешествовал с его владельцем и на поезде, и, возможно, на корабле. Киона взяла этот велосипед и доехала на нем по дорожке до здания, в котором жил бригадир. Там она засунула свою записку под его дверь.
Когда рассвело, Киона уже отъехала на велосипеде от строительной площадки на много километров. Как ни странно, чем больше она удалялась от этой площадки, тем менее уставшей чувствовала себя. «Передо мной открыт весь мир, – думала она, крутя педали. – Мне всего лишь нужно все время двигаться вперед. Впереди у меня – тысячи дорог и тропинок. Я могу даже пересечь озера и океаны. Отныне я буду жить в мире, в котором нет Делсена, нет Мин, нет Тошана. Я предала тех, кого любила. Я уже не смогу появиться перед моим отцом и Лорой и – главное – не смогу обнять Констана и Катери».
Она отогнала на задний план своего сознания мысли об ужасе совершенного ею преступления, о своем горе и о перенесенном унижении. На ее теле и лице остались следы ударов, синяки и кровоподтеки, которые усугублялись тем, что она еще и исцарапала сама себе лицо. Эти постыдные следы скоро исчезнут, однако у нее имелись и гораздо более ужасные раны – раны в душе.
Размышляя над этим, Киона поняла кое-что такое, что уязвило ее очень больно: она поняла, что была введена в заблуждение двумя видениями, которые предстали перед ее мысленным взором с промежутком в восемь лет. Результат этого заблуждения был катастрофическим: она убила Делсена.
«Наше купание в реке вовсе не было удивительным, хотя мы и целовались! Я боялась, что меня постигнет банальная судьба большинства женщин. Я жаждала любви, я жаждала объятий, которые считаются опьяняющими, и, приходя в отчаяние от уверенности в том, что он этим летом умрет, я спровоцировала катастрофу. Стоит мне только подумать о том, что его убила именно я, как…»
Она в отчаянии засыпала саму себя вопросами, пока наконец ей не пришла в голову разгадка мучившей ее тайны. «А может, это было предопределено свыше? Может, я была частью трагической судьбы Делсена? Его уже поджидала смерть, и я стала ее орудием. Не более чем орудием».
К полудню Киона съехала на какую-то лесную тропинку. Ей очень хотелось спать. Вскоре она заметила справа от себя строение, похожее на заброшенную хижину лесника. Дверь этой хижины, пространство перед которой изрядно заросло травой, была распахнута настежь. Киона, изнемогающая от голода и усталости, оставила велосипед у входа и зашла в хижину.
Пол в ней был усыпан сероватой соломой. Киона улеглась на ней, положив себе под голову вместо подушки руку, и с каким-то животным удовольствием погрузилась в сон. Недалеко от этого ее убежища заржали лошади, и ветер донес оттуда запах конюшен: во владениях Патрика Джонсона пришло время раздавать лошадям овес.
Роберваль, воскресенье, 16 июля 1950 года, три часа дня
– Поезд явно опаздывает, – заявила Лоранс, держа фокстерьера на поводке.
– Да, уже на целую четверть часа, – кивнул Жослин, только что побеседовавший с одним из служащих вокзала.
– Мы ждем уже целых двадцать минут, – посетовала Лора, защищаясь от солнца цветастым зонтиком. – Я сейчас сварюсь.
– Иди сюда, мама, здесь не так жарко, – сказала Эрмин.
Она укрылась под деревом вместе с Мадлен и детьми. Почти все родственники и просто близкие люди собрались, чтобы встретить Шарлотту и ее семью. Даже Мирей пришла. Эта старая служанка, нарядившаяся в праздничное платье, сидела сейчас на скамейке. Чувствовалось всеобщее нетерпение: все были рады, но напряжены. Три года – это долго. К радости предстоящей встречи примешивались какие-то неясные опасения.
