Нашу прогулку мы завершили в молчании.
Мы не были на вечеринках со времени появления ГудНьюса, последняя случилась еще в так называемую эпоху «До». «До ГудНьюса». Но в пятницу нас пригласили на ужин Эндрю и Кэм. ГудНьюс остался за бебиситтера: он сам вызвался — дети вроде не возражали, а поскольку альтернативы никто не видел, предложение было с благодарностью принято. Эндрю и Кэм — Люди, Как Мы. Эндрю имел шаткую опору в жизни, находясь на самой нижней ступеньке карьеры в сфере масс-медиа. Правда, опора была не такая уж ненадежная — ступенька находится так низко, что падать было практически некуда, и, случись что, крах никак не отразился бы ни на нем, ни на его семье. Эндрю вел книжную рубрику в журнале, посвященном мужскому фитнессу. Журнал выходил раз в месяц, поэтому Эндрю, наверное, по праву можно было назвать самым нечитаемым в мире литературным критиком. Конечно, он пописывал себе в стол — не роман, а какой-то сценарий, что было очень кстати, ибо не вызывало тайной ревности Дэвида. Скорее Дэвид ему сочувствовал, ощущая, видимо, некое родство душ. Поэтому, сходясь за одним столом, они могли задушевно скабрезничать по поводу бездарных фильмов, которые они посмотрели, или кошмарных романов, которые прочитали. Это ворчание их чудесным образом сплачивало. Кэм работала в управлении министерства здравоохранения и была, в сущности, симпатичным человеком. У нас с ней было много общего: она была таким же затурканным медиком, с головой погрязшим в работе, вот только никогда не хотела иметь детей. Мы симпатизировали друг другу, так как обе прекрасно понимали ценность наших отношений для наших безнадежно ворчливых мужчин.
Однако теперь мой муж не был озлоблен и растерян. Эндрю этого еще не знал. Он позвонил, я приняла приглашение, опустила трубку и только тут осознала, что Эндрю совершенно не в курсе происшедших с Дэвидом перемен. Он ничего не знал о раздаче лазаньи в Финсбери-парке, и если бы увидел Дэвида в роли социального благодетеля, то, видимо, отказался бы верить собственным глазам. Настроение у Дэвида было, судя по всему, беззаботное. В машине по дороге в гости (обычно мы заказывали такси, но в этот раз Дэвид не высказал желания пить больше стаканчика вина, так что вполне мог сидеть за рулем) я ненавязчиво поинтересовалась, не собирается ли он рассказать Эндрю о ГудНьюсе.
— Зачем?
— Так просто. Ты же всем рассказываешь.
— Так ты считаешь, я должен от этого воздерживаться?
— Нет, почему же. Я совсем не это имею в виду… Да ты и сам знаешь — если ты захочешь, тебя не удержать.
— Буду предельно честен с тобой, Кейти. Мне все труднее говорить об этом. Когда я начинаю кому-нибудь рассказывать про ГудНьюса, мне кажется, что на меня смотрят как на сумасшедшего.
— Да, это так.
— Почему, как ты думаешь?
— Не имею представления.
— Тебе не кажется, что люди просто… несколько ограниченны?
— Вполне может быть. В таком случае, может, не стоит касаться этого щекотливого предмета?
— Наверное, ты права. Пока я… Пока я не нашел еще слов, чтобы говорить на эту тему.
У меня свалилась гора с плеч, хотя я прекрасно понимала, что сегодня вечером нас еще могут ожидать сюрпризы.
— О чем ты думаешь говорить в таком случае?
— Прости, не понял?
— О чем ты предполагаешь вести разговор в гостях? Как поддерживать беседу?
— Откуда я знаю? Как сложится. Что за странный вопрос, Кейти. Ты ведь уже бывала за обедом в гостях. Смотря в какую сторону пойдет разговор. Предмет обсуждения возникает в ходе беседы — это же не диспут на заданную тему.
— Справедливо — но только в теории.
— Что ты хочешь сказать?
— Так всегда получается, в большинстве случаев. Вот мы придем в гости, поздороваемся, войдем в гостиную, Эндрю скажет, что такой-то и такой-то на самом деле выскочка и его новая книга сущий кошмар, а ты ему ответишь, что новый фильм такого-то — чистая умора, при этом в девяти случаях из десяти я точно знаю, что ты на самом деле его даже не смотрел. Мы же с Кэм будем сидеть и улыбаться, а временами даже смеяться, когда ваше занудство станет особенно комичным. А потом ты напьешься и скажешь Эндрю, что он гений, а Эндрю тоже напьется и то же самое скажет тебе, после чего мы разойдемся по домам. Точнее, мы уйдем, а они останутся.
Дэвид хмыкнул:
— Бред.
— Кто бы говорил.
— В самом деле? У тебя именно такое впечатление от вечеров, проведенных у Эндрю с Кэм?
— Это не впечатление. Это реальность.
— Сожалею, если ты именно так и думаешь.
— Это не я так думаю. Это то, что всегда происходит.
— Посмотрим.
Мы вошли в дом, нам предложили аперитив, мы расселись в гостиной.
— Как дела? — поинтересовался Эндрю.
— Вроде бы ничего, — ответила я.
— Да уж, наверное, лучше, чем у этого выскочки… — скабрезно сообщил Эндрю.
Вот и поехало: старая песня на новый лад. «Мы прекрасны», потому что ощущение собственной правоты дает приятный повод обсуждать всех, кто не прекрасен. На этот раз предметом обсуждения послужил довольно известный писатель, для которого настали трудные времена. Его новый роман был единодушно разгромлен критикой и не вошел в список бестселлеров. К тому же жена сбежала от него с одним из молодых «собратьев по перу». Старый Дэвид уже давно был бы на верху блаженства, давно бы смаковал дружески поднесенный ему кубок злорадства, однако новый Дэвид определенно чувствовал себя не в своей тарелке. Это можно было понять по выражению его лица.
— Да, — осторожно заметил Дэвид, — нелегко ему сейчас приходится.
— Да-а, — несколько растерянно протянул Эндрю, не зная, что говорить дальше, — разговор явно выбивался из накатанной колеи. Затем, видимо ободренный тем, что Дэвид все же откликнулся на выпад против «выскочки», признав, что для того настали трудные времена, Эндрю еще раз со смаком повторил любимое слово «выскочка».
— А как у вас дела? — поинтересовался Дэвид.
Эндрю терялся в догадках: он дважды протянул товарищу руку помощи и дружбы, и дважды она была отвергнута. Дэвид явно игнорировал попытки позлословить. Тогда Эндрю сделал еще один отчаянный заход:
— Но мы-то не такие, как этот выскочка… — и тут же засмеялся.
— Что ж, — ответил Дэвид, — я рад.
Эндрю предвкушающе хихикнул, полагая, что Дэвид схватил приманку.
— Читал статью в «Санди таймс»? Слушай, это полный провал. Пора выбрасывать журналистское удостоверение за окно и подаваться в эмиграцию.
— Не знаю, не читал.
— У меня где-то завалялась газета. Надо было вставить в рамку. Хочешь, найду?
— Нет. И так хорошо.
В это время мы с Кэм обычно уже удалялись, оставив мужчин за любимым занятием перемывания косточек ближним и дальним, и компания, таким образом, разбивалась на две компактные пары по половому признаку, но теперь общей темы не возникало, и мы выжидали, прислушиваясь к мужскому разговору.
— Как ты мог пропустить такую статью? — искренне удивился Эндрю. Он сказал это просто так, из азарта.
— Я больше не читаю газет. Бросил. Нет времени.
— Ну даешь. Сразу поставил меня на место.
— Да нет, что ты. Я вовсе не хотел подчеркнуть, что чтение газет — это какое-то недостойное занятие. Я не хочу ни о ком судить.
— Ты? Не хочешь судить ни о ком? — Эндрю восторженно засмеялся. Дэвид, который сидит на председательском месте в Высшем из Судилищ, заявляет, что не имеет желания ни о ком судить! Если посмотреть на это заявление с точки зрения Эндрю, это была уже просто невероятная, запредельная ирония.
— Значит, вот как. И чем же ты таким занят, что даже не успеваешь просматривать прессу? Что поделываешь?
— Ну, в настоящий момент… Пытаюсь провести кампанию среди соседей по расселению бездомных детей.
Последовала пауза. Потом Эндрю и Кэм — оба — посмотрели в лицо Дэвида и разразились хохотом. Смех явно задел Дэвида: уши у него покраснели.
— Кампанию среди соседей? — хохотал Эндрю. — То есть ты хочешь отговорить их от этого безумного поступка?
— Нет, — кротко ответил Дэвид. — Напротив, я пытаюсь убедить их взять к себе на проживание бездомных.
Первые признаки сомнения наконец прокрались на лицо Эндрю.
— Что это значит?
— О-о, долгая история. Расскажу в другой раз.
— Ну, как скажешь.
Повисла долгая, неловкая пауза.
— Не пора ли за стол? — подала голос Кэм.
Вот список людей, которых Эндрю и Дэвид до настоящего времени считали бесталанными, захваленными и самодовольными выскочками: весь «Оазис», весь «Роллинг стоунз», Пол Маккартни, Джон Леннон, Робби Уильямс, Кингсли Эмис, Мартин Эмис, Ивлин Во, Оберон Во, Салман Рушди, Джеффри Арчер, Тони Блэр, Гордон Браун, Уильям Шекспир (правда, презрение они высказывали только по поводу его комедий и некоторых исторических драм), Чарльз Диккенс, Эдвард Морган Форстер, Дэниел Дэй-Льюис, группа Монти Пайтон, Гор Видал, Джон Апдайк, Томас Харрис, Габриэль Гарсиа Маркес, Милан Кундера, Дэмиен Хирст, Трейси Эмин, Мелвин Брэгг, Деннис Бергкамп, Дэвид Бекхэм, Райен Джиггс, Сэм Мендес, Энтони Берджес, Вирджиния Вульф, Майкл Найман, Филип Глэсс, Стивен Спилберг, Леонардо Ди Каприо, Тед Хьюз, Марк Хьюз, Сильвия Плэт, Стиви Смит, Мэгги Смит, Смиты, Алан Эйкборн, Харольд Пинтер, Дэвид Мамет, Том Стоппард и все остальные современные драматурги, Гаррисон Кейллор, Сью Лоули, Джеймс Наути, Джереми Пэксмен, Кэрол Кинг, Джеймс Тейлор, Кеннет Брана, Ван Моррисон, Джим Моррисон, Кортни Лав, Кортни Кокс и весь актерский состав «Друзей», Бен Элтон, Стивен Фрай, Андре Агасси, Пит Сампрас и все современные теннисисты-мужчины, Моника Селс и все женщины в истории тенниса, Пеле, Марадона, Линфорд Кристи, Морис Грин («Как можно переоценить спринтера, который бежит быстрее всех в мире?» — спросила я однажды, в полном отчаянье, но так и не добилась вразумительного ответа), Томас Стерн Элиот и Эзра Паунд, Джилберт и Салливан, Джилберт и Джордж, Бен и Джерри, Пауэлл и Прессбургер, Маркс и Спенсер, братья Коэны, Стив Уандер, Николь Фари и все прочие дизайнеры, Наоми Кемпбелл, Кейт Мосс, Джонни Депп, Стивен Сондхайм, Барт Симпсон (но не Гомер Симпсон), Гомер, Вергилий, Кольридж, Китс и все поэты эпохи Романтизма, Джейн Остин, все Бронте, все Кеннеди, вся постановочная группа фильма «Trainspotting»,[30] люди, которые снимали «Карты, деньги, два ствола», Мадонна, Папа Римский и все остальные, с кем они когда-то учились в одной школе или колледже и кто ныне сделал себе имя в сфере журналистики, телерадиовещания или искусства, а также многие, многие другие, которых здесь уже просто не перечислить. Легче назвать людей в мировой истории, против которых Эндрю и Дэвид ничего не имели: это Боб Дилан (но не позднего периода), Грэм Грин, Квентин Тарантино и Тони Хэнкок. Больше не припоминаю никого, кто получил бы одобрение этих двух ревнителей нашей культуры.
