Задайте себе вопрос. Простой вопрос. Если вы узнаете, что умрёте через два дня, что вы вспомните перед смертью?
Работу? Личностный рост? Количество заработанных денег? Машину, на которой ездили? Марки одежды, в которые одевались? Количество женщин, которых трахнули?
Или ваши воспоминания будут глубже? Чище? Искреннее? Духовнее?
Я задал себе этот вопрос в День всех влюблённых.
С этого всё и началось. С кучи чёрного, как смоль, дерьма, текущего по ногам. С окровавленной повязки и тошноты. С Маргариты, что так была занята своими делами.
Побочными эффектами лекарств, которыми меня накачивали тогда, были нарушения работы ЦНС, депрессии, фобии, беспокойство. Может быть, эмоции четырнадцатого февраля — крайние душевные муки, а, возможно, химическая реакция организма.
Впрочем, это всего лишь предыстория перед тем, как задать себе тот самый вопрос. Вопрос, с которого и началась вся эта попытка наполнить себя.
Секта позитивных, партия фашистов, готы — те же жуки-навозники, только вместо денег они собирают дерьмо другого свойства. Ценности иные, а механизмы те же. И не определить, кто живее: разносчики вируса или разносчики мировых денег.
Как бы сказал Екклесиаст, «видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, всё — суета и томление духа».
Мы никогда не будем такими, как прежде. Такими, как мгновение назад.
IIВ каждом классическом американском боевике есть обязательная сцена: главный герой, играя мускулами, основательно готовится перед тем, как попасть на своё заключительное сражение со злодеями. Он мажет лицо сажей. Заряжает оружие. Вставляет заряды в патронташ.
Точно так же поступаю и я. Всего лишь несколько отличий. Вместо сажи — дорогой костюм. Вместо пистолетов — заряженные кровью шприцы.
— Вирус Кали — самая могучая революция,
— излагал Арнольд позавчера, — потому что это революция в крови. Любая идея, которая властвует над умами ныне, рождена из отвергнутого ранее. Гении безумны, они бесполезны при жизни, но, допустим, после смерти их безумие становится общепринятой нормой, конституцией нового мира. Я согласно кивал, отстранённо глядя на ночное шоссе, где мириады горящих автомобильных фар слились в гигантскую сверкающую диадему.
— Болезни, патологии, извращения — вот они двигатели умов человеческих. Допустим, не будь у Блока сифилиса, разве мог бы он писать такое? Вирус станет сывороткой, которая изменит человека. Изменит так, чтобы на его душе образовался нарыв, из которого вызреет великая идея перемен. Вирус поможет отобрать нам лучших. Допустим, это универсальное средство по добыче идей. Меня всегда поражало, как произносимые им пламенные речи не вяжутся с его равнодушием в голосе.
— Допустим, мы должны привить вирус тем, кто власть имеет. А лучше тем, кто будет её иметь. Это подвигнет их на великие дела. Мы подарим им вирус, и они, допустим, станут другими, значит, сделают другим этот мир.
Я даже не удивился, когда почти сразу после встречи с Арнольдом на меня вышел Яблоков. Он был не в настроении разговаривать и лишь коротко отдал приказ.
Иногда мне кажется, что все эти яблоковы, арнольды, марки ароновичи, николаи есть не более чем демонические порождения моего уставшего и загнанного сознания, фантомы, обретающие тело и силу лишь тогда, когда некто, невидимый и могучий, пишет мою историю, которую я сам бессознательно формирую. Словно калька моего Я накладывается на ранее начертанный рисунок, схему, созданную фатумом.
Мы садимся в роскошный автомобиль, похожий на лакированный, чёрный вибратор. Мы — это я и Лена. Та, что делала аборт. Та, что привела меня в секту. Я позвонил ей со словами:
— Привет! Это Даня. Нужна твоя помощь.
— Не вопрос.
Она не стала спрашивать, какого рода мне нужна помощь. После того, как я был с ней на аборте, она стала мне кем-то вроде преданной собаки.
Мне просто сказали быть с парой. В такие места всегда ходят с парой, пояснили мне. Только одно условие — пара должна быть с вирусом. Нам купили одежду в роскошном бутике. Сделали эффектные причёски.
Дольше всего возились с Леной. Из наркоманки, только что сделавшей аборт, сложно за миг создать сексапильную леди. Ей сделали маникюр. Покраску и укладку волос. Лёгкую косметическую приборку на лице. Вставили зубы. Лене это понравилось. Любая девушка готова быть красивой ради чего-то. Неважно ради чего именно.
За рулём автомобиля высокий блондин в бледно-сером костюме. Он молча ведёт машину, вглядываясь в кристалл лобового стекла, за которым разноцветными гирляндами сверкает ночной город. На сиденье рядом с водителем восседает Арнольд. Его седые волосы собраны в аккуратный хвостик. В пальцах с заострёнными ногтями зажата костяная трость.
— Вам всё понятно? — заканчивает он свою речь.
— Вполне, — говорю я, делая глоток из бутылки с кремовым ликёром.
— А вам, юная миледи? — обращается Арнольд к Лене.
— Вполне, — Лена тушит очередную сигарету.
Автомобиль останавливается, и нам открывает двери молодой человек в элегантном костюме.
— Спасибо, родной, — бросает ему Лена.
— Молчи! — одёргиваю её я. В какие королевские платья ни одевай блядь, речь и подача её от этого не изменятся.
У входа в ночной клуб скопление шикарных автомобилей. Словно на Женевском автосалоне. Если бы я был тем, кто есть, то никогда бы не прошёл в этот клуб. Но теперь я носитель идеи, как говорит Арнольд, и мне всё можно.
Арнольд периодически здоровается с неизвестными мне людьми. Делайте вид, что вы свои, сказали нам. Мы стараемся. Поэтому здороваемся вместе с Арнольдом.
На входе нас встречают амбалы в строгих чёрных костюмах. Но главные здесь не они, а субтильный рыжий парень в вязаной шапочке. Он сомнительно смотрит на меня и Лену. Арнольд что-то шепчет ему на ухо. Парень, взмахнув руками, делает громилам жест, и нас пропускают в клуб.
Мы в святилище для кутил и гедонистов. Софиты бьют по глазам ярким, противным светом. Первое, что я могу рассмотреть, это полуобнажённые девушки с подносами. Они виляют задницами, просачиваясь сквозь танцующих и просто стоящих кутил, не забывая дежурно улыбаться. Одна из таких гурий вырастает перед нами. Арнольд берёт с подноса бокал шампанского. Мы делаем то же самое.
Несколько натужных глотков. Я бы с удовольствием выпил водки с томатным соком вместо этого дорогого шампанского, не снимающего напряжения.
Арнольд с бокалом в руках, как ледокол, разрезает сияющие стразами и брильянтами ледники тусовщиков. Видимо, он здесь частый гость, так как сразу усаживается за пустующий столик. И вновь, словно по команде, возле него вырастает официантка в эротичном костюме, похожем на тот, что используется в порно. Арнольд называет нечто мне незнакомое. Официантка испаряется так же неожиданно, как и появилась. Я усаживаюсь за стол.
— Нет-нет, — Арнольд разводит руками, — это место не ваше.
— Мы разделимся? — пугаюсь я.
— Ваш столик вон там.
Я беру Лену за руку и веду её в указанном направлении. Усаживаюсь за назначенный мне столик в ожидании одной из мгновенных официанток, но никого нет. Замечаю, что стены клуба украшены драгоценными камнями, сверкающими в свете софитов.
— Ёб твою мать! Настоящие? — Лена тоже их замечает.
— Не знаю, — пожимаю плечами. — Здесь всё вроде как настоящее, но при этом фальшивое. И люди там, и камни здесь.
— А, по-моему, охуенно, — улыбается Лена и идёт танцевать.
Как завещал Эпикур, довольствуйся и радуйся тем, что есть. Жаль, что в моём случае эпикурианство бессильно.
Я оглядываюсь по сторонам в поисках официантки. Периодически ощупывая карманы, где мирно, в ожидании своего часа покоятся шприцы.
— Вы себе представляете, как я воткну шприцы в этих людей? Они же могут заметить. Или могут заметить те, кто рядом.
— Там привыкли к шприцам, — улыбается Арнольд.
Именно так мне объяснили механизм заражения пред тем, как отправить сюда. Если следовать данным инструкциям, то я должен просто достать шприц и вбодяжить его содержимое в посетителей.
Появляется официантка, которая вполне бы могла стать девушкой месяца в «Playboy». Это приоритетная политика современных женщин. Они предпочитают быть девушкой месяца, чем женщиной на всю жизнь.
Я заказываю литровую бутылку виски. Мне дали денег, чтобы я ни в чём себе не отказывал. В разумных пределах, конечно.
После четырёх стопок виски мои мысли приходят в норму. Китч — вот то слово, которое лучше всего описывает место и события, происходящие в клубе. Крик властвует надо всем: крик в словах, одежде, интерьере, лицах.
«Тот, кто говорит, не знает. Тот, кто знает, не говорит». Пожалуй, если тебе нечего сказать душой или духом, то ты будешь орать словами.
Я опрокидываю ещё одну стопку виски и поднимаюсь из-за столика. Здесь все сидят на расстоянии друг от друга. Это создаёт ощущение интима при полной обзорности. Люди за столами целуются и ласкают друг друга, периодически отвлекаясь на кальян и выпивку.
