Ирина поджала губы. Почему он не может спокойно следить за игрой? Второй комментатор Денис Тейлор произнес:
— Нельзя позволять себе такие ошибки, когда твой соперник Стивен Хендри.
В снукере шанс не выпадает дважды. Вступив в игру, Хендри продемонстрировал, что настоящему мастеру достаточно и одного.
Рэмси вернулся к столу, имея пятьдесят семь очков, но интрига сохранялась до неразыгранных семидесяти пяти очков. Увы, исполняя удар, Рэмси вновь загнал в лузу биток, а красные шары разлетелись, как высыпанные из корзины вишни.
Наблюдая, как Хендри один за другим удаляет со стола красные шары, словно послушный ребенок из детской книжки убирает посуду после обеда, Лоренс не выдержал:
— Конечно, просто быть удачливым, когда ты в расцвете сил. Давай, Стивен Хендри, мистер Совершенство, заканчивай фрейм. Я болел за Рэмси, ведь он наш друг. Но, бог мой, он и в подметки не годится Хендри. Он никогда не был классным игроком и, видимо, уже не будет. Выдающихся профессионалов начинают ценить по достоинству только по прошествии времени, когда мастерство начинает подводить. Черт, никогда не понимаешь, какого великого игрока потерял спорт, пока он не уйдет.
«Заткнись, — мысленно твердила Ирина, почти не контролируя себя, в то время как Хендри, подчиняясь правилам хорошего тона в снукере, оставил последний черный шар на столе. — Просто помолчи».
В начале второго фрейма она внимательно следила за поведением Рэмси, стараясь предугадать его настроение. Он играл с необычайным ожесточением, в каждом движении сквозила старательно подавляемая ярость. За внешним спокойствием угадывалось тайное желание выхватить нож и напасть на каждого, кто случайно попадется под руку. На лице его застыло то же выражение, с которым он выдвигал ей ультиматум, приказывая до завершения турнира принять решение. Интересно, догадывается ли он, что она смотрит этот матч?
Храня в себе готовые вырваться эмоции, Рэмси подготовился забить невероятно длинный красный. Послав шар в лузу, биток отскочил с такой силой, что несколько раз ударился о борт, разметав попутно в стороны группу красных.
— Не лучший удар, — произнес Эвертон.
— Даже оскорбительный, — вторил Тейлор.
Порыв Рэмси был плохо подготовлен тактически, такое поведение бывалые комментаторы не могли одобрить.
— Некоторые удары возмутительно непродуманные, — хмыкнул Эвертон и добавил: — Но не будем его осуждать.
По тону становилось понятно, что осуждать можно, поскольку с точки зрения снукерного пуризма концовка не имеет права быть небрежной.
— Повезло ли ему? — поинтересовался Тейлор, когда белый шар замер на месте. Лоренс прав: комментаторы имели право критически относиться к везению, всякий раз давая понять, что в спорте требуется четкость действий — несмотря на крупинку мела на сукне, — не имеющая ничего общего с везением. Везение лишь случайно сошедший с рук проступок, за который должно следовать наказание.
В данном случае Рэмси был наказан. Оставив на произвол судьбы подготовку к следующему удару, он оказался в ситуации, когда единственный подходящий для розыгрыша цветной шар был блокирован одним из раскатившихся по столу красных. Рэмси сам себе сделал снукер.
Ирина с мольбой смотрела на привлекательного мужчину по ту сторону экрана, как героиня «Хроник Нарнии» на увиденное за стенкой волшебного шкафа. Ее волновала лишь концепция выхода из создавшегося положения. Лоренс тем временем рассуждал с дивана о том, какой непрофессиональный удар сделал Рэмси. Зачем нужны комментаторы, когда Лоренс постоянно пытается вставить колкость с галерки? Само понятие снукер означает, что шар, по которому игрок должен попасть, загорожен другим шаром, который по правилам нельзя задеть. Получается, она сама тоже устроила себе снукер.
Рэмси вышел из положения, уйдя от прямого удара. Однако Ирина не могла вообразить метафорический эквивалент, который мог бы позволить ей сохранить отношения с Рэмси Эктоном и не разбить сердце наивно-трогательному зрителю на диване.
— Отлично выкрутился, — сказал Лоренс. — Но красный…
— Прошу тебя! — не сдержалась Ирина.
— О чем?
— Не мешай мне следить за игрой!
— Обычно ты сидела в кресле и вышивала или шила, — опешил Лоренс. — С каких это пор тебя интересует снукер?
— Сну-у-укер! — воскликнула она. — Ты живешь здесь семь лет, но так и не научился правильно произносить название британской игры. Раз уж ты заядлый фанат, научись правильно произносить слово «сну-у-укер».
Британцы произносили слово с долгим звуком «у», в то время как американцы, воспринимая его весьма образно, укорачивали звук. Вроде бы незначительная разница.
Ирину раздражал его тон и этот вечер, который они решила провести вместе. Все это выводило ее из себя.
На лице Лоренса появилась смесь растерянности, злости и удивления. Ирина стыдливо опустила голову. Она слишком близко воспринимала все происходящее на экране, и следующий беспристрастный комментарий ведущего лишь подчеркнул всю непристойность ее поведения. С трудом Ирина встала и выключила телевизор.
Открытый выпад своей оригинальностью способствовал усложнению драматически закрученного сюжета. В решающие, поворотные моменты, когда на смену искрящему остроумию приходит ярость, человек привычно возвращается к поведенческой манере, свойственной его культуре. Ирина воспользовалась типично американской фразой для прелюдии к надвигающейся катастрофе:
— Нам надо поговорить.
В своем постоянно рвущемся наружу желании нападать на людей, презрении к окружающим Лоренс, казалось, едва сдерживал жажду насилия. За все годы он ни разу не ударил ее, впрочем, она никогда не давала повода. Сейчас же, наблюдая за происходящим, Ирина вовсе не исключала возможности получить в челюсть. Однако, как бы хорошо, по собственному мнению, она ни знала живущего рядом мужчину, частенько начиная с июля у нее возникали мысли, что совместная их жизнь стала скучна и однообразна лишь потому, что они участвовали в научно-исследовательском проекте, который уже подошел к концу, а руководитель Лоренс Джеймс Трейнер так и не добился никаких результатов, — все же она ошибалась.
Свернувшись на диване, Лоренс захныкал, как ребенок, чего раньше с ним никогда не случалось.
— Я хотел иметь в этом мире все и даже больше, а получается, сам все испортил.
Все воображаемые ею образы возникли в голове и вдребезги разбились о стену, демонстрируя свое истинное фантазийное происхождение. Нет, это не пугало Ирину, скорее именно этого она жаждала. То, что он сделал, было более жестоким, чем попытка ударить.
Лоренс заплакал.
По-сельски безмятежные августовские дни Ирина проводила в основном в своей студии. Ей был приятен каждый звонок Лоренса с работы, как правило по незначительному поводу, но они так мало могли сказать друг другу. Ирина старательно трудилась, и работа шла нормально. Вполне нормально, но не хорошо. Отбросив в сторону столь не похожий на остальные рисунок, она прикрепила над своим столом иллюстрацию, передающую появление Красного путешественника, как эталон, постоянно напоминающий о чем-то неуловимом и волшебном, что поныне оставалось для нее недосягаемым. В ней был огонь, свет и радость, чего были лишены ее последующие работы. В недавних рисунках была видна рука мастера, они были по-своему хороши, но при взгляде на эти работы не перехватывало дыхание. Красный путешественник лишь ненадолго заглянул в ее мир и не пожелал вернуться.
Однажды днем, когда созерцание листов на столе казалось Ирине особенно скучным, она пробралась в спальню, чтобы расслабиться приятным для нее способом.
У нее редко возникала необходимость выпустить пар, скучившийся ниже талии, учитывая регулярность оргазмов, предоставляемых ей отношениями с Лоренсом. Но желание возникло прямо сейчас, а Лоренса рядом не было. Впрочем, его присутствие ничего бы не изменило. Она уже и не помнила, когда они последний раз занимались сексом днем, — факт, указывающий на то, что период страсти в жизни окончен.
Между уравновешенностью ежедневного труда и сумасшествием личной импульсивной энергии существует некое промежуточное состояние, когда человек способен принимать решения, находясь в здравом уме и прислушиваясь к советам разума. В такой момент еще в юности она выбросила горсть таблеток и решила с чувством полного самообладания отказаться от того самого обладания — впасть в бессознательное состояние, поддаться паранойе или беспочвенному ликованию, — чтобы суметь заставить себя провести прямую линию. Однако желание отказаться от здравомыслия, откровенно говоря, само по себе уже не является здравомыслием, поэтому решение заняться мастурбацией было для нее шагом в преисподнюю, движением от благоразумия к сумасшествию.
