— И после этого они борются за право называться фашистами; даже салфетку под туловище не подстелили, — казалось, думал гипсовый калека. — Хоть бы для приличия «Mein Kampf» пролистали. Тривиальные отморозки. Мюллера на вас нет. Гут, что хоть волосики в целости и сохранности; вы, жиденькие мои, не облупились, не покинули своего вождя, а то бы эта свора наверняка прикрыла мою плешь русской каской с пятиконечной звездой и назвала бы эту нелепицу «преемственностью, интеграцией и интернационалом».
Кроме Левандовского и дежурного скинхеда в квартире никого не было. Активисты «Русского Национального Единства», вероятно, или работали на производстве, или, словно полицаи времён ВОВ, патрулировали улицы, что было уже совсем невероятно, но факт. Из разговора с дежурным Алексей выяснил, что средний возраст национал-патриота — семнадцать лет и один месяц.
— Такие молодые, а уже фашисты, — произнёс Левандовский и с восхищением присвистнул, чтобы не вызвать подозрений.
На это бритоголовый не без гордости заметил:
— Фигня. С каждым годом средний возраст растёт. Дай срок. Как исчезнет последний ветеран, подомнём под себя всех от мала до велика. Средняя продолжительность жизни в стране работает на нас.
К двум часам дня в квартиру стали подтягиваться скинхеды. Дежурный фашист приветствовал их выбрасыванием правой руки, и они отвечали ему тем же концом по тому же месту. К Левандовскому никто не подходил; он был новеньким, и ему пока не доверяли. Из-за высокой концентрации фашистов на квадратный метр Алексею стало казаться, что он попал в гестапо и что вот-вот вокруг него зазвучит чистая немецкая речь. Но этого не случилось. Обрывочные фразы, которые Левандовский с трудом выдёргивал из нечленораздельного шума, были до боли знакомым сорным русским языком, которым он владел в совершенстве. У Алексея сразу отлегло от сердца, потому что с этой стороны провала явки можно было не бояться. К трём часам собрались все двадцать три человека, являвшиеся членами неонацистской организации «РНЕ». Последним подошёл бригадир. От рядовых фашистов лидер отличался нарукавной повязкой, на которой помимо свастики блестел металлический значок «весёлый Роджер», какой Левандовский видел на пиратских стягах и околышах на фуражках гитлеровских офицеров. Алексей никак не мог запомнить молодых людей в лицо. Бритоголовые, одетые в одинаковую униформу, — они виделись ему суррогатной призывной командой, прибывшей в воинскую часть для прохождения службы.
— Какие уж там белокурые бестии — призывники, — анализировал Алексей, пользуясь тем, что им пока никто не интересовался. — Только не туда призвались… Точь-в-точь, как брат рассказывал. Пашка говорил, что, когда его побрили наголо, обули в кирзовые сапоги, выдали ему форму, он перестал узнавать товарищей, с которыми ехал в одном поезде, и знакомился с ними заново… Серая масса… И у Пашки, и здесь у меня — серая масса, живущая по законам толпы, которая всегда не права, так как по пути наименьшего сопротивления выбирает примитивный закон силы и страха, который быстрее усваивается тупым большинством… Да, да… Так чем же солдаты российской армии отличаются от скинхедов? Абсолютно ничем. Первые не обладают свободой перемещения, поэтому издеваются над «духами; вторые обладают таковой, поэтому избивают иностранных граждан на улицах города. В обеих категориях сплочение основывается на страхе, ненависти и круговой поруке. Гнусное сплочение, но от этого оно сплочением быть не перестаёт. И первые, и вторые застрахованы от проникновения здоровых сил, способных разрушить отлаженную систему насилия. Армия — это государство в государстве, закрывающее глаза на дедовщину, так как считает, что только с помощью неё можно заставить повиноваться огромные массы людей вне зависимости от образования и социальной принадлежности солдат. Бритоголовым ещё проще. В их деятельность общество вообще не вмешивается, потому что подсознательно видит в националистах своеобразных чистильщиков, санитаров леса, выполняющих грязную, но нужную работу… Неужели мы все так очерствели? У людей выработался формальный взгляд и на беспредел в армии, и на фашистские течения. Ленивый взгляд. Сонный взгляд. «Фашизм — это плохо, дедовщина — это дурно, — зевает обыватель. — Милая, что там у нас сегодня на ужин?». Мы все перестали ощущать горький вкус жестокости и зла; они для нас пресные, как вода. Если хотя бы раз в неделю не чувствуешь боль незнакомых людей, как свою, — значит, не имеешь права называться человеком, а русским человеком — тем паче. А у нас так. Вывод: России уже давно нет. Есть национальности и народности, а нации и народа нет. Есть государственные службы, существующие в своих корпоративных мирах по инерции, а государства нет. — В противоположность тягостным размышлениям сердце героя новейшего времени затрепетало от восторга. — Это что же получается: не восстанавливаем, а с нуля строим что ли? Как Рюрик, Святослав и Владимир Красно Солнышко?.. Всё, как в древней легенде о варягах, которых призвали враждующие славянские племена со словами: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите и…».
Дальше Левандовский мысль развить не успел, потому что увидел, как дежурный скинхед показывает на него пальцем лидеру группировки — Виталию Стёгову, худощавому подтянутому парню с властным и решительным взглядом. Бригадир внимательно посмотрел на Алексея и спокойным голосом, — который сам собой устанавливается у людей, пользующихся непререкаемым авторитетом, — сказал:
— У нас боевое пополнение, господа. Ещё один маменькин сынок решил, что…
— Лёха, — с вызовом перебил Левандовский. — Меня зовут Лёха.
— Ещё один маменькин сынок Лёха, — продолжил Стёгов, — решил, что имеет право носить форму нациста, будучи трусом и хлюпиком.
— Проверь меня.
— Проверим, не волнуйся. «РНЕ» — это тебе не институт благородных девиц. Здесь все связаны кровью черномазых и железной дисциплиной. Беспощадное уничтожение врагов нации, беспрекословное подчинение командирам боевых «пятёрок», личное мужество — законы для национал-патриота. — Фанатичная вспышка в глазах, выброс правой руки вперёд. — Зиг!
— Хайль!!! — взревели скинхеды.
— Они занимают наши рынки, трахают русских баб! Зиг!
— Хайль!!!
— Сбывают наркоту, травят людей пойлом! Зиг!
— Хайль!!!
— Образуют преступные сообщества, проникают в высшие эшелоны власти! Зиг!
— Хайль!!!
— Отнимают рабочие места, мусорят в городах, плюют на наши законы! Зиг!
— Хайль!!!
— Втаптывают нас в грязь, смешивают с дерьмом, смеются над нашей беспомощностью! Заплачут!
— Хайль!!!
— Завоют!
— Хайль!!!
— Подохнут!
— Хайль!!!
У Левандовского волосы встали дыбом. Заурядная идеологическая накачка, за каждым словом которой стояли непримиримая ненависть и звериная жестокость, нашла одобрение в душе Алексея, и он ужаснулся своей слабости. Забылась горячая молитва у ограды храма, ускакала на задворки памяти цель, с которой он пришёл в «РНЕ». Вспомнился азербайджанец, торгующий спиртом возле виадука в самом центре города, потом — цыгане, промышляющие героином и ханкой на «Полярке», далее — китайцы, продающие ширпотреб на одном из рынков, затем отважные и вульгарные девчонки, по глупости увядающие в руках хачиков, и Алексей как недорезанный заорал «хайль» вместе со всеми.
Вооружённые автоматами злобы, опоясанные патронташами мести, увешенные гранатами жестокости, скинхеды вышли на улицы города, чтобы разрядиться и посеять страх и панику в сердцах иностранцев. Блевота смело шла по местному Бродвею, в ногу шагала. Чтобы не наступить в неё, люди шарахались в сторону. Парочки влюблённых вспархивали со скамеек и, взявшись за руки, улетали в более безопасные места.
Морозный воздух отрезвил Левандовского.
— У Стёгова за каждым лозунгом — ненависть, — покатился с горы снежный ком мысли. — Ни слова о любви и созидании. Всё построено на одном разрушении, пронизано отрицательной энергией. Допустим даже, что бригадир прав насчёт всех иноземцев поголовно. Тогда выходит, что тёмные силы, — которые олицетворяют собой фашисты, заражённые злобой, — организовали борьбу с иностранными тёмными силами. Получается, что дьявол схватился с сатаной. Это нонсенс. Чёрный не закрасить чёрным, при столкновении они могут образовать только ещё более страшный иссиня-чёрный… Но ведь ещё и не прав бригадир. Спиртовик азербайджанец? В ста метрах от него русский бодягой торгует; обоих крышуют наши родные менты. Цыгане? А что цыгане? У их барона подвязки в мэрии. Китайцы? Ну и что? Торгуют дешёвым товаром, который не бьёт по карману нищего n-ца. За то, что выпускают товар с низкой себестоимостью, их уважать надо, а не тиранить. Они же тем самым подстёгивают нас к занятиям отечественным производством и временному уходу от торговли, в сфере которой мы пока не можем с ними конкурировать. Производство — причина, торговля — следствие. Из следствия никогда не вытекает причина, из болванки — станок, из колоса — поле, из ребёнка — его родители. Ведь всё предельно просто, а мы в трёх шагах заблудились. Конечно, можно из следствия вывести причину, но мы её всё больше в других видим, а в себе — нет… Разве этому учили Пушкин и Лермонтов?
