Я ехала к родителям на автобусе вместо того, чтобы взять такси. Мне надо было подумать, как лучше подать правду жизни. Либо плач в жилетку, либо сухой остаток и конкретный разговор о том, как жить дальше. А как жить дальше, если жить не хочется? Автобус остановился на очередной остановке, я бросила взгляд на панельную девятиэтажку. Таких домов полно в моем городе. У них плоские крыши и крепко задраенные люки на чердаки. В моем городе сложно покончить с собой. В моем городе нет метро, электричек, широких рек и высоких мостов. Для того, чтобы лишить себя жизни в моем городе, требовалось приложить усилия. Найти отраву, залезть на последний этаж высотки, тащиться на край города к железной дороге. У меня даже веревки нормальной нет. И бритвы нет, и мыло кончилось! Даже здесь не везет. Придется тащиться в магазин за веревкой и мылом! Пробивать веревку и мыло через кассу! Стоять в очереди с веревкой и мылом, для того чтобы покончить с собой! Комедия! Просто комедия! Я – фигляр Панталоне! Старый смешной идиот, который сам это знает!
Я вдруг расхохоталась. Моя новая жизнь уместилась в четыре месяца, равные двадцати четырем часам канонического спектакля комедии дель арте. Спектакль давно идет, вся труппа в сборе. Все двенадцать персонажей! Мой сын, родители, мой брат, моя свекровь и свекор с любовницей, моя подруга и подружка сына Лиза. Я могла бы выйти замуж за человека, целовавшего мне туфлю, и стать счастливой, а вместо этого в заглавной роли везучие и сладкие влюбленные – мой муж и девушка с безжалостной улыбкой. А я несчастна, и я тринадцатая! Тринадцатая! Вместе со мной чертова дюжина. И он тринадцатый! Если бы у него было меньше учеников, блаженных и всезнающих апостолов, мы никогда его бы не узнали. Ему бы повезло, а нам бы не являлась каноническая дюжина везде и всюду, где ни плюнь. И я была бы счастлива! Комедия! Просто комедия!
Я хохотала и хохотала, как последняя истеричка, стоя на людной задней площадке автобуса, пока не приехала к дому родителей. Вышла из автобуса, и на глаза набежали слезы.
– Мне не успеть. Не справиться. Все поздно.
Я закусила губу, как мой брат, и пошла туда, где меня всегда ждут.
…Я потыкала вилкой в котлету и отложила ее в сторону.
– Что-то случилось? – спросила моя мать.
– Мой муж полюбил другую женщину.
– Сережа ушел к другой?
– Нет. Но это не за горами. Он отдалился. Стал чужим. Мне с этим уже не справиться.
Мой муж еще не ушел, но лучше хуже, чем лучше. Так проще привыкнуть.
– Я так и знала. – Моя мать поджала губы.
– Что знала?
– Ты не их поля ягода. Как же! Профессорский сынок и простушка! Тянись, не дотянешься! – закричала шепотом мать, вдруг остановилась и будто выплюнула: – Рано или поздно он от тебя ушел бы!
У меня внутри все задрожало. В моем горле застрял комок, а я не могла его проглотить. Как ни старалась.
– Зачем ты бросила работу? Как ты будешь теперь себя обеспечивать? Господи, я так и знала! Какой позор! Что я скажу нашим друзьям? Что моя дочь – брошенка? Так, что ли?
Моя мать с ненавистью смотрела в мое лицо. У меня перед глазами снова все расплылось, и я отвернулась к окну.
– Ревешь! Что теперь реветь? Поздно, моя дорогая! Где твоя Бухарина? У тебя даже друзей нет! К матери бежишь!
А к кому еще бежать? Я пришла к родной матери поплакаться, а получила удар под дых. Я пришла, чтобы меня пожалел самый близкий мой человек, а он плюнул мне в душу. Я получила удар под дых от мужа, а теперь от родной матери. Это смахивало на серию.
– Ты думала, каково взрослому мальчику расти без отца? А?
– Нет! Не думала. – Я сощурила глаза. – Я думаю, как мальчику вырасти без матери!
Я встала из-за стола и пошла к двери. Моя мать побежала за мной.
– Ты куда? – спросила она.
– Домой. – Я надевала туфли.
– А отец? Ты с ним не попрощалась, – голос матери дрожал.
– Ах, да, – усмехнулась я. – Обязательно.
– Ты издеваешься? – На глаза матери набежали слезы.
– Да, – ответила я.
– Над родной матерью?
– У меня больше никого не осталось, кроме тебя, мама.
Моя мать села на подзеркальный столик в прихожей и зарыдала. Безутешно и горько. Я села рядом и обняла ее. Она плакала и плакала, а я ее утешала. А как иначе? Она моя родная мама.
– Обещай мне, что ты не наделаешь глупостей, – попросила она.
– Я что, дура?
– Дура!
– Торжественно клянусь не наделать никаких глупостей!
Мама всматривалась мне в лицо. Внимательно и пристально. Она смотрела в мое лицо, а по ее щекам текли слезы.
– Честно. – Я обняла ее. – Даже не собираюсь. Ни за что на свете!
– Что за шум, а драки нет? – В коридор вышел отец.
– Потом расскажу, – отмахнулась мама. – Иди.
Папа стоял, не двигаясь с места. Глядя на то, как мама вытирает слезы.
– Никто не умер, слава богу, – сказала она. – Все остальное чепуха!
«Чепуха», – сказала я самой себе по дороге домой. И не такое бывает. У меня, слава богу, никто не умер. Но почему мне так плохо, что хуже не бывает? Наверное, потому, что моя прежняя жизнь распалась на куски, и я не знала, что делать.
Я спала, раскинувшись морской звездой в постели с собственным мужем, который был теперь рядом, но не со мной. Я потеряла свою тройную унцию, и мне впервые было тяжело. А под моей новой кроватью затаилась тоска заговорная. Тоска плачущая, рыдающая, заклинающая:
Проходите мои слова во все щели земние, во все омуты глухие.
Возверните следы мужа моего на место обихоженное,
Божьей милостью положенное…
К маме зашел Мишкин отец. Я открыла дверь и не узнала его. Вернее, узнала, но он изменился. Сильно изменился. Взгляд решительный, но невеселый, лицо уставшее и больное. Под глазами мешки, и морщинки у глаз смотрят вниз. Его глаза давно перестали смеяться.
– Лиза, здравствуй, – без улыбки сказал он. – Мама дома?
Я молча подвинулась, он прошел мимо. Я не сказала ни слова, не кивнула, а он пошел сразу туда, где мама. В мою комнату. Даже не спросив. Он закрыл за собой дверь, но мог и не закрывать. Я сбросила шлагбаум, как говорит Мишка, но не потому, что мне все равно, и не потому, что меня это злит. Просто я чувствую, что все изменилось. И я изменилась, но как, не пойму. У меня все время меняется настроение. Взлетает и падает, как американские горки. Я то плачу, то смеюсь, то плачу и смеюсь одновременно. Мне то хочется назад, во времена до переезда Прокопьевых, то стать скорее взрослой и уехать, куда глаза глядят. Но я не сделаю этого по одной простой причине. Я люблю свою маму, и у нее никого нет, кроме меня, и кроме меня, ее некому защитить. Хотя у нее сильный характер, я недавно это поняла. После истории с папой. Но даже сильный может сломаться, если он остался совсем один. Это поймет любой дурак. Даже такая салага, как я.
Из кухни в прихожую падал конус солнечного света, он перерезал путь к моей комнате. Я шагнула и попала в пучок солнечного ветра, он сам привел меня к кухонному окну. Я села на подоконник, взяла ноги в кольцо собственных рук и заглянула туда, куда приглашал меня солнечный ветер. Во дворе яблоку негде было упасть. Кажется, во всем нашем доме осталось трое – наша маленькая семья и кусочек Мишкиной. Я подумала о Мишке, и у меня снова защипало в глазах. Он не переваривает меня, злится, орет. Зачем я звоню ему? Чтобы услышать недовольный голос и дождаться, когда он нахамит? Он меня не прощает и не простит за своего отца. Разве я виновата? Я ни при чем! Мне вообще не нужен его отец! У меня по носу потекла слеза и упала на разбитую коленку. Я покорябала ногтями царапины, получились кровавые слезы. Посмотрела на свои кровавые слезы и прижалась к ним щекой. Во мне снова сидит кусок грусти; во дворе не протолкнуться, всем весело, а мне не хочется туда идти. Совсем не хочется. Что мне там делать одной? Я закрыла глаза и увидела Мишкино лицо. Я теперь всегда вижу его лицо, даже если его рядом нет. Что теперь будет? Разбежимся? Я представила, как мы будем при встрече отводить глаза. Подниматься молча по лестнице и спешить открыть дверь. Случайно сталкиваться и проходить мимо. А потом он привыкнет, а я нет. А я нет… Я заревела, и ревела бы сто лет, если бы вдруг не услышала шаги. Я уткнулась лицом в колени, прямо в свои слезы и сопли, и перестала дышать. У двери постояли и вышли. Я услышала, как хлопнула входная дверь. Мишкин папа ушел. Один.
Мне не хотелось идти, мне хотелось реветь и жалеть себя, но я должна была быть с мамой. Я слезла с подоконника, умылась холодной водой на кухне и пошла в свою комнату. Почему мне так страшно? Что теперь будет?
– Мам, что теперь будет?
– Ничего не изменится, – медленно сказала она. – Все будет как всегда.
– Ты так решила?
– Да. – Она взглянула мне в лицо и отвернулась к гречишной стене.
– А он что?
– Ушел, – глухо ответила мама.
Мне было тяжело и отчего-то стыдно. Я не знала, что делать и что говорить. Все было неправильно. Я вспомнила: идеальные вещи приходят к тем, кто требует, а не ждет. Я всю жизнь ждала своего отца, а сейчас надеяться уже нечего. Папы нет и не будет. И никто к нам больше не придет. Почему нечестно хотеть, чтобы наша семья была не маленькая, а большая? Почему нечестно? Почему?!
