Собственно, интеллектуалы на этой телепрограмме и не мыслили; они изображали мыслительный акт, демонстрировали свою способность думать о чем угодно. В то же время они не избежали клише массовой культуры, напротив, они их утверждали (депрессия, загрязнение окружающей среды, моральная ответственность и тому подобное). Сознательно или подсознательно интеллектуалы разыграли интеллектуальный китч, что сумели бы, безусловно, с легкостью оправдать: ведь это же абсурд — говорить на телевидении языком, который мало кто, кроме избранных, понимает!
Упрощенчество стало чем-то вроде неписаного закона публичного общения, lingua franca[45] общественного мнения. Пересказ (приукрашенный синоним сплетни) философских взглядов вместо философских бесед, имитация литературы вместо литературы, сплетня о культуре вместо самой культуры, политкорректный пересказ политических событий вместо выражения политических взглядов — все это пропитало общественную жизнь (см. эпиграф).
Мы живем во времена весьма и весьма успешной инфантилизации культурной зоны, которая три десятилетия тому назад еще называлась «высокой культурой». Судя по спискам бестселлеров, книги-поделки продаются гораздо успешней, чем подлинная литература, а сами списки бестселлеров теперь уже не просто информация о литературной бирже, они являют собой институт узаконивания литературы и интеллектуальных ценностей. Книжные версии киноверсий произведений литературы раскупаются куда охотней, чем сама литература. Все, кто вместе со мной оказался перед телекамерами в рассказанном мной эпизоде, были одновременно и манипуляторами и манипулируемыми, победителями и неудачниками, истинными и мнимыми, и активными ниспровергателями ценностей, обсуждаемых там, и одновременно жертвами этого ниспровержения. Ситуацию можно было бы сравнить с тем, как матери, беседуя с младенцами, агукают, переходя на их язык. Но ведь если матери будут агукать слишком долго, они могут и позабыть язык, присущий взрослым людям. Что перестанет восприниматься как трагедия, если никто и не вспомнит, как этот язык звучал.
В американском научном журнале Lingua Franca (ноябрь, 1998) появилась одна бойкая статейка под названием «Рекламирую себя», посвященная веб-страницам некоторых профессоров американских университетов. Выяснилось, что в борьбе за популярность иные профессора подчеркивают, что хороший вкус не является их сильной стороной (от безнадежности выражаюсь старомодно). На этих веб-страницах можно обнаружить фотографии профессоров (иногда в купальниках или плавках!), подробности из их частной жизни, короткие откровения насчет их сексуальных, религиозных и кулинарных предпочтений, а также прочие образчики пикантной информации. Читая эту статейку, я обратила внимание на текст веб-странички одной профессорши, которую лично знала. Профессорша проиллюстрировала свою страничку фотографиями, на которых она массирует плечи своим утомленным студентам и читает их судьбу по картам Таро. Эти занятия ученая дама назвала излюбленной общественной деятельностью.
В наши дни быть интеллектуалом — значит прежде всего быть приспособленцем, подлаживаться под правила рынка. Даже ученые интеллектуалы, особенно американские, не защищены от законов рынка. Они легко могут остаться без работы, а могут, привлеченные невероятно высокими ставками, буквально как звезды футбола, стать членами разнообразных университетских команд. Образ современного интеллектуала теперь уже абсолютно не отвечает устаревшему представлению об индивидууме, выступающем «на стороне разума». Сегодняшний интеллектуал — это человек с положением в обществе, приспосабливающийся к основным политическим, культурным и интеллектуальным направлениям и ведущий себя так, как и положено приличному, мыслящему человеку. Если он вас и шокирует, то не своими высказываниями, а публикацией в таблоидах своих фотографий в обнаженном виде (чем и занимался один широко известный, быстро соображающий француз, когда больше снимать было нечего — бомбардировка Сараево уже прекратилась).
Нынешний интеллектуал должен быть крутым, классным, отпадным, что на практике означает — отдавать дань господствующей массовой культуре, быть в меру радикалом (то есть псевдорадикалом), в меру протестантом (то есть прикидываться протестантом), интеллектуальным затейником. «Проблема не в том, что ученые забросили свои святые, высококультурные обязанности ради ночной дискотеки, но в том, что, пустившись во все это, они ничтоже сумняшеся утверждают себя в желанном для средств массовой информации образе», — пишет Томас Фрэнк в «Баффлере»[46].
Остался ли в нас веселый дух?
Статья в журнале «Тайм» называется «Читатель интересуется: остался ли в нас веселый дух?». В статье утверждается, что современная немецкая литература скучна, и поэтому немцы глотают американские книги, с которыми не соскучишься. «Немецкая послевоенная литература страдает от запрета на веселый дух и развлекательность, от провозглашения некоторых тем табу и от глубокой меланхолии», — эти слова произнес в интервью «Тайму» автор немецких бестселлеров и преподаватель англоязычной литературы Гамбургского университета Дитрих Шванитц. «В Германии все хотят писать, как Франц Кафка или Сэмюэл Беккет», — уточняет он. А Штефан Бауэр, редактор журнала «Гонг», утверждает, что писатели, которых сейчас в Германии считают художниками слова, пишут «непонятные, высокоинтеллектуальные романы».
Быть в наше время интеллектуалом — означает прежде всего нагонять скуку. Оба высказывания немцев, обличающих современную немецкую литературу, используют типичный набор обвинений: высокоинтеллектуально, непонятно, меланхолично, угрюмо. И замечание по поводу табу тоже весьма типично. Массовая культура, — будь то джинсы, МТУ, кока-кола, кино, видеомюзикл или книга, — обязательно рекламирует себя с помощью все того же мифа: она отвергает всякие табу, она нетрадиционна, свежа, авангардна, непокорна, нагла и никогда, никогда не бывает скучна. И, разумеется, каждый тезис лжив.
Писатели, обвиняющие немецкую литературу в том, что она скучна, используя до такой степени банальную риторику, что читать становится грустно, — люди, как я думаю, молодые. Молодость — гарантия непокорности, достоверности, нетрадиционности, веселья! Практически молодость для писателя — бесспорная гарантия того, что он в своей саморекламной упаковке катапультируется в поток счастливой, пестрой и финансово благоприятной культуры.
Культура любителей удовольствий
«Братство на земле будет достигнуто посредством китча», — сказал Милан Кундера. Оно уже давно достигнуто. Нет большой разницы между лиссабонским торговцем рыбой в Альфаме и барменшами маленьких баров на каждом этаже гостиницы «Октябрьская» в Санкт- Петербурге. И он, и они смотрят по телевизору одни и те же мексиканские мыльные оперы. Только вот слово «китч», объект интереса интеллектуалов шестидесятых годов, совершенно вытеснено из употребления. Вместо него сейчас мы имеем индустрию (кино, книгоиздательства), развлекательность, удовольствие и веселье.
Два года назад я преподавала в одном американском университете. Мои студенты не знали, что означает слово «китч». Во время недавней лекции, прочитанной мной в Германии, один из студентов задал вопрос, что я подразумеваю под терминами «высокая литература» и «тривиальная литература». Я их использовала, извинившись за старомодность выражений.
«Культура любителей удовольствий» — так Нил Пост- ман охарактеризовал американскую культуру лет пятнадцать тому назад в своей книге «Развлекаемся до смерти». С тех пор культура любителей удовольствий разошлась по всему миру. «Вашингтон Пост» писала, что «в соответствии с данными министерства торговли, а также промышленной статистики, международные продажи программных средств и развлекательной продукции достигли в 1996 году суммы в 60,2 миллиарда долларов, большей чем другие виды индустрии США. Начиная с 1991 года, когда в результате распада Советского Союза по всему миру открылись новые рынки для Америки, экспорт интеллектуальной собственности США, согласно этим данным, возрос почти на 94 процента в долларовом эквиваленте. И это без неучтенных миллиардов долларов за нелегальное воспроизведение, утекающих ежегодно на сторону». В этой же статье ее автор Тодд Гитлин утверждает, что американская массовая культура — это «новейший претендент в длинной шеренге участников торга за всемирную унификацию. Она превосходит латинскую культуру, внедренную Римской империей и католической церковью, а также марксизм-ленинизм, внедренный коммунистическими правительствами».
