Однако главным для него всегда было не это обрамление сцены с рисованным занавесом, рамкой и будкой суфлера и не этот знаменитый витраж с металлическими переплетами, воспроизведенный во всех книгах, посвященных такому стилю, и даже на местных почтовых открытках. Что больше всего привлекало внимание прежнего Арама, что заставляло его замирать здесь, — удивительно еще, что он ни разу не уткнулся в ноги Тобиасу и даже никогда не замечал его поблизости, — так это люстра, большая люстра, та самая, что он видел тогда и которая по-прежнему сияла над его головой. Конечно же он мог видеть другие, столь же прекрасные, в некоторых церквях, но Грета его в такого рода места не водила, — да и думала ли Эрмина вообще о том, чтобы крестить его? — и в результате пышные церемонии, переносные алтари, сверкание светильников, цветные витражи, пропускающие лучи солнца, колонны с позолоченными капителями, ангелы… ассоциировались в его сознании не с той или иной церковью, не с тем или иным приходом, а с этим салоном «Ласнер-Эггера», где раз и навсегда застыла, прикрепленная к потолку, со всеми своими фонарями, колпаками, подсвечниками, подвесками, эта чудесная карета фей и святого причастия.
В том, что она еще висела здесь, все такая же сверкающая, словно большая остановившаяся в своем падении ракета, было нечто от чуда. И, обнаружив ее такой прежней, Арам, отнюдь не склонный ко всякому тщеславию, снобизму, показухе, абсолютно свободный от всего этого, вновь и вновь изумлялся тому, что такое нагромождение искусственных элементов и бликов могло стать для него — ровно как и для всех верующих — столь необходимой частью действительности.
Он ее увидел. Она стояла тут, в нескольких метрах, среди группы шумливых туристов, очевидно не очень привычных к белым винам водуазских склонов или Кортайло; они ввалились в лифт, увлекая ее с собой. Должно быть, она заметила его в тот самый момент, когда двери закрывались. Может быть, в этой толкучке она даже выкрикнула его имя. И если она не отделилась от группы, значит, каким-то образом она к ней принадлежала либо ее сопровождала. Неважно. Она была здесь. Где-то рядом. Недалеко. Хорошо бы ей знать, что и он тоже здесь и бродит поблизости.
Теперь он устроился в баре с тарелкой холодных закусок и бутылкой пива «Гине»: лучше поста, чтобы наблюдать за входящими и выходящими, не придумаешь. Люди начинали покидать ресторанный зал и гриль-таверну. Едва он покончил с закуской, как на стул напротив рухнул гигант с всклокоченными седыми волосами, в болтавшемся твидовом пиджаке с засаленными отворотами, от которого за версту несло табаком и портером.
— Вы позволите, молодой человек?
Сомнений никаких. Кто же как не этот старый зануда Ирвинг Стоун, сверлящий всех сквозь взлохмаченные брови своим пронзительным и веселым взглядом. Если бы Арам извинился, сказав, что кого-то ждет, ответ был бы: «Ну что ж, подождем вместе!» Невозможно вразумить его и доводом, что предпочел бы остаться один и иметь перед собой поле наблюдения, расчищенное по всем азимутам. Старый бард слышал только то, что хотел слышать. «Все поэты, — утверждал он, — глухи, равно как и музыканты. И нет в природе достаточно чистых звуков, чтобы заставить вибрировать их барабанную перепонку, если не считать голосов дрозда и малиновки». А если кто-нибудь, желая от него избавиться, пытался использовать в качестве предлога экстренную нужду, то он был способен спуститься за ним в туалет и продолжать говорить, стоя перед писсуаром либо сидя со спущенными штанами в соседней кабине. Ужасное невезение! Вот ведь неудача! Но что делать?
Арам сидел притихший. Ему везло на надоедливых типов, и черта с два отцепишься. Это тоже было частью его жизни. Какой-то невероятный ассортимент причудливых личностей, разных знакомых на всем его пути, словно от реле приходящих в действие при его приближении. Немало также и друзей, встреченных на обочине, причем часто с чувством неподдельной радости. Добрую часть своего времени он тратил на то, что выслушивал их, помогал им, если они оказывались в затруднительном положении, но и в том и в другом случае он был вынужден отдавать другим часть самого себя.
А теперь еще этот Ирвинг пришел мозолить глаза. Полукельт, полуполяк, к тому же еще и уэльский пророк, причем родом из Смирны, наверное, еврей. Он постоянно мечет громы и молнии, приходя в ярость оттого, что «эти грязные ливерпульские хулиганы со своим треньканьем на электрических гитарах, эти окаянные Стоунзы» — те, которых он называет «попистами», проклятие в его устах не менее свирепое, чем слово «папист» в устах гонителей его «предков», — осмелились украсть у него имя. «Нас обоих, бедного Дилана и меня…» — Дилана Томаса, разумеется, другого одинокого волка, — «вся эта шваль экспроприировала!» В результате он был в ссоре со всеми: прежде всего с Америкой, после «этот дурака Маккартни, а также с некоторыми кругами, в которых его упрекали то в преклонении перед Муссолини во время войны против Эфиопии, то в его слабости к Сталину. У него очень хорошо получалось играть изгнанников. В общем, один из тех писателей, которые в глубине души не любят драку и предпочитают жить на берегу Женевского озера. Все эти страсти находили малый отклик; зато за пределами старый сквернослов по-прежнему котировался и сохранял вполне приличные авторские права, чтобы благополучно жить в Шильоне.
— Шутки в сторону, я искал именно вас. Мне сказали, что вы здесь. Честное слово!.. Вы тот человек, которого я ищу уже несколько месяцев… Так что, по-прежнему разгуливаем по этому просторному кругу? Нигде и везде! — И он добавил, посмеиваясь: — Я прямо-таки вижу крупный заголовок в какой-нибудь из их грязных газетенок: «Что же все-таки заставляет скитаться Арама Мансура?».. Может быть, вы мне наконец скажете?
Он наклонился к Араму, в лицо которому пахнуло застарелым табачным запахом, пропитавшим длинный homespun[46] шарф, смешанным с перегаром знаменитости, которая хотела бы слыть дьявольской.
— И вот вы здесь, сейчас… Что за странная идея!.. Вы знаете, я терпеть не могу Швейцарию!.. Угостите-ка меня пивом.
Окунув с гримасой отвращения — словно подчеркивая свое стремление быть всегда и всем недовольным — кончики усов в кружку пива, он снова перешел в атаку:
— Вы мне не верите: я вас искал. Да, вас!.. Не сердитесь на меня за то, что назвал вас молодым человеком. Когда перешагнешь в жизни определенный рубеж, то вокруг себя видишь одних молодых, и, между нами говоря, это делает мир таким скучным… Вам сейчас сорок шесть… сорок семь лет, а мне на тридцать больше… так и подмывает спросить вас, не девственник ли вы еще.
Зануда, конечно, но иногда выдает довольно забавные словечки. Можно перенести при условии, если пропускать исходящий от него запах сквозь дым сигареты. К сожалению, один медик, к которому Хасен недавно в Пасадене направил Арама по поводу раздражения в горле, посоветовал ему поменьше курить, добавив: «Так лучше для сердца». И хотя Арам при этом подумал: «Говорят, лишь бы что-нибудь сказать, все эти врачи!» — все же решил курить поменьше, и это делало его особенно уязвимым для того, чем был пропитан этот бардовский твид.
— Кстати… вам известно, что этот старый болван Орландини сегодня утром чуть было не сломал себе шею… За Лозанной у него лопнула шина, и машину выбросило на обочину автодороги.
— Поранился?
— Ни единой царапины. Только задержался на несколько часов с вылетом. Дамы, наверное, вздохнули с облегчением. А ведь какой был бы гроб… Багерра! Представляете себе?.. Ни единой царапины. Что ж, везение!.. Везение!.. Вот мы к этому и подошли. Как раз об этом я хотел с вами поговорить. За этим я вас и искал. И уж на этот раз вы мне попались!..
Однако Арам вдруг встал и, не извинившись, кинулся вон из бара. Он снова увидел ее в коридоре во главе той же группы, что и некоторое время назад. Он нагнал их тогда, когда шедшие впереди уже выходили в холл. В этот момент девушка обернулась и издали, поверх голов, подала ему знак… Знак, который он не смог понять, но не решился подойти прямо к ней и заговорить. В конце концов, так ли уж он уверен, что это она подсунула под дверь записку? Ведь подобная нелепая идея могла прийти в голову и кому-нибудь еще. Поэтому он остался стоять на месте, наблюдая, как группа распределилась по трем ожидавшим под порталом машинам, в одну из которых села девушка. Первая машина тронулась, медленно спустилась по кривой в виде подковы, за ней последовали другие.
Из этого Арам сделал вывод, что очаровательная наяда из «экзотического бассейна», которая согласилась среди ночи подняться к нему в номер и выпить два грейпфрутовых сока, по всей видимости, работает в одном из туристических агентств, связанных с «Ласнером». Значит, ничего таинственного. Этим все объяснялось. Особенно ее знание мест. То, что ему показалось странным накануне ночью, нужно было отнести на счет усталости и недосыпания. Эта, скорее всего, оплачиваемая работа, и эта группа, за которую она отвечала, помещала девушку в более банальный, менее экстравагантный, чем бассейн, контекст, а сама встреча в конечном счете не слишком отличалась от многих других, которые были у него раньше.
