— Это нелепо, — сказала Аглая. — Я сразу поняла, что вам не нравится хокку. Вы — противный.
— Зато богатенький, богатенький, богатенький, — пропела Алла. — Позолоти ручку, пан Буратин.
— Двести лет назад наша семья переехала в Россию, — продолжил Штульберг. — Всё то же самое, нас сочли высокомерными ростовщиками. Сто лет назад большинство Штульбергов превратились в коммунистов и очень быстро в финансистов. Лично я, чтобы вырваться из замкнутого круга, учился во ВГИКе, я мечтал переплюнуть Тарковского и Сокурова. И что же? Я успешный продюсер, который лепит телевизионное «мыло». Вы полагаете, что из изложенных нелепых фактов нельзя сделать обобщение?
— Вы не пробовали сменить фамилию? — участливо поинтересовался Артур.
— Я её сменил, — сказал Штульберг. — Вот паспорт — Негривода Кузьма Степанович. Смотрите.
Аглая взяла паспорт и прочла: — Штульберг Аполлон Меирович.
— Вот так постоянно, — сказал Штульберг. — Когда я смотрю в паспорт, написано — Негривода. Когда кто-нибудь другой, нате вам, с кисточкой, Аполлон Штульберг.
— Вы, случайно, не гей? — спросила Алла.
— Я — кобель! — гордо возвестил Штульберг.
— А если и гей, я потерплю, — вздохнула Алла. — Я так устала от этой нищеты, неопределённости, пустоты.
— Не, не, не! — крикнул Васёк. — Театра хочу, а не блядства.
— Да угомонись ты! — я с силой треснул его по плечу. — Придурок недоделанный!
Всё творившееся у меня на глазах лучше всего было охарактеризовать коротким непристойным словцом: «Это пиздец!» Я нисколько не сомневался, что оказался жертвой наркотического дурмана, только не понимал, как им это удалось. Ноги мои сделались как ватные, подняться и уйти не было ни сил, ни, как не парадоксально прозвучит, желания.
— Любезны друзи! — несравненная Гюльчетай села к Артуру на колени и подбросила сигару в небо. Сигара обратно не вернулась. — Я вряд ли смогу вас удивить, но что есть имя как не знак. А всякий знак выражает вещь. Вещь есть скрытое свойство знака. Произнести имя значит осудить и низвернуть его воздействию силы. Да, имена или благодетельны или зловредны. Всё зависит от букв, их составляющих, и чисел, соответствующим этим буквам. Но что тогда карма — неизбежное страдание или предупреждение?
Гюльчетай встала и широко раскинула руки.
— Вот я сейчас Тау. Две горизонтальные линии — мои руки — означают мужское и женское начало. Как гроздья, они свисают, но с чего?
Сари слетело с Гюльчетай, к моему изумлению, тела у неё не было, только голова и руки.
— Что ты видишь в пустоте? — Гюльчетай пристально посмотрела мне в глаза.
— Мяу! Мяу! Мяу! — недовольно промурлыкал Васёк. — Я так надеялся увидеть достойные сиськи. На фиг Брахмапутру!
Глумницы Алла и Аглая подскочили к Ваську и ловко схватили его за уши.
— Я тебя предупреждал на прошлом спектакле?! — негромко произнёс Артур.
— Предупреждал, — ухмыляясь, подтвердил Васёк.
— И таки что? — спросил Штульберг.
— Нам, матерьялистам, фильдеперсово! — заносчиво ответил Васёк. — Легче вырвать перо из жопы полярной совы, чем заставить меня замолчать. Нирвана не за горами, быдлота!
— Как хочешь! — Артур сделал знак глумницам, те резко дернули Васька за уши, голова его раскололась как орех на две половины, и бурный поток крови хлынул прямо на меня.
Я заорал, вскочил, ударился лбом о фонарный столб и грохнулся оземь. Затуманенным взором я рассмотрел метрах в пятнадцати подъезд гостиницы, где остановился. Было темно. Вокруг меня никого не было. Потирая шишку, я тихонько прокрался в номер, включил свет, подошёл к зеркалу и обомлел. Мое лицо, рубашка и джинсы были испачканы кровью. Чужой кровью.
«Значит, не пригрезилось, — вяло подумал я. — Ну, я и попал!»
Я снял рубашку и дотошно изучил пятна. Я, конечно, не криминалист, но в том, что это именно кровь, не было никаких сомнений. Почти как робот я затолкал вещи в полиэтиленовый пакет и пошёл под душ.
Потом я лежал в кровати и, наплевав на правила, курил.
Хорошо, предположим, это всё действительно было на самом деле. Я приехал в командировку, от нечего делать отправился на спектакль в местный театр, где во время представления изуверским способом убили человека. Предположим, я сейчас, посреди ночи, явлюсь в ментовку и сделаю соответствующее заявление. По горячим, так сказать, следам. Правда, возникает, как минимум, один неприятный вопрос. Каким образом в мгновенье ока я переместился с улицы Наримановской, дом 11 к подъезду гостиницы, то есть километров на шесть. Хорошо, спросят меня, как убили этого человека. Очень просто, скажу я, даже элементарно, две актрисы, которых почему-то называли глумницами, потянули разбушевавшегося зрителя за уши и разорвали ему голову. В самом деле, скажут менты, как просто, но мы, признаться, с таким способом раньше не сталкивались. Там вообще было много всякой мистики, расскажу я, но, видимо, уже санитарам, поскольку из отделения меня незамедлительно этапируют в психбольницу.
Я поднялся с кровати и достал рубашку из пакета. Ткань впитала кровь, сделав пятна тёмно-бурыми. А ведь какая хорошая жизнь была. Работаю в Москве, в серьёзной организации, квартира собственная, пусть и однокомнатная, но своя, без всякой там ипотеки, у девушек популярностью пользуюсь. Как же всё это глупо.
В командировки я всегда беру с собой снотворное «феназепам», я плохо сплю в чужих кроватях. «Как удачно!» — подумал я, выпил две таблетки и заснул дурным беспокойным сном.
Утром меня разбудил Машкин звонок. Машка — моя подружка, немного моложе меня, учится на последнем курсе в Бауманском университете.
— Ты где? — спросила Машка. — В Москве?
— Нет. В командировке. Директор холдинга приехал. Задерживаюсь до понедельника.
— Жалко, — сказала Машка. — Мы же на выходные в Коломенское собирались. Погода такая чудесная стоит.
— Да и я сам не рад в этой дыре торчать, — сказал я. — Но против воли начальства не попрёшь, сама понимаешь.
— Понимаешь, — согласилась Машка. — Ладно, не скучай.
С Машкой у нас как-то сразу установились лёгкие отношения. Спим, разумеется, вместе, но живём по отдельности, я у себя, она — у родителей. Сцен ревности из-за этого не устраиваем, вообще, стараемся проблемами не грузить. Как говорится, секс без обязательств. Наверное, Машке хотелось бы чего-нибудь более серьёзного, но она хоть и девушка ученая, никогда не мог выговорить название её специальности, нечто, связанное с на-на технологиями, но ненавязчивая. «Да и проблем до нынешней ночи у тебя, как я сейчас понимаю, никаких и не было», — грустно подумал я.
Я достал из пакета рубашку и джинсы. Пятна не испарились, зато испарилась моя последняя надежда на возврат в нормальную жизнь.
«Речь, во всяком случае, связная, — констатировал я. — И мысли тоже. Значит, я не сошёл с ума. Это радует». Первым делом, уничтожить улики. Если возьмут за жопу, пойду в отказуху: не видел, не слышал, не участвовал, требую адвоката. Городишко-то крохотный, подумал я, подходя к стойке портье, если ночью действительно произошло убийство, сорока уже должна была по всем углам разнести.
— Как спали? — приветливо поинтересовалась всё та же тётушка.
— Спасибо, я хорошо сплю.
— Это такое замечательное свойство молодости, — сказала тётушка. — Ни тебе давления, ни тебе мигрени.
— Подскажите, пожалуйста, как мне доехать до кладбища?
— Вам на Центральное или еврейское? — тётушка с интересом посмотрела на меня.
— В городе живёт много евреев?
— Жило, — сказала тётушка. — Даже синагога была. Она и сейчас есть, просто закрыта. Мы в Чернобыльскую катастрофу сильно пострадали, большинство евреев под эту сурдинку в Израиль переехали за казённый счет. Такие хоромы бросали, честным трудом за пять жизней не заработаешь. А вам на кладбище проведать кого?
— Мне, вероятно, на Центральное, — сказал я. — Знакомая в Москве просила могилы родственников навестить.
— А как звать вашу знакомую, — тётушка явно запала на любимую тему. — Может, и я её знаю.
«Старая дура!» — выругался я про себя и назвал фамилию наугад. — Аниканова. Лидия.
— Незнакома, — разочарованно сказала тётушка. — Она, наверное, давно из города уехала.
— Давно, — сказал я. — Ещё ребенком. Так как на кладбище доехать?
— Садитесь на любой автобус, который едет через Наримановскую улицу. Не перепутайте, через Наримановскую.
— Спасибо! — поблагодарил я и снова выругался: «Опять эта Наримановская. Чтоб её переименовали, заразу!».
Уже сидя в автобусе, я, наконец, задал себе давно напрашивающийся вопрос: «Зачем, собственно, я еду на кладбище?» Это желание возникло самопроизвольно, будто кто-то осторожно, но настойчиво подсказал, что лучшего места, чтобы сжечь улики, в городке N не существует. «Да с какой стати не существует? — возмутился я. — Что я вообще про этот город знаю. Вернусь в гостиницу, посмотрю в интернете симптомы психических заболеваний. Наверное, у меня та форма, когда человек постепенно сходит с ума и осознаёт, что с ним происходит. Блядь, мне этого ещё не хватало для полного счастья».
