Аравинд Адига - От убийства до убийства

Ченнайя в этом никогда не участвовал. «Только зря деньги тратите, идиоты!» – временами кричал он коллегам, но они лишь издевательски хохотали в ответ.

Он не пил: пообещал себе, что не станет проматывать на спиртное так тяжело достающиеся ему деньги. И все же от винного аромата у Ченнайи потекли слюнки, а веселье и благодушное настроение прочих возчиков наполнили его душу ощущением одиночества. Он закрыл глаза. Открыть их его заставило какое-то позвякивание.

Неподалеку, на ступенях заброшенного дома, появилась, готовая заняться своим ремеслом, толстая проститутка. Извещая об этом, она хлопала ладонью о ладонь, держа в каждой по монете. К ней подошел клиент, поторговался. Договориться о цене им не удалось, и клиент с бранью удалился.

Ченнайя лежал в тележке, выставив наружу ступни, и с хмурой улыбкой наблюдал за происходящим.

– Эй, Камала! – крикнул он. – Может, дашь мне нынче задаром?

Проститутка, продолжая позвякивать монетами, отвернулась. Ченнайя смотрел на ее пухлые груди, на выступавшую из-под блузки темную ложбинку между ними, на ярко накрашенные губы.

А потом перевел взгляд на небо: нечего ему о сексе-то думать. Розовые полосы сияли меж облаков. Разве не там, размышлял Ченнайя, и сидит Бог или еще кто и смотрит вниз, на землю? Как-то вечером он доставил на железнодорожный вокзал пакет и услышал бродячего муслимского дервиша, который проповедовал там, стоя в углу, о Махди, последнем имаме, о том, как он сойдет на землю, чтобы воздать злу по заслугам. «Аллах есть творец всех людей, – бормотал дервиш, – и бедняков, и богачей. Он видит наши обиды и, когда мы страдаем, страдает с нами. И по скончании дней пошлет он Махди, на белом коне и с огненным мечом, дабы указать богачам их место и исправить все, что есть дурного в мире».

Несколько дней спустя Ченнайя зашел в мечеть, но от муслимов пахло так скверно, что он не стал там задерживаться. Однако о Махди он не забыл и всякий раз, увидев в небе розовую полосу, думал, что это некий справедливый Бог смотрит на землю и наливается гневом.

Ченнайя закрыл глаза и снова услышал звон монет. Немного повертевшись с боку на бок, он прикрыл лицо тряпицей, чтобы не обожгло солнце, и заснул. А через полчаса проснулся от резкой боли в ребрах. Это полицейские дубинками гнали из проулка возчиков, освобождая дорогу заезжавшему на рынок грузовику.

– Эй, вы, возчики! Поднимайтесь, убирайте ваши тележки!

Дети двух стоявших бок о бок домов устроили соревнование: чей воздушный змей поднимется выше. Владельцы их были укрыты от глаз. Чистя зубы палочкой нима, Ченнайя видел лишь самих змеев, черного и красного, боровшихся в небе за первенство. Победил, как обычно, владелец черного, его змей взлетел выше. Ченнайя задумался о бедном мальчишке с красным змеем: почему он никогда не побеждает?

Ченнайя сплюнул, подошел, чтобы помочиться, к стене.

В спину ему полетели смешки. Все остальные возчики мочились там, где спали.

Он ничего им не сказал. Ченнайя вообще с ними не разговаривал. Ему и смотреть-то на них было противно – на то, как они кланялись мистеру Ганешу Паи, как пресмыкались перед ним; да, он и сам поступал точно так же, но хотя бы испытывал гнев – внутри. Эти же были, судя по всему, не способны даже плохо подумать о своем хозяине, а он, Ченнайя, не мог уважать людей, в которых нет бунтарского духа.

Когда тамил вынес чай, Ченнайя без всякой охоты присоединился к другим возчикам и снова услышал повторявшиеся едва ли не каждое утро разговоры – о моторикшах, которые они купят, когда выберутся отсюда, о маленьких чайных, которые откроют.

«Да вы головами-то своими подумайте, – хотел он сказать им, – просто подумайте».

Мистер Ганеш Паи разрешал возчикам оставлять себе после каждой доставки всего две рупии, – значит, при трех доставках в день они зарабатывали шесть, а если вычесть траты на лотерею и вино, у них оставалось хорошо если две рупии; по воскресеньям возчики не работали, по индусским праздникам тоже, так что к концу месяца в карманах каждого набиралось от силы сорок – сорок пять рупий. Поездка в родную деревню, вечерок, проведенный в обществе шлюхи, особо длинная пьянка – и весь месячный заработок шел прахом. Но даже если ты станешь экономить на всем, то заработаешь к концу года сотни четыре – и будешь считать, что тебе еще повезло. Авторикша стоит двенадцать, а то и четырнадцать тысяч. Маленькая чайная – раза в четыре больше. Получается, что ты должен провести на этой работе лет тридцать – тридцать пять и только потом сможешь позволить себе что-то другое. И что же, они полагают, будто их сил хватит на такой долгий срок? Они хоть одного возчика, которому больше сорока, когда-нибудь видели?

Вы хотя бы изредка задумываетесь над такими вещами, а, бабуины?

И ведь каждый раз, как он пытался втолковать им это, они все равно отказывались коллективно потребовать прибавку. Считали, что им повезло: ведь за их работу готовы ухватиться тысячи людей, только свистни. И Ченнайя знал: в этом они правы.

Однако, несмотря на их логику, несмотря на их обоснованные страхи, совершенная бесхребетность возчиков сильно его раздражала. Из-за нее-то, думал он, мистер Ганеш Паи и не сомневается, что когда покупатель вручает возчику тысячи рупий наличными, то все эти деньги вернутся к нему, к мистеру Паи, – возчик себе даже одну бумажку взять не посмеет.

Естественно, Ченнайя давно уж задумал присвоить в один прекрасный день все деньги, какие выдаст ему покупатель. Забрать их и сбежать из города. Уж это-то он точно сделает, и, может быть, очень скоро.

Вечером этого дня возчики собрались в кружок. Мужчина в голубом костюме-сафари, важный человек, образованный, с блокнотом в руке, задавал им вопросы. Он сказал, что приехал сюда из Мадраса.

Человек спрашивал у одного возчика за другим, сколько ему лет. Точно никто не знал; на вопрос: «Но хотя бы примерные догадки у вас об этом есть?» – они просто кивали. «Восемнадцать, двадцать, тридцать – должны же вы иметь хоть какое-то представление?» И они опять кивали.

– Мне двадцать девять, – крикнул из своей тележки Ченнайя.

Теперь кивнул мужчина. И записал что-то в блокнот.

– Скажите мне, кто вы? – спросил Ченнайя. – Почему задаете нам эти вопросы?

Человек ответил, что он журналист, – на возчиков это произвело немалое впечатление, а то, что он работал в мадрасской газете, выходящей на английском языке, произвело впечатление даже большее.

Возчиков поражало, что столь хорошо одетый господин разговаривает с ними так учтиво, и они попросили его присесть на раскладушку, которую один из них тут же дочиста протер ладонью. Человек из Мадраса подтянул в коленях брюки и сел.

Теперь он пожелал узнать, как они питаются. Он составил в блокноте список всего, что они съедают за день, а затем замолчал и начал что-то черкать карандашом, возчики же почтительно ожидали, когда он закончит.

Потом он отложил блокнот и с широкой, почти торжествующей улыбкой объявил:

– Ваша работа отнимает у вас больше калорий, чем вы потребляете. Каждый день, при каждой доставке вы медленно убиваете сами себя.

В доказательство сказанного он показал им листки блокнота, испещренные закорючками, зигзагами и цифрами.

– Почему вы не займетесь чем-нибудь другим – не пойдете работать на фабрику? Да чем угодно! Почему не научитесь читать и писать?

Ченнайя выскочил из тележки.

– Не смотри на нас сверху вниз, сукин сын! – закричал он. – Тот, кто рождается в этой стране бедняком, бедняком и помирает. Для нас нет надежды, и нам не нужна жалость. Уж во всяком случае, твоя, жалость человека, который пальцем ни разу не пошевелил, чтобы помочь нам. Я плюю на тебя. Плюю на твою газету. Ничто никогда не меняется. И никогда не изменится. Посмотри на меня, – он развел перед собой ладони, – мне двадцать девять лет, а у меня уже согнулась и покривилась спина. Если я доживу до сорока, что со мной станется? Я превращусь в почерневшую, кривую жердину. Думаешь, я не знаю этого? Думаешь, без твоего английского и блокнота мне этого не понять? Но ведь вы же и держите нас в таком состоянии, вы, горожане, богатые мудаки. Вам выгодно держать нас за скот! И ты – мудак! Мудак, хоть и говоришь по-английски!

Мужчина снова отложил блокнот. Он смотрел в землю и, похоже, пытался найти ответ.

Кто-то стукнул Ченнайю по плечу – юноша-тамил из магазина мистера Ганеша Паи.

– Слишком много болтаешь! Иди, настал твой черед.

Некоторые из возчиков зафыркали, точно давая понять Ченнайе: так тебе и надо.

Вот видите! Он яростно глянул на английского журналиста из Мадраса, и взгляд его означал: «Даже права голоса и того у нас нет.

Стоит нам начать говорить, как мы тут же слышим: заткнитесь».

Странно, но человек из Мадраса не ухмылялся, он даже отвернулся, как будто ему стало стыдно.

Забравшись в этот день на Маячную гору, перевалив с тележкой через ее гребень, Ченнайя обычного душевного подъема не испытал. «На самом деле я не продвигаюсь вперед», – думал он. Каждый поворот колеса уничтожал его, приближал к распаду. Всякий раз, начиная крутить педали, он проворачивал колесо жизни вспять, толок свои мышцы и ткани в кашицу, из которой они возникли в чреве его матери; упразднял самого себя.