И увидел ее.
Скалы закончились, и под ними простирался «наш» пляж, желтый песок излучал легкое опаловое сияние в лучах уже заходящего солнца.
Елена лежала головой к морю и ногами к солнцу, сливаясь с окольным пейзажем и одновременно такая чужая здесь. Удивительно живая, как жива любая человеческая фигура, она в то же время казалась каким-то творением природы — скалой, озаренной солнцем, минералом или растением, большой перламутровой раковиной, распластавшимся на пляже дельфином или выброшенной на песок статуей.
Женщина на пляже была неподвижна, возможно, спала, на миг мне показалось даже, что это какая-то другая женщина. Но некому здесь быть другому, к тому же я слишком хорошо знал это тело, в своих бесконечных любовных ласках я изучил каждый его изгиб, мы не раз видели друг друга голыми на пляжах, несколько раз даже делили свою наготу с невинным бесстыдством отдыхающих нудистов.
Но в голом теле, которое я видел сейчас под скалами, на песке, было что-то странное, не замеченное мною раньше. Я как будто впервые видел его наготу.
Возможно, по-настоящему голым бывает только то тело, которое не знает, что на него смотрят, нагое даже для обращенного на него взгляда — чужого или своего, в зеркале. И не только в зеркале. Может быть, по-настоящему голым становится лишь тело, лишенное этого своего взгляда и полностью закрытое от мира в себе.
Именно так лежала сейчас передо мною Елена, даже не Елена, а просто какое-то красивое обнаженное тело молодой женщины, дух которого реял где-то в эфирных просторах сна или мечты.
Тихо, как вор, я подкрался к ней и стал осыпать ее поцелуями. Елена вроде бы спала (или просто не открывала глаз), ее тело продолжало быть слепым в себе самом. И лишь когда я коснулся губами ее груди, то почувствовал какой-то трепет, но и он вовсе не был свидетельством ее бодрствования.
Но когда я дотронулся до ее губ осторожным, бесплотным, как дыхание, поцелуем, ее губы неожиданно ответили мне так живо и сильно, что я засомневался в подлинности ее сна — а может быть, она просто выжидала с закрытыми глазами? И одновременно с этим поцелуем, от которого мы оба загорелись одним пламенем, открылись не только ее глаза, но и все ее тело. И мне показалось, что в этом жесте доверчивой открытости ко мне и ко всему миру я узнаю ее не вновь, а впервые и что не только наша любовь, но и мы оба рождаемся именно в этот миг.
Наши тела соединились в любовных ласках, они искали друг друга и находили, преследовали и догоняли, волны экстаза накрывали нас, чтобы слиться в одном общем мгновении — я увидел над собой ее озаренное закатом лицо с закрытыми глазами, ее поднятые вверх руки, сладостную конвульсию губ, не сдержавших крик, с которым и она устремилась к огромному синему небу.
А потом ее счастливое и усталое тело рухнуло рядом с моим, и вскоре я ощутил на своей груди осторожную ласку ее руки — скорее благодарную, чем призывную.
Но как ни прекрасна дневная любовь, радость созерцания красивого, гибкого и такого знакомого молодого тела, настоящее лоно любви — ночь и темнота. Смерть света и взгляда нужны, наверное, для полного погружения в мистерию любовного экстаза, для исчезновения всех иных измерений, которые связывают нас с миром и с собой в этом мире, для перехода в иное — единственное измерение любовного таинства. Однако любовь не сводится только к этому прекрасному мигу, ведь любовь — это всё: и человек, когда он любит и любим, и другой, которого любишь ты и который любит тебя, и то, что вы делаете вместе и по отдельности, когда любите, и мир вокруг вас, когда вы смотрите на него влюбленными глазами.
Предпоследним местом, где мы задержались, прежде чем перебраться в конечную точку нашего морского путешествия, был один курортный поселок, где огромная гора резко обрывалась в море. Мы не собирались оставаться здесь, хотели только переночевать, чтобы утром отправиться дальше.
Но перед отъездом решили все же сходить на море. Мы долго шли вдоль берега по мелкому темному песку пляжа, заполненного детьми, которые по команде шумной гурьбой мчались к воде, потом потянулись неуютные скалы и груды камней, неудобные для купания, но мы все шли и шли, надеясь открыть подходящее место, пока не уткнулись в волнолом — дальше идти было некуда.
Устроились мы на самом причале, над которым поднимался высокий крутой склон горы, в ряде мест заметно оползшей. Несколько прилепившихся к скалам вилл были полностью разрушены этими оползнями, другие опасно накренились, в любой момент готовые рухнуть вниз. Место нам не очень понравилось. Нависающий над морем берег выглядел весьма зловеще, но мы все-таки решили остаться здесь на несколько часов, хотя бы до обеда.
Однако, как это часто бывает, то, что кажется совсем непривлекательным на первый взгляд, позже раскрывает свои неожиданные прелести.
Во-первых, выяснилось, что мы находимся одновременно на берегу сразу двух разных морей. В заливе между волноломом и берегом вода была прозрачна и спокойна, почти без волн, как на озере. И сам каменный причал, удивительно чистый и блестящий на солнце, был защищен от ветра со стороны моря мощной стеной волнолома, здесь было тихо и тепло. Но за стеной дул пронизывающий ветер, волны с ревом набрасывались на огромные бетонные блоки, образующие длинный волнолом, и разбивались о них с неровным, неритмичным грохотом. Зато там, за стеной, можно было полежать на резком ветру, который смягчал жар горячего солнца, под солеными брызгами бешеных волн. Для себя я выбрал это место, а Елена осталась с другой стороны мола — в тихом, закрытом от ветра и больших волн прозрачном заливе. Довольно долго я лежал под хлестким ветром, а потом надел маску, ласты, взял дыхательную трубку и нырнул в воду. И внизу меня ждал изумительно богатый и красивый подводный мир, в котором я совершил одно из самых фантастических своих путешествий.
Выбравшись из воды, я вернулся на защищенную от ветра сторону волнолома, лег на теплые под солнцем камни причала и — пока Елена плавала в заливе — задремал, все еще под впечатлением своих подводных видений.
Увидел ее, когда она выходила из воды.
Впрочем, не выходила, а появлялась — сначала, словно прыжок дельфина над водой, показалась ее рука (она поднималась на высокий бортик причала по железным ступеням лестницы, которую мне не было видно), потом, как буйные морские водоросли, возникли ее мокрые, блестящие волосы, закрывавшие лицо, потом показалось колено, на которое она опиралась, поднимаясь, и наконец — вся она, распрямившись, шагнула на освещенные солнцем камни.
И я будто впервые видел это словно возникшее из морских глубин или из-под земли такое знакомое, такое любимое тело. Елена попрыгала на одной ноге, потом на другой, стряхивая с себя блестящие капли, грациозным движением отбросила назад волосы и пошла, осторожно ступая по мелким осколкам раскрошившихся мидий, и ее поджарое девичье тело показалось мне еще более гибким и стройным.
Я смотрел сквозь смеженные ресницы, снова и снова вбирая в себя очарованным взглядом всю ее — с солнцем в волосах, в тенях и улыбках: плечи, бедра, колени, свежую кожу и глаза с длинными ресницами. Даже не глядя, я видел (как после долгого всматривания в огонек свечи, когда он снова появляется на внутренней поверхности век) — вот она подошла, легко смеясь, обрызгала каплями с рук, взяла полотенце, аккуратно разложила его на камнях и гибким движением опустилась рядом со мной, а вскоре я почувствовал прикосновение ее руки, уже высохшей под солнцем и полной нового порыва желания.
Мы собирались пробыть здесь совсем недолго, но, оказалось, уже опаздывали к обеду. И жарким полднем (резкий ветер стих, и с неба снова лился нестерпимый зной) по щебенчатой прибрежной дороге мы спешили к поселку. Но не дошли до него и остановились в каком-то ресторане, который утром просто не заметили.
Он был довольно далеко от пляжа. Посреди каменистого пустыря стояло приземистое прямоугольное здание ослепительно белого цвета, с террасой, почти закрытой от посторонних взглядов рыбацкими сетями, развешанными между мраморными колоннами. Если бы не голод, мы вряд ли заглянули сюда.
Но сразу, как только вошли, были поражены ослепительной чистотой и стильным уютом. Под цветными — оранжевыми, синими и красными — тентами (они мне напомнили парашют, на котором летала Елена) разместились столики со столь же ослепительно белыми (а сверху, поменьше, оранжевыми) чистыми льняными скатертями. В центре террасы маленький фонтан подбрасывал вверх тонкие освежающие струйки воды, нежное журчание которых причудливо сочеталось с приглушенным рокотом близкого моря. У колонн на террасе и между столиками были кусты с вечнозелеными листьями и яркими — алыми, желтыми, фиолетовыми и синими — цветами, особенно выделявшимися на фоне чистой белизны. Снаружи терраса казалась совсем закрытой, но изнутри, под свободно висевшими между колоннами рыбацкими сетями, открывался великолепный обзор, широкий и ничем не заслоняемый вид на море.
