Антон все отрицал, продолжал пастор, сказал, что просто шел мимо. Но фру Марен София тут же уволила обоих. Есть веские причины подозревать, что Антон как-то причастен и к той краже, которую совершили в пасторской усадьбе цыгане прошлой осенью. Во всяком случае, доказано, что цыгане провели вечер в доме его матери, и как раз в этот вечер Антон был там; и есть свидетели того, как табор двигался на юг, а Антон сидел на передней повозке. Антон же упрямо отрицал всякую причастность к этой краже и утверждал, что только немного проехался с цыганами. Когда табор расположился в полумиле от пасторской усадьбы, он бросил их и пешком пришел в усадьбу.
Что пастор посоветует Ховарду?
Н-да. Тут господин Тюрманн совсем растерялся. Если говорить откровенно, он, пастор, склонялся к тому, чтобы проявить милосердие в надежде, что страх, который пережил Антон, будет ему хорошим предостережением. Но, откровенно говоря, жена, фру Марен София, и слушать об этом не хотела. И потому… н-да…
Но, если ты, дорогой мой Ховард, возьмешь на себя риск, который несомненно связан с присутствием в усадьбе такого весьма ненадежного человека…
Пастор возвращался домой в глубокой задумчивости.
На следующий день Ховард отправился в Клейву и увидел, что Антон, прислонившись к стенке, греется на солнышке. Из дома пахло кофе. Где только Антон его добыл?
Услышав, что Ховард говорил с пастором, Антон разрыдался и тут же рассказал совсем новую историю.
Верно, он в прошлый раз сказал не все, как есть, когда упомянул про служанку: по правде говоря, между ними кое-что было. Но только потому, что Антон такой уж добрый и никому не может отказать.
В тот вечер, стало быть, он заглянул на кухню, когда решил, что остальные улеглись, но там служанки не было. Тогда он, так сказать, пошел на поиски. И видит: стоит она на ступеньках клети, и в руках у нее окорок, баранья нога и хлеб.
Антон так увлекся, что плакать перестал.
— Я так испугался. Неси все обратно! — говорю ей. А тут уже пасторша подошла. Наверно, пряталась где-нибудь.
— Почему ты сразу этого не рассказал? — спросил Ховард.
Антон вновь разрыдался.
— Боялся! — заикаясь, выдавил он. — Боялся, что не поверят этому. Кто ты такой, Антон, подумал я, чтобы Ховард поверил тебе, а не таким господам, как сам пастор и пасторша.
— Но ведь ты же наверняка знал, что я поговорю с пастором?
— Да. Но я так далеко не загадывал.
А все же — и тут Антон заметно приободрился — пастор был не очень-то уверен, что правильно делает. Да, если подумать хорошенько, пастор почти наверняка поверил ему, Антону. Но господин Тюрманн, бедняга, и слова сказать не может, когда пасторша вобьет себе что-нибудь в голову, это Ховард и сам небось знает…
— И каждое мое слово — истинная правда, а нет — так гореть мне в геенне огненной, — торжественно заключил Антон.
А Ховард подумал: и это ложь!
Но промолчал.
Антон смотрел на Ховарда заплаканными глазами, испуганный, жалкий и хитрый. В его бегающих глазках, как всегда, читалась тайная надежда: а вдруг клюнут?
— А что там у тебя было с цыганами, которые в прошлом году украли бочку соли из пасторской клети? — спросил Ховард.
Но Антон замахал обеими руками.
Все это чепуха, наговоры. Он немного проехался в повозке, потому что путь дальний; он тогда мать проведать заходил, она совсем разболелась. Но когда цыгане стали табором, он ушел от них и не останавливался до самой пасторской усадьбы.
— Вот как? — удивился Ховард. — А мне ты тогда сказал, когда я вернулся из города, что пришел в усадьбу только к утру, уже после кражи.
— Да… нет… — Антон смешался, но всего на миг. — Я задержался чуток у знакомой девки! — сказал он.
Ховард подумал: «Если ты в этом деле замешан, убить тебя мало. Ула-то из-за этого чуть на тот свет не отправился…»
— Ясно только одно, — сказал Ховард. — Если я тебя выгоню, тебе только и останется, что побираться. Это ты понимаешь?
— Да, — прошептал Антон.
Ховард сказал — суровее, чем собирался, — что решать будет не он. Дело это касается и Рённев, пусть она решает.
— Подожди здесь! — сказал он. — Боюсь, ничего не выйдет.
Когда Рённев услышала всю правду, она не колебалась. Если лентяй Антон к тому же и вор, гнать его в три шеи, и немедленно.
Она так рассердилась, что напомнила Ховарду пасторшу, и он, хоть и не собирался, взял Антона под защиту.
— На фру Марен Софию в таких делах не всегда можно положиться, — сказал Ховард. — Она вспыльчива и не очень-то разбирается в людях.
И он рассказал Рённев про цыган и бочку с солью.
Год назад сентябрьской ночью украли цыгане большую бочку соли из клети в пасторской усадьбе. Пасторша заподозрила Улу, работника, и почти напрямик заявила, что это он украл. Это Ула-то, самый честный и достойный человек из всех, кого Ховард встречал здесь на севере.
Но все выяснилось.
— Я нашел Улу на сеновале, — сказал Ховард. — Сидит с веревкой в руках и на балку смотрит. Услышал меня только, когда я его в третий раз окликнул.
— Я хочу одно сказать, — продолжал Ховард, — что у фру Марен Софии не больше доказательств против Антона, чем тогда против Улы.
А сам думал: «Против Улы? Ты что же, Улу с Антоном сравниваешь?»
Но уступить Рённев он не хотел или не мог.
Он не рассказал ей обо всем том, что узнал от пастора. А ведь теперь сомнений, можно сказать, не оставалось: Антон был тогда заодно с цыганами.
Рённев помолчала.
— Ты считаешь, что Антон так же невиновен, как тогда Ула? — спросила она немного погодя.
— Нет! — ответил Ховард. — Но я считаю, что сейчас он так напуган, что будет тише воды, ниже травы. А если он себе что и позволит, мы его выкинем в тот же день.
В конце концов Рённев сдалась.
Пусть Антон останется на лето, на испытание, сказала она, там видно будет. Весь-то хутор он за это время не разворует.
— У нас теперь покоя не будет, — сказала Рённев, — раз мы знаем, что на хуторе свой вор завелся!
Ховард отмахнулся от этой мысли.
— Не такой это долгий срок — лето, — сказал он. — Да оно уже и на исходе.
Ховард пошел к Антону, который по-прежнему грелся на солнышке, но, казалось, стал меньше ростом.
— Рённев разрешила тебе на время остаться, — сказал Ховард. — Но только на испытательный срок. Она сама будет смотреть за тобой. И заруби себе на носу: ее не проведешь, у нее глаз поострее, чем у пасторши, так что знай!
— Я уж на этот раз буду тише воды, ниже травы! — пообещал Антон. Прозвучало это так необычно в его устах, что Ховард замолчал, уставившись на него.
Еще раз в голове у него мелькнуло: «Ты в этом раскаешься!»
Ерунда! — снова отмахнулся он. Какой вред может быть от такого, как Антон?
Правда, за то время, что он знал Антона, Ховард заметил, что тот ненавидит людей, которые оказывают ему услугу. Во всяком случае, всегда говорит о них дурно. Как ни странно, у него своя гордость, и он считает зазорным, что ему помогают.
Но при этом вечно нуждается в помощи.
К счастью, Антон умел забывать — разве все услуги упомнишь. Вскоре воспоминание о том, как ему помогли, превращалось в неясную неприязнь. Еще немного, и он забывал все начисто. Уж злопамятным его не назовешь.
Где ему навредить Ховарду! Нет. Ерунда, не опасен он.
Но, возвращаясь на хутор, Ховард не переставал удивляться себе. Почему он так лезет из кожи вон, чтобы помочь этому жалкому человеку, который ему даже и не нравится?
Тут же он нашел ответ.
Антон ему противен, но Ховарду вся его низость понятна. Поэтому-то он и не опасен, вроде даже как бы друг. Не то, что эти хусманы. О них он знает лишь, что они с радостью всадили бы ему нож в спину, если бы посмели.
Так Антон и поселился в Клейве на испытание. Сразу стало ясно, что хлопот с ним не оберешься. Спустя несколько дней в Клейве поселилась пожилая баба. Это сестра Антона, она будет жить в Клейве и вести хозяйство. Не похоже, чтоб Антон мог найти себе какую-нибудь другую бабу, хоть и бахвалится и похабничает.
В Ульстаде им дали козу, и Ховард помог починить крошечный хлев, чтобы коза зимой не околела с холоду.
Ховарду пришлось помочь им и всякими другими вещами, потому что у Антона с сестрой нитки своей не было. Мелочи, конечно, но все же еще одна шкура, еще несколько горшков и плошек, немного селедки и хлеба, старое платье для сестры Антона…
Самое удивительное, что Антон старался, как никогда. Он даже языком меньше болтал, во всяком случае, когда Рённев была на кухне.
Он боялся Рённев. Но при этом поклонялся ей, словно она королева, а он ее раб. Он прямо научился угадывать ее желания; бросал свою работу и мчался к ней, чтобы помочь — натаскать дров, наносить воды, поднести корзину с бельем…
