– Я вас, я тебя заждалась, – рдея от смущения и отводя взгляд в пол, сказала Олеся.
Квартирка была крохотная.
Сухинин совсем отвык от таких.
Прихожая с пятачок, где двоим уже не встать, из прихожей – комната метров пятнадцать, налево кухонька, где едва помещаются столик, плита, да холодильник.
Ужас!
Ужас, насколько Сухинин уже забыл, как живут люди.
– У тебя чисто,- не зная что сказать, сказал Сухинин и возвращая давно забытый рефлекс, вдруг принялся снимать туфли.
– Ой, не надо. Не разувайтесь, – все еще обращаясь к нему "на вы". Запричитала Олеся, – у меня все равно тапок вашего, то есть твоего размера нет.
– Ничего, я в носках, – сказал Сухинин, уже высвободив ступни из мягких и вобщем-то совсем не грязных туфель, в которых и ступал то разве что только в Мерседесе, да по ковровым дорожкам Вовиного офиса.
– Милости прошу, – снова смущаясь, и снова глядя в пол, пролепетала Олеся.
Стол в единственной маленькой комнате был накрыт с каким-то естественным чисто новогодним вкусом. Цепкий глаз Сухинина сразу заметил и диван-кровать. Этой детали, занимавшей треть помещения. Нельзя было не заметить. Диван был не сложен, и более того, демонстративно застелен и приготовлен для спанья. Две подушки трогательно рядом. И конвертик ватного одеяла в белоснежном пододеяльнике с приглашающее отвернутым краешком, как бы недвусмысленно намекали на то, что ужин этот должен завершиться положительным результатом.
– Хочешь помыть руки, – все еще неуверенно привыкая к обращению "на ты", спросила Олеся.
– Нет, давай сразу выпьем, – предложил он, – я хочу, чтобы ты расслабилась, да и я что-то волнуюсь.
Комнатка была настолько крохотной, что сев напротив Олеси, Сухинин спиною все время ощущал близость без звука мерцавшего в углу телевизора, а Олесин стул, тем временем, практически упирался в разложенный диван.
– Вот водка, вот вино, ухаживайте за мной и за собой, – Олеся снова начала путаться в личных местоимениях, – а вам, а тебе селедочку под шубой или салату оливье?
– А давай на фиг эти стулья, – предложил вдруг Сухинин,- и давай оба лицом к телевизору на диване сядем?
– А давайте, – слегка растерянно, но покорно и с внутренней готовностью сказала Олеся.
Пересели.
Сели рядком на краешке застеленного уже дивана.
– Ну, за тебя, за твое будущее новоселье, – сказал Сухинин, и уже выпивая, понял, что сказал не то, что надо было сказать.
А на столе стояли цветы и в двух нелепо высоких подсвечниках горели свечи.
– Прости меня, – сказал Сухинин, – я не то должен был сказать.
Олеся поставила свой бокал.
– А что ты хотел сказать?
Первое волнение, казалось уже покинуло ее.
Зато оно в полной мере передалось Сухинину.
– Я хотел сказать, что первый тост я мечтал выпить за мою любовь, то есть за тебя.
– Ну, мы еще выпьем за нее, – склонив головку набок, сказала Олеся.
– Я дурак ведь даже не сказал, какая ты красивая сегодня, – едва не плача, посетовал Сухинин, – прости меня.
– Ты еще скажешь, – успокоила его Олеся и мягко и доверчиво положила свою руку ему на плечо.
Сухинин повернулся к ней.
Вот, она сидит подле, в двух сантиметрах. Такая желанно-близкая и уже доступная.
Но такая еще не знакомая и не изведанная.
Белая нарядная блузка с короткими рукавами и с большим вырезом, под которым угадываются кружева красивого лифчика.
Кружилась голова.
Сухинин волновался. А вдруг не получится? Что тогда делать?
– Выпьем? – предложила Олеся, – чин-чин?
– Я боюсь, – признался Сухинин.
– Чего ты боишься? – спросила Олеся.
– Если честно, смейся не смейся, но у меня никогда не было близости с женщиной, – сказал он и сам испугался того, что сделал такое невыгодное для себя признание.
– Не бойся, – тихо сказала Олеся и нежно обвив своею легкой рукой его шею, своими свежими и мягкими губами стала искать его сухих горячих губ.
***
На следующий день на работу в Вовин офис Сухинин не поехал.
Кобелев же из вежливости (а еще кто-то смеет говорить про сибирских медведей) позвонил только к вечеру и робко поинтересовался, как здоровье молодых?
– Я хочу, чтобы мы завтра же с тобой расписались, – усевшись в подушках, заявил Сухинин, – а уже свадьбу сыграем в Москве через недельку или через две.
– Зачем ты так торопишься? – улыбнулась Олеся.
После ванной она стояла посреди комнатки завернутая в белый махровый халатик и щипала виноградинки из вазы.
– Винограду хочешь? – игриво с огоньком она поглядела на Сухинина.
– Я тебя хочу, – без деланного пафоса воскликнул он и простер руки.
А Олеся звонко засмеялась и с пронзительным визгом, играя, прыгнула на диван, в раскрытые Сухининым объятья.
***
Идиллию прервал телефонный звонок из Москвы.
– Ты что там творишь? – рычал в трубку Митрохин, – думаешь, если Пузачев умер, то над тобой сильного папы больше нет и некого больше бояться?
Такой тон и такой напор застали Сухинина буквально врасплох – разнеженного и расплавленного как сыр пармезан на горячих макаронах.
– Ты это о чем? – оробев от неожиданности, спросил он.
– Срочно вылетай в Москву, будешь отчитываться за свои художества, – гаркнул Митрохин и отсоединился.
– Что то неприятное случилось? – участливо и преданно заглянув Сухинину в глаза, спросила Олеся.
– Не знаю, – Сухинин неопределенно пожал плечами, – почему-то в Москву вызывают.
– Неприятности? – грустно вытянув губки, как это делают дети перед тем как заплакать, спросила Олеся и крепко прижалась к Сухинину.
– Да, не знаю пока, – ответил он, поднимаясь с диван-кровати, что за истекшие сутки верой и правдой служил делу их с Олесей любви.
– Значит, улетаешь?
Олеся с нежной преданностью глядела на него снизу вверх.
– Я вернусь уже через три дня, – наклоняясь и целуя Олесю в шею, выспренно бодреньким голосом сказал Сухинин.
– Я буду ждать, – вытирая непонятно зачем и как набежавшую слёзку, прошептала Олеся.
***
У некоторых хорошо настроенных на небесную волну людей случаются не обманывающие их предчувствия. У Сухинина такие предчувствия в жизни бывали не раз. Причем, как предчувствия хорошего, так и предчувствия плохого.
На этот раз сердце ныло и вещало душе, что что-то такое будет.
Митрохин был неприятно официален и отчужден.
Никаких братских объятий и бандитских касаний щечками с похлопываниями по спине.
Даже улыбки Сухинину не подарил. Только официальное короткое рукопожатие, сопровождаемое холодным блеском очков.
И не только встречать его на аэродром не приехал, в нарушение протокола прислав вместо себя или равного по званию простого Колю-шофера, но и принимал его теперь подчеркнуто в бывшем кабинете Пузачева, заставив унизительно ждать в приемной, хоть и три минуты, но ждать, чего не было прежде никогда.
– Ну, рассказывай, как ты там наших тюменских инспектировал? – сразу указал тему Митрохин.
– Я тебе давал отчет в прошлый раз, – тоже придав своему лицу выражение постной неприязни, ответил Сухинин, – а результатов нынешней поездки нет, потому что ты меня вызвал не дав мне там даже и дня поработать.
– Ну, двое суток ты там с проститутками прохлаждался, – без иронии, но с подчеркнутым осуждением сказал Митрохин, – мне все хорошо известно, Владимир Палыч, и как Вова Кобелев тебя купил, и как ты с ним теперь очки Совету учредителей втираешь.
– Это ты о чем? – сглатывая подкативший к горлу ком, – вскинулся Сухинин.
– Твоей любовнице Кобелев особняк отписал с участком земли сорок гектар, – это факт? – прищурясь, спросил Митрохин.
– Не говори так, Олеся не любовница! – вскричал Сухинин хлопая обеими ладонями по столешнице, – она невеста, это мое личное.
– Тем более, если личное, – Митрохин удовлетворенно откинулся на высокую кожаную спинку кресла, что еще помнило тепло мускулистой спины Игоря Пузачева, – если это личное, значит ты признаешь, что дом с землей были подарены твоей невесте, а значит тебе, так?
Сухинин молча и не мигая глядел в холодные стекла Митрохинских очков.
– И тем более, – слегка покачиваясь в кресле, продолжал Митрохин, – и тем более, ты сам предложил Вове Кобелеву переписать дом на имя этой твоей невесты, так?
Сухинин молчал. Он ждал выводов.
– А это значит, что ты сам назначил Вове Кобелеву размер взятки за благоприятный отчет по ревизии Вовиных злоупотреблений, по ревизии, которую тебе поручил Совет учредителей, – усилив покачивание и закинув руки за голову, – повысил голос Митрохин, – а это значит, что ты торгуешь интересами компании, господин Сухинин Владимир Павлович, а это значит, что ты простой вульгарный взяточник.
Крещендо напора внезапно оборвалось, так и не перейдя в апофеоз обрушаемого на голову Сухинина высочайшего гнева. Ни молний, ни железных стрел, ни дождя из ядовитых змей, как в Библии, пока не было. Был только ожидавший ответа раскачивающийся в кресле очкастый Митрохин.
