– Вам куда пора? – спросила Умная Эльза.
– На Северный полюс, – ответил Случайный Охотник, – лед долбить. – И тихо, но твердо спросил: – А Вам?
– Мне в Змбрафль, – облегченно вздохнула Умная Эльза, испугавшаяся было, что Случайному Охотнику пора туда же, куда и ей. – Я ведь одна владею информацией, за которую дорого заплатила бы любая цивилизованная страна.
Тут они опять вздрогнули, словно вспомнив что-то еще, и опять вгляделись друг в друга с тем же выражением лиц.
– Все это было так давно! – уловила настроение момента Умная Эльза.
И оказалась, между прочим, совершенно не права. Потому что все это не только было совсем недавно, но и вовсе не было: Умная Эльза у себя в Змбрафле, а Случайный Охотник у себя во льдах уснули – одна тревожным сном, другой богатырским, и приснилась им обоим злополучная глава, а именно эта, данная нам в ощущении.
– Ужасно, что в моих снах я всегда выгляжу как полная фефела! – сказала себе Умная Эльза.
– Прекрасно, что в моих снах я всегда выгляжу как малый не промах! – сказал себе Случайный Охотник.
Если обожаемый мною читатель заметил, я сейчас использовал один из самых безобразных писательских приемов. Он состоит в том, чтобы бесстыдно объявить сном все то, во что мы все несколько часов так внимательно вчитывались. Мы переживали, мучались, кусали ногти и рукти, не спали ночей, следя за событиями, и вдруг – ррраз: в последних строках своего письма автор сообщает нам: это был всего лишь сон, приснившийся даже не одному, а сразу двум героям, и, стало быть, никаких таких событий вообще не происходило!
Разумеется, в подобных случаях читатель испытывает особенно острую любовь к автору и просто готов расцеловать его, подкараулив где-нибудь в темном переулке за много километров от ближайшего жилья. Автор же, в свою очередь, именно такой реакции и добивается: мило его сердцу стать объектом столь сильных эмоций, ибо это ведь и называется славой. А любой настоящий писатель ради славы ничего не пожалеет – тем более читателя!
Впрочем, те из вас, дорогие мои, кто не заметил столь искусно исполненного мною приема и все еще пребывает в приятном заблуждении относительно канарского периода жизни Умной Эльзы и Случайного Охотника, пусть читают дальше: очень может статься, что в конце концов Канары и не окажутся сном! Поскольку есть ведь еще и высший пилотаж литературного искусства. Он в том, чтобы, объявив нечто сном, впоследствии тонко намекнуть: сон-то это, дескать, сон, да вот почему-то откликается он в реальности и имеет в ней не только место, но и самые что ни на есть трагические последствия. Этакий сон, перерастающий в еще более кошмарную явь… отличный, между прочим, ход! Он, кстати, дает читателю полное право не подкарауливать автора в темном переулке за много километров от ближайшего жилья, а расцеловать его прямо где придется, причем расцеловать без суда и следствия. Впрочем, особенно-то, конечно, не обольщайтесь: художественное время покажет, объявлять ли реальностью то, что объявлено сном, или так и оставить сном то, что объявлено сном, но обещано быть реальностью!
…Очнувшись от сна далеко во льдах, Случайный Охотник обнаружил себя с трудом – настолько он был затерян в бескрайних просторах Севера. В лед вмерзла записка, написанная интеллигентным почерком Хухры-Мухры. Случайный Охотник прочел: «Собаке собачья смерть» и не понял, какое отношение приведенный афоризм имеет к факту его пробуждения.
Через некоторое время оказалось, что не только записка Хухры-Мухры, но и нагое тело Случайного Охотника основательно вмерзло в лед. «Наверное, со стороны под ледяной толщей это выглядит поразительно красиво», – подумалось Случайному Охотнику, и он мысленно залюбовался действительно впечатляющей картиной. Оставалось лишь представить себе, как лет приблизительно через сто глыбу льда, заключающую в себе его, Случайного Охотника, вырежут ледорубом прямо из Северного Ледовитого океана и повезут в какое-нибудь научное собрание, где подвергнут всестороннему осмотру как документ эпохи. Тут лед постепенно начнет таять и, когда растает весь, Случайный Охотник сделает несколько шагов вперед – нагой и статный – и скупыми правдивыми словами поведает неизвестным потомкам о своих бедах и радостях, а также о яркой жизни, которую довелось ему прожить. Внезапно от приятных этих мыслей его отвлек шум поспешных шагов, которыми приближался к нему знакомый эскимос с некрасивым именем Хухры-Мухры.
– Чего тебе? – из-под толщи льда резко оборвал шаги эскимоса Случайный Охотник.
– Я… это… извиниться пришел.
– Извинись и ступай, – распорядился Случайный Охотник, предвкушая миг, когда он сможет вернуться к размышлениям о роли собственной личности в общей истории.
– Извини меня, Случайный Охотник, что я оставил тебя тут голого помирать и за все это время ни разу не вспомнил о тебе. – Хухры-Мухры стряхнул прямо на лед замерзшую на лету слезу.
– Извиняю, больше так не делай, – машинально ответил Случайный Охотник и зачем-то полюбопытствовал: – Не вспомнил, говоришь… А как же ты пришел-то тогда?
– Я не к тебе пришел. – Хухры-Мухры был честен, как телефонный справочник. – Я пришел посмотреть, не разметало ли тут мои спички, которые я выкладываю по заданной Деткин-Вклеткиным траектории. А на тебя я ненароком наткнулся: вижу, кто-то в лед вмерз. Тут только и решил извиниться… Слушай, давай я тебя назад вырублю, а? Как Пигмалион Галатею из куска мрамора! – Хухры-Мухры подозрительно воодушевился.
– Из какого мрамора? – растерялся Случайный Охотник.
– Ну… он из мрамора, а я-то, конечно, изо льда! «Из мрамора» – это я так, образно говоря.
– Ступай, – отрезал Случайный Охотник.
– Так околеешь ведь тут – образно говоря! – неискренне воскликнул Хухры-Мухры, явно скрывая в лохматой своей душе грязные чувства.
– Не надо лукавить, – психолого-антрополого-педагогическим голосом укорил его Случайный Охотник. – Поведай мне лучше, что у тебя на душе.
– Ой, пусто у меня на душе, ой, сиротливо, – бабьим голосом запричитал Хухры-Мухры, но, не выдержав тяжелого взгляда из-под толщи льда, опустил глаза на поверхность Северного Ледовитого океана.
– Начнем с начала, – сказали из толщи льда. – Итак, что в данный момент заставляет тебя вырубить изо льда мое нагое тело?
– Волшебная сила искусства, – пристыженно пролепетал Хухры-Мухры.
– А если попробовать высказаться менее образно? – неумолимо допытывались из толщи льда.
– Ну, если попробовать менее образно… – Хухры-Мухры напрягся, как китовый ус. – Нет, менее образно не получится. Мы, эскимосы, мыслим образами.
– Тогда валяй дальше образами, – смилостивилась ледяная глыба.
– Это пожалуйста! – обрадовался Хухры-Мухры. – Дело в том, что здесь, в суровых условиях Крайнего Севера, слава далекого Пигмалиона не дает мне покоя ни полярным днем, ни полярной ночью.
– Ну и?.. – поощрила глыба.
– Ну и… вот. А реальная возможность бросить ему вызов появилась у меня только теперь!
– Так брось! – необдуманно высказался Случайный Охотник.
– Можно? – заюлил Хухры-Мухры, приближаясь к Случайному Охотнику.
– Погоди, – остановил его тот. – Я не понял, ты Пигмалиону хочешь вызов бросить или мне?
– Пигмалиону! – заорал Хухры-Мухры. – Ты тут вообще ни при чем. Ты только средство.
– Средство для… чего?
– Экий ты отморозок! – окончательно разозлился Хухры-Мухры. – Ты, образно говоря, Галатея!
Случайный Охотник задумался: что-то явно мешало ему увидеть в себе Галатею. Впрочем, эскимосу Хухры-Мухры со стороны было, конечно, виднее.
– Так. Короче. Чего ты хочешь от меня конкретно? – со всей определенностью спросили из толщи льда.
– Конкретно я хочу вырубить тебя изо льда и насладиться зрелищем превращения мертвой глыбы в живое существо. Мне мечтается, – тут Хухры-Мухры начал последовательно впадать в экстаз, – как ты, выйдя из-под вековой власти ледяной породы, заговоришь, запоешь и затанцуешь подобно людям!
– Тебе-то что до людей, когда ты волк? – с хитрецой напомнил ему Случайный Охотник.
– Оставим разговор обо мне! – отмахнулся от неприятного воспоминания Хухры-Мухры. – Итак, ты заговоришь, запоешь, затанцуешь подобно людям…
– И дам тебе по харе – подобно людям! – прозаически закончил Случайный Охотник.
Хухры-Мухры горько усмехнулся и спросил:
– Знаешь, почему я горько усмехнулся?
– Да плевать мне на то, почему ты горько усмехнулся!
– Ну, не скажи… – Тут Хухры-Мухры погладил глыбу чуткими пальцами ваятеля. – Сейчас в тебе говорит буйство неокультуренной породы. Но придет час – и само искусство заговорит в тебе. Тогда уста твои просто не смогут изрыгать хулу… Напротив, уста твои станут источать хвалу твоему создателю.
