– Я знаю, кто ты, – резко прервал его Праксиной. – Говори.
Диагор провел языком по пересохшим губам и набрал воздуха:
– Я хочу выступить сикофантом и прилюдно обвинить в этих преступлениях скульптора Менехма.
Послышалось вялое перешептывание. После тяжкой битвы чувства одержали победу на лице Праксиноя: покраснев, он поднял одну из черных бровей, медленно тянувшую за ниточки глаза и веки; слышно было его дыхание. Он произнес:
– Кажется, Диагор, ты уверен в том, что говоришь.
– Уверен, благородный Праксиной.
Другой голос с чужеземным акцентом вопросил:
– Что здесь произошло?
Это был наконец, иначе быть не могло, служитель Одиннадцати, помощник судейской коллегии, которой принадлежали верховные полномочия в делах о преступлениях: громадный мужчина, одетый в звериные шкуры на варварский лад. На поясе у него был завязан кнут из бычьей кожи. Вид у него был угрожающий, но лицо тупое. Он тяжело дышал, будто после быстрого бега, и, судя по выражению лица, был разочарован, убедившись, что все самое интересное произошло в его отсутствие. Некоторые (такие люди всегда найдутся) подошли рассказать ему то, что знали или думали, что знают. Большинство все же продолжало прислушиваться к словам Праксиноя:
– И почему ты думаешь, Диагор, что Менехм сделал это… с моим сыном и с его старым педагогом Эвмархом?
Диагор снова облизал губы.
– Он сам скажет нам об этом, благородный Праксиной, если нужно, под пытками. Но не сомневайся в его виновности – это все равно что сомневаться в солнечном свете.
Имя Менехма было у всех на устах: разное произношение, разные интонации. Все мысли обратились к его лицу и внешнему виду. Кто-то что-то крикнул, но ему тут же приказали молчать. Наконец Праксиной нарушил почтительное молчание и сказал:
– Ищите Менехма.
Словно услышав долгожданный пароль, Гнев поднял головы и руки. Одни требовали мщения, другие призывали в свидетели богов. Некоторые, даже не зная Менехма в лицо, хотели подвергнуть его жестоким пыткам; знавшие же его качали головой и поглаживали бороды, рассуждая: «Кто бы мог подумать!» Казалось, лишь служитель Одиннадцати не совсем понимал, что происходит, и спрашивал то одних, то других, о чем они говорили, и кто был искалеченный старец, лежавший рядом с юным Анфисом, и кто обвинил скульптора Менехма, и о чем все кричали, и кто, и что.
– Где Гераклес? – спросил Диагор Крантора, дергая его за плащ. Царило ужасное смятение.
– Не знаю. – Крантор пожал огромными плечами. – Только минуту назад он, как собака, вынюхивал все вокруг тел. А теперь…
Для Диагора в этот момент в мастерской было два вида статуй: одни не шевелились вовсе, другие еле-еле двигались. Он неуклюже пробрался через все статуи, получая удары, различая, как кто-то зовет его сквозь шум; его плащ тащили в другую сторону, он обернулся: шевеля губами, к нему приблизилось лицо одного из людей Праксиноя.
– Ты должен поговорить с архонтом, если хочешь начать иск…
– Да, я поговорю, – ответил Диагор, не совсем понимая, что ему говорят.
Он пробрался через все препятствия и вырвался из толпы, пробираясь к выходу. День стоял прекрасный. Рабы и свободные люди окаменели перед портиком входа, будто завидуя стоявшим внутри скульптурам. Присутствие людей камнем давило на грудь Диагора: он смог свободно вздохнуть, только оставив здание позади. Он остановился, огляделся по сторонам. Наконец с огромным облегчением он заметил вдали неуклюжую походку медлительно и задумчиво шагавшего тяжконогого Разгадывателя. Он окликнул его.
– Я хотел поблагодарить тебя, – сказал он, поравнявшись. В его голосе звучала странная торопливость. Он говорил словно возница, который подгоняет волов, стараясь не кричать. – Ты хорошо выполнил свою работу. Мне ты больше не нужен. Сегодня же вечером я уплачу тебе условленную сумму. – И, не в силах вынести молчание, он добавил: – В конце концов, все было так, как ты мне рассказал. Ты был прав, а я ошибался.
Гераклес что-то бормотал. Диагору пришлось чуть ли не наклониться, чтобы расслышать его слова, хоть и говорил он очень медленно:
– Почему этот болван так поступил? Ясно, он поддался страху или безумию… Но… оба тела искалечены!.. Это нелепо!
Диагор откликнулся со странной жестокой радостью:
– Он сам расскажет нам почему, любезный Гераклес. Пытка развяжет ему язык!
Они молча шагали по залитой солнцем улице. Гераклес почесал свой конический затылок.
– Мне жаль, Диагор. Я ошибся насчет Менехма. Я был уверен, что он попытается бежать, а не…
– Теперь это не важно. – Диагор говорил подобно человеку, отдыхавшему, достигнув цели после длинного и медленного пути по безлюдным местам. – Это я ошибся, теперь я понимаю. Я ставил честь Академии выше жизни этих бедных мальчиков. Теперь это не важно. Я буду говорить и буду обвинять!.. Буду обвинять и себя самого как ментора, ибо… – Он потер виски, будто перед ним была математическая задача, и продолжил: – …Ибо если что-то подвигло их искать покровительства этого преступника, я обязан за это ответить.
Гераклес хотел было его перебить, но передумал и стал ждать окончания.
– Я обязан ответить… – повторил Диагор, словно хотел заучить эти слова на память. – Обязан ответить!.. Менехм – всего лишь зверский безумец, а я… Кто же я?
Случилось нечто странное, хотя никто из них в начале не обратил на это внимание: они заговорили одновременно, будто бы друг с другом, но не слушая ответов, медленно волоча Фразы, один страстно, другой холодно:
– Я всему виной, на самом деле я всему виной!..
– Эвмарх попадается на глаза Менехму, тот пугается и…
– Ибо если подумать, что значит быть учителем? Скажи!..
– …Эвмарх ему угрожает. Хорошо. Тогда…
– …это значит учить, а учить – это священный долг!..
– …завязывается борьба, и Эвмарх, конечно, падает…
– …учить – значит ваять души!..
– …возможно, Анфис хочет защитить Эвмарха…
– …хороший ментор знает своих учеников!..
– …хорошо, но тогда зачем их так уродовать?…
– …а если не так, зачем их учить?…
– Я ошибался.
– Я ошибался!
Они остановились. С минуту они взволнованно и растерянно смотрели друг на друга, будто в то мгновение каждый из них отчаянно нуждался в другом. Лицо Гераклеса постарело на глазах. С невероятной медлительностью он произнес:
– Диагор… признаю, что во всем этом деле я двигался с неуклюжестью коровы. Никогда мои мысли не были столь тяжеловесны и неловки, как сейчас. Более же всего меня удивляет то, что эти события не лишены определенной логики, и моя версия в целом удовлетворительна, но… есть некоторые детали… да, их мало, но… Мне бы хотелось какое-то время подумать. Я не возьму с тебя денег за это дополнительное время.
Диагор остановился и положил свои руки на крепкие плечи Разгадывателя. Заглянул ему прямо в глаза и произнес:
– Гераклес: это конец.
Он помолчал и снова медленно повторил, словно говорил с ребенком:
– Это конец. Путь был долог и тяжел. Но мы пришли. Дай отдых своему разуму. Я же постараюсь дать отдохнуть моей душе.
Внезапно Разгадыватель резко отстранился от Диагора и зашагал дальше вверх по улице. Потом, будто вспомнив что-то, обернулся к философу:
– Я закроюсь дома и буду думать, – сказал он. – Если будут новости, тебе сообщат.
И, прежде чем Диагор успел помешать ему, он погрузился в борозды медлительной, тяжеловесной толпы, спускавшейся в это время вниз под притяжением трагедии.
Некоторые говорили, что это случилось быстро. Но большинство считало, что все шло очень медленно. Быть может, это была замедленная быстрота, с какой происходят страстно желаемые события, но этого не сказал никто.
То, что случилось, случилось до того, как дали о себе знать вечерние сумерки, задолго до того, как торговцы-метеки закрыли свои лавки, а храмовые священнослужители занесли ножи для последних жертвоприношений: никто не заметил времени, но все полагали, что это произошло в послеполуденные часы, когда отягощенное светом солнце начинает клониться книзу. Солдаты стояли на страже у ворот, но это произошло не в воротах. И не под навесами, куда некоторые заглядывали в надежде найти его забившимся в угол и дрожащим, как голодная крыса. На самом деле все произошло без суеты на одной из густонаселенных улиц новых гончаров.
В то мгновение по улице неуклюже, но неудержимо, с медлительной решимостью из уст в уста передавался вопрос:
– Ты видел Менехма, скульптора из Керамика?
Вопрос захватывал все новых приверженцев, как стремительнейшая религия. Обращенные люди становились пламенными его носителями. Кое-кто задерживался на дороге: они подозревали, где можно найти ответ… Постой-ка, мы не посмотрели в этом доме! Подождите, давайте спросим у старика. Я быстро, только проверю свою догадку!.. Некоторые недоверчивые не присоединялись к этой новой вере, ибо думали, что вопрос лучше сформулировать так: ты видел кого-то, кого ты никогда не видел и никогда не увидишь, потому что пока я спрашиваю тебя об этом, он уже далеко отсюда?… Тогда они медленно качали головами и усмехались, думая: ты полный дурак, если думаешь, что Менехм будет сидеть и ждать, пока…
