— Нет, спасибо, — отвечаю я.
Она смотрит на часы. Потом идет к шкафу с пластинками.
— Хорошо, что ты пришел именно сегодня. Сегодня подходящая погода для Жаклин Дюпре. И для Элгара.
— Что ты имеешь в виду?
Она смеется.
— Низкие, тяжелые от дождя облака. Сильный ветер.
— Ты тоже любишь такую погоду?
Она кивает.
— Я не могу жить без нее. Если солнечные дни длятся долго, я не нахожу себе места.
Она не знает, что я уже слушал эту музыку; я побывал в музыкальном магазине у Кьелля Хилльвега и купил все пластинки Жаклин Дюпре, какие там были, уже на другой день после нашего похода на Брюнколлен. Гайдн. Элгар. Камерная музыка с Баренбоймом и Цукерманом. Я ежедневно проигрывал эти пластинки и слышал в этой музыке Аню. Горячее дыхание Дюпре и спокойное дыхание Ани. Мощные звуки виолончели были Аниной страстью. Я привык видеть ее, слушая эту музыку, мечтать о ней, и воображаемые картины того, что мы с нею делали, становились все смелее, но никогда не достигали горячего толкования Дюпре. Потому что была еще и другая Аня, и эту Аню я мог вызвать, только когда долгими вечерами при погашенном свете играл в Студии 18 Шуберта — прозрачные побочные темы, горизонтальные проведения в трех последних сонатах. Как странно, что Ребекка играет одну из них. Они мои. И когда я их исполняю, Аня всегда рядом со мной.
— Кажется, ты замечтался?
Я с отсутствующим видом стою в гостиной семьи Скууг.
— Прости, пожалуйста…
— О чем ты сейчас думал? — с любопытством спрашивает она.
Я хотел бы поделиться с нею своими мыслями. Но не могу. Как я расскажу ей, что сижу в немой темноте студии в НРК и вызываю ее образ? Она испугается не меньше, чем тогда в ольшанике.
— Думал о том, какие мы счастливые, потому что у нас есть музыка, — говорю я.
— Это верно. — Она ставит пластинку.
Мы садимся рядом в кресла «Барселона». Совсем как на концерте. До звуков виолончели, до оркестра, до тяжелой темы слышится знакомое шуршание. Мы слышим дыхание Жаклин Дюпре, ощущаем пугающую страстность ее игры. За окном сильный ветер. Он качает высокие ели, спускающиеся к реке. Я думаю о маме, которая там погибла. Интересно, понравилась бы ей девушка, которая сидит сейчас рядом со мной, сдвинув колени и благоухающая ноготками? Эта Аня Скууг, околдовавшая и Катрине, и меня. Мне страшно. Мои чувства слишком сильны. Это ненормально. И хотя Аня сидит рядом и сама пригласила меня к себе, она по-прежнему недостижима. Было бы безумием даже прикоснуться к ее руке. Мысленно она сейчас витает где-то далеко отсюда. Она ничего не знает о таких вещах, какими занимались мы с Маргрете Ирене и какими будем заниматься и впредь, всякий раз, как я не сдержусь. Аня целиком поглощена музыкой. Она слушает богатую, живописную музыку Элгара, слышит плеск морских волн и видит раскачивающиеся за окном ели. Я не смею повернуться к ней, но знаю, что она сейчас плачет, что она необыкновенно остро чувствует музыку, хотя у нее не скатилось ни одной слезы. Музыка звучит громко, усилитель поставлен на полную мощность. Кажется, будто Жаклин Дюпре сидит перед нами, между динамиками AR, как будто весь оркестр находится в этой комнате, хотя это физически невозможно. Мы приближаемся к апогею первой части. Аня начинает покачиваться, она живет в этой музыке, почти стонет и тяжело дышит, совсем как Жаклин Дюпре. Неожиданно откуда-то веет холодом. Где-то открылась дверь. Я чувствую сквозняк. В комнате кто-то есть. Я чувствую чье-то неожиданное, зловещее присутствие и оборачиваюсь, Аня в то же мгновение вскакивает с кресла.
Человек с карманным фонариком!
Нейрохирург Бруг Скууг застыл в дверях и смотрит на нас.
Какую-то секунду Аня стоит как вкопанная. Потом подбегает к музыкальному центру и поднимает адаптер. Но у нее трясется рука. Слышится царапающий звук. По лицу хирурга пробегает боль. Он слабо улыбается.
— Зачем ты остановила пластинку? — дружески спрашивает он.
— Так надо. Ведь ты, наверное, будешь дома работать?
Он кивает:
— Да. Мне надо написать отчет. Это срочно. В больнице у меня нет ни минуты покоя.
— Мы не будем тебе мешать.
Брур Скууг смотрит на меня.
— Как неудачно, — говорит он. — Но, может, вы послушаете Элгара в другой раз?
Однако я больше не должен сюда приходить. Я это вижу по нему и по Ане. Мне здесь не место. Они хотят, чтобы я ушел, но никто из них не решается прямо мне это сказать.
— Я уже ухожу, — говорю я. — Заглянул на минутку.
Человек с карманным фонариком улыбается, но глаза у него мертвые. Аня неестественно бледна. Кажется, она хочет что-то сказать, но не может произнести ни слова.
— А как дела с карьерой? — спрашивает у меня Человек с карманным фонариком.
— Так себе, — уклончиво отвечаю я.
— Что играют на Мелумвейен?
— На Мелумвейен играют Брамса и Бетховена.
Я пытаюсь встретиться с Аней глазами, но она не смеет смотреть в мою сторону.
— Спасибо, — говорю я ей.
Она что-то бормочет.
— Ты, конечно, придешь в январе на выступление Ани с Филармоническим оркестром?
— Конечно, — отвечаю я. — Жду с нетерпением. Но до этого будет еще дебют Ребекки.
Человек с карманным фонариком удивлен. Аня тоже.
— Ребекка Фрост? Она собирается дебютировать?
— Да. Одиннадцатого ноября. Она тебя приглашает, — говорю я Ане.
— Как странно. — Аня растерянно смотрит на отца. — Сельма мне ничего об этом не говорила.
— Я ей позвоню, — мрачно бросает Брур Скууг.
Я ничего не понимаю. Неожиданно мне становится трудно дышать. В голове у меня пожар. Я открываю входную дверь. И тут же чувствую тошноту.
— Спасибо еще раз, — благодарю я.
— Было очень приятно. — Человек с карманным фонариком говорит за них обоих.
Я иду в ольшаник. За поворотом, когда они уже не могут меня видеть, я сворачиваю направо. Дует сильный ветер, но под деревьями тихо. Я словно окаменел. Через несколько минут я не выдерживаю. Меня выворачивает наизнанку, хотя внутри у меня уже давно ничего не осталось. Я ослеп от слез. Потом у меня начинает болеть голова. Я быстро иду домой. Там я хватаю телефон и звоню Маргрете Ирене.
— Можно мне прийти? — спрашиваю я и слышу в трубке ее дыхание.
— Да, конечно, — отвечает она.
Марианне Скууг
На другой день я сижу с телефонным справочником и ищу телефоны специалистов. Врачей. Гинекологов. Я еще чувствую себя нечистым после вчерашнего посещения Маргрете Ирене. Радость, а потом чувство стыда. Я унижаю не только себя, но и Аню, думаю я. Как я после этого посмотрю ей в глаза?
Марианне Скууг. Гинеколог. Пилестредет, 17.
Скоро уже вечер, но я все-таки звоню.
После пятого звонка она снимает трубку. Я слышу голос. Да, это она. Я вижу ее перед собой. Она очень похожа на Аню. Она не пугает меня так, как Человек с карманным фонариком. В Ауле, когда Аня победила на конкурсе, Марианне долго смотрела на меня. Это внушает мне уверенность. Дает надежду. Может быть, хоть кто-то из Скуугов поймет меня?
— Марианне Скууг слушает, — приветливо звучит ее голос.
— Говорит Аксель Виндинг. Я знаком с вашей дочерью и тоже принимал участие в конкурсе.
— Можешь обращаться ко мне на «ты».
— Хорошо, на «ты». — Я начинаю заикаться, пробую объяснить, чего я хочу. А чего, собственно, я хочу? Сказать, что я люблю ее дочь? Что начал подумывать о самоубийстве? Не знаю, что мне делать?
— Мне надо с кем-то поговорить, — объясняю я. — Дело касается Ани.
— Что с Аней?
— Я ее люблю, — нечаянно вырывается у меня.
Она смеется, но не надо мной.
— Аня достойна любви.
Я рассказываю ей, что случилось накануне. Она ничего не знала. Она внимательно меня слушает. Я говорю, что чувствую ужас перед отцом Ани. Не знаю, что мне делать. Прошу разрешения поговорить с ней.
Она не отказывает мне. Задумывается. Через несколько секунд говорит:
— Где ты сейчас находишься?
— Дома, в Рёа, но я могу успеть на трамвай.
— Сегодня вечером я должна быть на собрании в центре города. У меня есть пара часов до этого собрания.
— Я сейчас приеду, — говорю я.
Я хватаю деньги и бегу на остановку. Трамвай еще никогда не полз так медленно. Я встречусь с Марианне Скууг! Это почти как встретиться с самой Аней. Господи помилуй, ведь эта женщина родила Аню! — взволнованно думаю я.
Что я скажу ей? Какое произведу на нее впечатление? Мне еще нет восемнадцати. Она думает, что я ребенок. Но я уже далеко не ребенок, думаю я. Теперь я знаю о жизни столько же, сколько и взрослые.
Когда я поднимаюсь наверх со станции «Национальный театр», на улице уже темно. Непогода продолжается. Весь день шел дождь, но как раз сейчас он прекратился. Я бегу по улице Карла Юхана к Университетсгата. Бегу к человеку, который может понять, что со мной творится, и, может быть, успокоит меня.
