Они миновали дом О'Дуайеров и приближались к изгороди Таркингов; только тут моя бабушка заговорила о главном.
— Мой характер похоронил под собой одну историю, против которой я оказалась бессильна, — сказала она. — У твоего отца в Нью-Гемпшире был многолетний роман. Его пассию звали как-то на букву «Ф», но я так и не узнала ни имени, ни фамилии. Хотя за минувшие годы перебрала тысячу возможных вариантов.
— Мама, что я слышу?
Моя бабушка шагала вперед, не поворачивая головы. Легкие наполнились прохладным осенним воздухом; тяжесть отступала.
— Ты не догадывалась?
— Ни сном, ни духом.
— Понимаю, Я вроде бы не посвящала тебя в эти дела. Тогда казалось, тебе ни к чему это знать. А теперь, думаю, не повредит. Ты согласна?
— Не понимаю, зачем ворошить прошлое.
Они дошли до поворота, откуда можно было отправиться назад. А если пойти прямо, то дорога вела к дому мистера Гарви. Мама похолодела.
— Бедная моя, голубушка моя, — сказала бабушка. — Дай-ка руку.
Обеим было не по себе. В детстве моя мама могла пересчитать по пальцам, сколько раз ее отец наклонялся с высоты своего роста, чтобы поцеловать ее, маленькую девчушку. Колючая щетина источала запах одеколона, который за все эти годы так и не удалось распознать. Моя бабушка взяла свою дочь за руку и повела в прошлое.
Перед ними раскинулись новостройки. С годами район становился все более населенным. Якорное строительство — так назвала моя мама эти дома, потому что они выстроились вдоль улицы, соединяющей новый квартал с основным жилищным массивом: город словно бросил якорь у старой дороги, проложенной задолго до того, как здесь возник населенный пункт. Дорога вела в сторону Вэлли-Фордж, Джордж Вашингтон и Революшн.
— Смерть Сюзи вернула мне твоего отца, — выговорила бабушка Линн. — Я ведь так и не позволила себе по-настоящему с ним проститься.
— Знаю.
— Осуждаешь?
Моя мама помолчала.
— Осуждаю.
Бабушка Линн погладила ее руку свободной ладонью.
— Вот и хорошо. Понимаешь, это дорогого стоит.
— Что именно?
— Да то, что сейчас выплывает на свет. Между тобой и мной. Драгоценный росток правды.
Они шли мимо одинаковых участков по четыре сотки, где только в последние двадцать лет появились деревья. Не то чтобы они вытянулись до небес, но, во всяком случае, вдвое переросли отцов семейств, которые по выходным сажали на ровном месте прутики, утаптывая землю грубыми рабочими ботинками.
— А знаешь, как мне было одиноко все эти годы? — спросила моя мама у своей.
— Мы же не зря пошли пройтись, Абигайль, — ответила бабушка Линн.
Моя мама смотрела прямо перед собой, но ощущала только их сцепленные руки — свою и бабушкину. Ее полоснула мысль о неразделенном детстве. Перед глазами возникли две ее дочери, которые связывали веревочкой пару бумажных стаканов и расходились по разным комнатам, чтобы нашептать свои секреты. Что они при этом чувствовали, ей было неведомо. А в родительском доме жили только отец с матерью да она сама. Потом и отца не стало.
Она подняла глаза к верхушкам деревьев, которые, на многие мили вокруг, были самыми высокими точками здешних мест. Мама с бабушкой не заметили, как оказались на вершине холма, обойденного новой застройкой; здесь обитали только редкие старики-фермеры.
— Не могу рассказать, что со мной творится, — сказала она. — Ни одной живой душе.
Солнце катилось по склону, маня их за собой. Они не оглядывались по сторонам. У мамы на глазах последнее мерцание света кануло в придорожную лужу.
— Не знаю, как быть, — вздохнула она. — Теперь все кончено.
Бабушка могла только гадать, что значит «все», но не стала допытываться.
— Может, пора вернуться? — осторожно предложила она.
— Куда? — спросила моя мама.
— Домой, Абигайль. Пора двигаться к дому.
Они развернулись и пошли в обратном направлении. Постройки, следовавшие одна за другой, были одинаковыми, словно близнецы. Только «аксессуары», как выражалась моя бабушка, служили знаками отличия. Она, хоть убей, не понимала, что хорошего в таком захолустье, где по доброй воле поселилась ее родная дочь.
— У развилки сделаем небольшой крюк, — сказала моя мама. — Пройдем мимо.
— Мимо его дома?
— Да.
Я видела, как бабушка Линн послушно следует за моей мамой.
— Обещай больше не встречаться с этим типом, — потребовала бабушка.
— С каким?
— С которым ты связалась. Вижу, до тебя не дошло, к чему я вела речь.
— Ни с кем я не связалась. — Мамины мысли, как птицы, порхали с одной крыши на другую. — Послушай, мама. — Она словно что-то вспомнила.
— Да, Абигайль?
— Если мне понадобится ненадолго уехать, можно будет пожить в папином домике?
— Ты все пропустила мимо ушей?
В воздухе поплыл какой-то запах, и мамины растревоженные мысли снова разлетелись по сторонам.
— Кто-то курит.
Бабушка Линн вытаращила глаза. От прагматичной, чопорной матери семейства, какой она привыкла видеть свою дочь, не осталось и следа. Перед ней стояла легкомысленная, рассеянная вертихвостка. На такую не было смысла тратить слова.
— Сигареты не здешние, — определила моя мама. — Давай-ка проследим, откуда ветер дует!
На глазах у изумленной бабушки моя мама пошла на запах.
— Ты как хочешь, а я — домой, — отрезала бабушка Линн.
Но маму было уже не остановить.
Вскоре она обнаружила источник ароматного дымка. Оказалось, это Руана Сингх, стоявшая у себя за домом под прикрытием раскидистой ели.
— Добрый вечер, — окликнула моя мама.
Вопреки моим ожиданиям, Руана не вздрогнула. Она давно воспитала в себе полную невозмутимость. В самых разных ситуациях — будь то приход полицейских с подозрениями в адрес ее сына или званый ужин, на котором ее муж выступал, как на ученом совете, — она и бровью не вела. В тот день она сказала Рэю, чтобы тот шел к себе, а сама незаметно выскользнула через черный ход.
— Миссис Сэлмон, — признала ее Руана и выдохнула густой сигаретный дым; увлекаемая теплом ее голоса и этим запахом, моя мама пожала протянутую руку. — Рада вас видеть.
— У вас гости? — спросила мама.
— У мужа гости. А я так, по хозяйству.
Моя мама улыбнулась.
— Не лучшее место для жизни, — сказала Руана.
Их глаза встретились. Мама кивнула. Где-то позади плелась по дороге ее собственная мать, но сейчас они с Руаной оказались на тихом островке, вдали от континента.
— У вас не найдется закурить?
— Конечно, конечно, миссис Сэлмон. — Пошарив в кармане длинного черного жакета, Руана выудила пачку сигарет и зажигалку. — «Данхилл». Годится?
Закурив сигарету, мама вернула Руане синюю пачку с золотой фольгой.
— Меня зовут Абигайль, — сказала она, затягиваясь. — Называйте меня, пожалуйста, Абигайль.
Рэй сидел без света у себя в комнате и вдыхал запах материнских сигарет, которые изредка поворовывал. Мать делала вид, будто не замечает, а он делал вид, будто не догадывается, что она курит. Снизу доносились голоса: отец и его коллеги громко спорили на шести языках, иронизируя над предстоящим праздником — типично американской выдумкой. Рэй не догадывался, что наши матери стоят рядом у них на лужайке, а я вижу его сквозь оконное стекло и вдыхаю тот же табачный дымок. Вскоре, отвернувшись от окна, он зажег прикроватную лампочку и взялся за книгу. Миссис Макбрайд задала им подобрать сонет, по которому надо будет написать сочинение; пробегая глазами строчки антологии, он то и дело возвращался мыслями к минувшим событиям, которые хотел повернуть вспять. Если бы он просто взял да и поцеловал меня над сценой актового зала, все могло бы обернуться по-другому.
Бабушка Линн двигалась курсом, указанным моей мамой, и вскоре увидела тот самый дом — дом, который они пытались забыть, живя в двух шагах. «А ведь Джек был прав», — подумала она. Даже в темноте от стен дома исходило какое-то зло. Бабушка поежилась. В траве стрекотали кузнечики, над клумбой роились светлячки. Тут ее как ударило: дочку можно только пожалеть. Она живет в вакууме — иносказания об интрижках покойного отца тут не помогут. Утром надо будет ей сказать, что отцовский домик всегда в ее распоряжении.
Ночью маме приснился, как она для себя решила, сказочный сон. Она перенеслась в Индию, где никогда не бывала. На дорогах стояли оранжевые разделительные конусы, а в воздухе парили бирюзовые стрекозы с золотыми рожицами. По улицам вели юную девушку. У погребального костра ее завернули в белое покрывало и подняли на помост. Яркое пламя, охватившее хрупкую фигурку, утопило мою маму в легкой, неземной эйфории. Девушку сжигали заживо, но зато у нее было тело, чистое и целое.
Целую неделю Линдси следила за зеленым домом, действуя методами моего убийцы.
