Величие Уайлда — и его трагедия — состояло в том, что он отказывался отделять искусство от жизни. На судебном процессе в качестве компрометирующего свидетельства приводились отрывки из “Портрета Дориана Грея”. Конан Дойл считал этот роман одной из самых высоконравственных книг в истории; ведь они с Уайлдом были проникнуты духом Чая из трилистника, в котором мир предстает нам, как он есть — бесконечным.
Когда я рассказывал людям о мамином Чае из трилистника, сказал Уайлд Конан Дойлу в тот вечер в 1889 году, они принимали это за басню. Но вы, мой дорогой Дойл, первый человек из всех, что мне попадались, который знает, что это правда. И я больше никогда ни с кем не поделюсь ею — ибо это правда.
Когда-то давным-давно, продолжал Уайлд, жил-был человек, которого обожало все селение, потому что он был рассказчик. Каждое утро он уходил из селения, а вечером, когда труженики заканчивали работу, возвращался. Они собирались вокруг него и спрашивали: “Что ты видел сегодня?” И он отвечал: ” Я видел, как фавн в лесу играет на флейте, а дикие звери танцуют под его музыку”. — “А что еще ты видел?” — спрашивали люди, и он отвечал: “Я пришел на берег моря и увидел там трех русалок; они сидели на скалах и расчесывали свои зеленые волосы золотым гребнем”. И народ любил его за то, что он рассказывал эти истории.
Однажды утром он покинул селение и пришел на берег моря; и, представьте себе, он увидел там трех русалок, расчесывавших свои зеленые волосы золотым гребнем. Он пошел дальше, в лес, где увидел фавна, чарующего диких зверей игрой на флейте. И когда вечером он вернулся в селение, люди собрались вокруг него и спросили, что он видел.
“Я не видел ничего”, — ответил он.
Так что, мой дорогой Дойл, о некоторых вещах лучше хранить молчание.
Позвольте мне закончить свой рассказ об Уайлде, сказал Селестин, несколькими отрывками из его “De profundis”:
“В “Дориане Грее” я говорил, что все грехи мира совершаются в мыслях, но ведь и всё на свете тоже совершается в мыслях. Теперь мы уже знаем, что видим не глазами и слышим не ушами. Они всего-навсего органы, точно или искаженно передающие наши ощущения. Только в нашем мозгу мак алеет, яблоко благоухает и жаворонок звенит…”
“В конце месяца, когда июньские розы цветут во всей своей расточительной роскоши, если я буду чувствовать себя хорошо, я через Робби договорюсь с тобой о встрече в каком-нибудь тихом чужом городке, вроде Брюгге, который много лет назад очаровал меня своими серыми домиками, зелеными каналами и своим прохладным спокойствием…”
“Природа омоет меня водами великими и горькими травами исцелит меня…”
79. ВИСКИ
Наша задача, сказал дядя Селестин, предельно ясна. Ирландия слишком долго была разделенной. Уже не раз говорилось, что граница между Севером и Югом факт скорее чьего-то мышления, чем какой бы там ни было географической реальности. Поэтому мы должны изменить этот склад мышления. “Всё на свете совершается в мыслях”. Когда в 1924 году “Комиссия по установлению ирландской границы” собралась, чтобы пересмотреть договоренности, зафиксированные в 1920 году “Актом о разделе Ирландии”, единственным напутствием комиссии было: “…определить — в соответствии с волеизъявлением населения, постольку, поскольку это будет соответствовать экономическим и географическим условиям, — пограничную линию между Северной Ирландией и остальной частью острова”.
Одним из множества спорных районов был Южный Даун, где теперь располагается Резервуар Безмолвной Долины. Было ясно, что ощутимое большинство населения Южного Дауна составляют католики, которые желают отложиться к Югу. Однако мастера юридической эквилибристики повернули вопрос таким образом, что “волеизъявление населения” стало относиться к населению Белфаста, поскольку именно оно имело наибольший интерес в огромном водоеме, сооружение которого велось в Безмолвной Долине. Вы ведь помните, что первый кусок дерна при строительстве дамбы срезал лорд Эдвард Карсон, который, более чем кто-либо, несет ответственность за появление провинции Северная Ирландия.
Без вод Южного Дауна на индустриальном будущем Белфаста можно было ставить крест. Таким образом, Южный Даун, как и другие области с преобладанием католиков, был обречен стать частью Северной Ирландии. Рубежи остались прежние, вычисленные так, чтобы создать жизнеспособное экономическое образование, которым могло бы управлять протестантское большинство. Не будь у Северной Ирландии Безмолвной Долины — не было бы и этой британской провинции. Но, по милости Божией, Безмолвная Долина станет крахом Северной Ирландии.
Наш план прекрасен — и прост: мы растворим в водах Безмолвной Долины сильную дозу Чая из трилистника. Жители Белфаста выпьют его с чаем, кофе, виски; они омоются в Чае из трилистника и будут им крещены. Мир предстанет им, как он есть — миром, где все соединено, где Одно есть Многое. Не будет границ и разделений, ведь всё в реальном мире перекликается с чем-то еще, а оно, в свою очередь, еще с чем-то — в нескончаемом гимне восхваления. Мир это беспрерывное повествование.
К этому моменту мы готовились не один десяток лет. Всё, что нужно теперь, — это ваша помощь, ведь столь существенным количеством Чая мы на данный момент не располагаем. Тот, что достался вам, взят из скудеющего припаса, передаваемого от поколения к поколению уже многие столетия. Повидимому, та старуха с Севера, что поделилась Чаем с леди Уайлд, была последним на свете человеком, знавшим его рецепт, который впоследствии унесла в могилу.
Не думайте, что это непреодолимое препятствие. Вас, мальчики, — тебя,
Метерлинк, и тебя, племянник, ведь, хотя ты на самом деле не приходишься мне племянником, ты всегда был мне как родной, — еще с пеленок готовили к этой миссии, как и мою «дочь» Беренику. Через несколько мгновений она будет здесь. И тогда я оставлю вас одних, поскольку этот принципиальный вопрос вы должны обсудить наедине, ведь свободы без свободной воли быть не может. Без нее невозможно будущее, так как будущее вырастает из прошлого.
В общем и целом, сегодня Чай из трилистника — реалия прошлого и существует только в прошлом. Поэтому вы должны вернуться в прошлое, для того чтобы вернуть будущее. А пока прощайте. Через три часа я к вам снова наведаюсь.
Селестин чинно поклонился и пятясь вышел за дверь, словно не желая терять нас из виду ни на йоту дольше, чем необходимо. В тот же миг появилась Береника.
80. ШАФРАННЫЙ
На ней была форма школы св. Димпны: белая блузка, зеленый, цвета трилистника, в шафрановую полоску галстук, белые гольфы, черные остроносые туфли, юбка цвета травы и, в тон ей, пиджак с эмблемой на кармане: св. Димпна держит на цепи демона. Я подумал, что наряд ей идет; и вновь увидел, как зелены ее глаза, как черны, словно вороново крыло, ее волосы. Я расцеловал ее в обе щеки и представил Метерлинку, который сделал то же самое, очень по-бельгийски.
Рада познакомиться, сказала Береника. Я много о тебе слышала. Даже книгу про тебя прочитала — Синюю Книгу, так ведь? И еще читала книгу про братишку — Желтую. А я — Зеленая Книга. Из нас троих выходит цветная библиотечка, томами которой мы можем по желанию меняться. Мы можем составлять различные цвета спектра. Мы можем преодолеть гравитацию; порой мы одолеваем время. Когда мы вспоминаем прошлое, оно встает перед нами живо, в полном цвете. Мы упиваемся запахами прошлого.
Я знаю это, потому что знаю больше вас. Знаю, потому что матьнастоятельница каждый день ставила меня на час перед Картиной. Помнишь, братишка — та картина ван Эйка, муж с женой, где мы с тобой раньше были? И я знаю, они хотят, чтобы мы вошли в Картину, ибо в Картине — сокровище, которого они жаждут, и они говорят, что оно даст всем, мужчинам и женщинам, свободу. И это сокровище, по-моему, Чай из трилистника. В каком виде или форме он существует, я не знаю. Может, он спрятан в тулье шляпы у мужчины, или в складках платья у женщины, или в косматой собачонке. Может быть, он в люстре, или в пламени свечи, которая там горит. А может, он вообще зеркало или в зеркале. Может, это резной лев или горгулья с двумя спинами. Но они хотят, чтобы мы его достали.
