Любимая девушка Элии была названа именем модным и красивым, как будто ее с самого рождения хотели украсить – Белла означает «красивая», – и имела в семье прозвище Белла Бешеная. Где в этой крошечной, похожей на фарфорового ангелочка девушке помещалось столько своеволия, смеха, слез, криков, поцелуев и скандалов – загадка, но она держала в своем кукольном кулачке всех – родных, прислугу, потенциальных женихов и всех, с кем ее хоть на мгновенье сводила судьба.
Белла желала получить от жизни все, и в это «все» входил красавец Белоцерковский. Нельзя сказать, что она вышла замуж за Белоцерковского против воли семьи, – не было у семьи на нее никакой воли. Вся воля была у Беллы.
Белла принесла мужу в приданое два дома на Кирочной и, конечно, деньги. Элия принес жене свой диплом юриста и какое-то невероятное, даже болезненное обожание, – он любил ее как свою первую женщину, как свою последнюю женщину, как единственную женщину в мире, как произведение искусства, как все самое прекрасное на свете. Элия был убежден, что в их любви с Беллой присутствует Бог, и ежедневно благодарил Творца за совершенство, которое он создал в образе Беллы. Что это было – первая любовь, эротическая очарованность, привязанность одинокого в столице провинциального мальчика, настоящее большое чувство?
Маркус, приехавший в Петербург познакомиться с невесткой, отнесся к ней с холодным неодобрением, уж слишком она была столичная, новомодная и обрусевшая, не говорила на идиш, а только по-русски и по-французски, не зажигала субботние свечи, не... не... не... В Талмуде сказано: создать по-настоящему счастливый брак для Господа не легче, чем заставить расступиться Красное море, и Маркус совсем не был уверен, что Белла – это как раз тот случай, когда Красное море расступится...
Не понравилась. Впрочем, и Маркус Белле не понравился, уж слишком он страстно любил своего сына, слишком был из другой жизни, религиозный, местечковый, из прошлого века – в общем, старье.
Элия Белоцерковский начал службу помощником присяжного поверенного, и заработки его были совершенно ничтожны. Приданое Беллы позволяло им ни в чем себе не отказывать, но Элия старался не тратить ничего, что не заработано лично им, иначе говоря, не тратил на себя почти ничего. Однако настроение его было радужным – благодаря трудолюбию и способностям очень скоро он войдет в коллегию адвокатов, а став присяжным поверенным, сделает карьеру, и у него будут интересные дела, и хорошие заработки, и все у него будет...
Но это было не самое удачное для юридической карьеры время. В начале 20 века среди петербургских присяжных поверенных было двадцать процентов евреев – каждый пятый. Это получилось как-то незаметно для властей, но когда власти ознакомились со статистикой, они пришли в ужас и решили: каждый пятый – это все же перебор! И тогда евреев стали принимать в ряды присяжных поверенных только с особого разрешения министра юстиции. Но что означало «особое разрешение министра юстиции» для конкретного Элии Белоцерковского?.. В реальности для евреев это означало «нет!», и для Элии Белоцерковского это означало запрет, как теперь говорят, запрет на профессию.
Спустя некоторое время Сенат опять разрешил евреям вступать в коллегию адвокатов, и Элия в очередной раз подал прошение в коллегию, но тут последовал новый законодательный акт, в котором уточнялось процентное ограничение для евреев... Все это означало «да, можно», но «нет, нельзя»... Белоцерковскому ответили, что квота для лиц иудейского вероисповедания исчерпана и вакансий нет. Все это длилось не один год, и было как будто вас посадили на лошадку на карусели и запускают то в одну сторону, то в другую, и вы уже не понимаете, куда вы едете и едете ли куда-нибудь, а просто ужасно кружится голова и мутит...
И Белла... не то чтобы она пошло требовала денег, но все же удивленно и немного разочарованно смотрела взглядом «другие же как-то устраиваются...». Она по-прежнему была очень открыта к любви, была страстной, ласковой, нежной, но... что-то такое проскальзывало чуть снисходительное. Тяжело, когда ты не виноват, а как будто виноват, тем более если все больше влюбляешься в собственную жену.
Оказалось, что это нечеловечески прекрасное существо способно забеременеть и родить, как обычная женщина. В метрическом свидетельстве, выданном петербургским раввином 15 сентября 1902 года, было записано: «Дано сие в том, что у Элии Белоцерковского и законной жены его Беллы родился сын Леонид». В примечании стояло: «обрезание не было учинено». Белоцерковский полюбил малыша Леничку – не так, конечно, как Беллу, но полюбил.
Вдруг – это было совсем неожиданно!.. – поползли слухи, что в Москве и Санкт-Петербурге полиция стала выселять жен евреев с высшим образованием, если их мужья на время уезжали из города. Правил было так много, они были так неопределенны, что давали множество возможностей для излишнего рвения, толковать их можно было как хочется, но на самом деле среди многочисленных циркуляров существовал и такой: жены и вдовы евреев, имеющих право повсеместного жительства по образовательному цензу, не могут жить за пределами черты оседлости отдельно от мужей. Проще говоря, если Элия уедет в Белую Церковь навестить отца, то к Белле – столичной барышне может прийти околоточный надзиратель, многозначительно и недобро посмотреть на ее неугодный паспорт и сказать: «У вас проблемы...»
– Да, пусть это были всего лишь случаи, но вдруг?! – говорила Белла. Она не хотела бы стать СЛУЧАЕМ...
Невыносимо было даже на секунду представить, что Беллу могут обидеть. И все это копилось и накопилось, и было так унизительно, что Белоцерковский подумал – всего лишь подумал: я устал, может быть, мне перейти в православие? Или в лютеранство – тогда не придется иметь дело с обрядами?.. Или все-таки в православие?..
И что-то такое написал отцу, всего лишь написал, в форме вопроса, или размышления, или просто стона... Бывает, что самый умный человек совершает странную ошибку, так бывает, когда что-то настолько нам очевидно, настолько понятно, что это не особенно занимает наши мысли. Давно уже погруженный в русскую культуру, равнодушный к религии, считающий себя атеистом, Белоцерковский искренне полагал, что отец, такой умный, прогрессивный, прошел весь его путь вместе с ним и сможет понять, что его давно не интересует иудаизм, как и любая другая религия...
Отец ответил одним словом – предатель.
Элия взывал из Санкт-Петербурга в Белую Церковь: я же просто написал, я же просто подумал, я же... ну пойми же, пойми, это не предательство, нельзя предать то, во что не веришь, это прагматический шаг, логичный поступок, какая разница, какой Бог, если не веришь... И, наконец, сердитое: все эти религиозные страсти остались в прошлом, а они с Беллой – современные люди, и главное – он, Белоцерковский, считает себя российским интеллигентом, а не религиозным евреем.
...Элия, как и его отец Маркус, умел ловко подстраивать под себя нужные идеи, и скоро знакомый священник, с которым Белоцерковский на даче в Гатчине вечерами играл в шахматы, окрестил его и Беллу в гатчинской церкви Покрова Святой Богородицы, и Элия стал Ильей и отчество получил Маркович.
А в синагоге Белой Церкви раввин отслужил по отступнику Элии Белоцерковскому как по покойному, прочитал кадеш – поминальную молитву, – таково предписание Талмуда. Отступник Илья Маркович Белоцерковский не считался больше живым. «Но ведь есть и противоположный комментарий Талмуда, – упорствовал в письмах Илья. – Как бы еврей ни менял веру, он все равно останется евреем». Но отец не отвечал на его письма... все, это было все.
...Ну, это болело, кровило, а потом затянулось, как любая рана, только слово «предатель» еще долго мучило, обжигало, а потом и это прошло.
Илья не перестал писать отцу письма, писал, как и прежде, – каждый месяц. Он никогда не думал о религии, ни о той, ни о другой, а справку о причастии ему давал тот самый знакомый священник из Гатчины, с которым он играл в шахматы, – без справки в одном из учреждений, где он числился консультантом, не выплачивали жалованье.
Илья Маркович Белоцерковский стал присяжным поверенным, членом коллегии адвокатов, имел право на ведение как гражданских, так и уголовных дел. И заработки его стали хороши, потому что адвокат он был хороший. Так что все в его жизни удалось – и карьера, и любовь, и семья.
Белла хотела яркой жизни, и вместо того чтобы нянчить ребенка и дальше выполнять заповедь Торы – «плодитесь и размножайтесь», она принялась получать от жизни все: она же не какая-нибудь местечковая клуша – мужняя жена с выводком детей, а современная женщина с духовными потребностями, «думающая девушка», «читающая дама».
Белла увлекалась всем, чем было возможно увлечься, и ни одна модная идея века не прошла мимо нее. У нее были духовные искания, религиозные и мистические настроения, увлечения то декадентами, то символистами, она была членом самых разных кружков и даже кружка по изучению эротических фантазий в современной литературе (было и такое), а в применение на практике эротических фантазий вовлекала мужа. Элия относился к мистике насмешливо, к эротическим фантазиям – насмешливо-одобрительно, а к Белле в ее шелках, кружевах и перьях – с неувядаемой, будто хранившейся в леднике, любовью.
