Однажды она спросила:
– А ты можешь мне дома люстру повесить?
Никогда в жизни не вешавший люстр, я был готов помочь Ирниколавне в чём угодно, поэтому взялся попробовать. Мы поехали к ней после работы, на улице темнело. Однокомнатная квартира, в которой практически не было мебели и вообще не было книг, производила странное впечатление, будто здесь никто не живёт. Люстра была вырвана с мясом, с потолка зловеще свисали оборванные провода.
– Что здесь произошло? – недоумённо спросил я.
– Это Матильда вырвала. Из ревности, – ответила Ирниколавна. – Только никому не говори! Она хорошая, она меня любит!
Я понял, что это тот случай, когда нужен специалист. Впрочем, специалист был нужен не только по люстрам. Самое глубокое впечатление произвёл на меня санузел. Открыв плотно запертую дверь, я отшатнулся от спёртой вони, которая обычно преследует путешественника по России в придорожных туалетах. В комнате стоял застоявшийся запах мочи и говна, и я непроизвольно зажал пальцами нос. Вместо унитаза увидел дыру в полу. А обернувшись в ту сторону, где должна быть собственно ванна, я увидел, что она наполнена до краёв чем-то бурым. Догадка пришла сразу, и я выскочил вон.
– Ирниколавна, ты с ума сошла??? – закричал я. – Ты зачем в ванну говно выбрасываешь?
– А потому что оно в дырке не смывается, – растерянно, опустив глаза в пол, пробурчала она.
Я открыл все окна в комнате и на кухне и перевёл дыхание. И тут взгляд мой упал на ветвистые оленьи рога, висящие на стене.
– А это ещё что? – в ужасе спросил я Ирниколавну, которая была убеждённым пацифистом и защитником животных.
– Наташа подарила, – ответила она, – не могу выбросить. Хоть и противно. Только ты не подумай, она же от всего сердца.
До меня начало доходить, в каком аду она живёт. Находиться в уже тёмной и провонявшей говном квартире не было никакой возможности, мы вышли на воздух, и я сам купил бутылку водки и нервно отхлебнул из горла. Мы примостились на лавочке во дворе чужого дома.
– Рассказывай! – строго приказал я, протянув ей бутылку.
Она сделала большой ответный глоток и рассказала.
– Однажды она меня изнасиловала, – с трудом произнесла она свою самую страшную тайну.
– Чтооо??? Но это же подсудное дело, ты можешь написать заявление в милицию! – искренне возмутился я.
– Да кто мне поверит… к тому же у неё всё везде схвачено, у её дочери круглосуточная палатка, к ней менты ночью за водкой ездят. Так что это бесполезно.
– Так выброси её из своей жизни! Прекрати всякие отношения!
– Не могу.
– Но почему?
– Не могу, и всё! Она хорошая. К тому же она в любой момент может ко мне приехать и увезти к себе.
– Как это? Ты же можешь ей не открывать, не отвечать на звонки.
– У неё есть ключ от моей квартиры. Она сама переставила в квартире замок, и теперь у неё есть свой ключ.
– Какой кошмар! Но ты можешь снова поменять замок, и у неё не будет ключа.
– Она всё равно у меня его выманит и сделает себе копию. Или сделает новый замок, а мне ключ не даст.
– Это как? Это же твоя квартира!
– Я ей должна много денег.
– Много – это сколько?
Я нервно сделал ещё один глоток из бутылки и протянул ей.
– Много, не знаю, но много. Она говорит, что я должна ей отдать квартиру.
– Ты с ума сошла? Это же полный криминал! Ирниколавна, надо идти в прокуратуру, в милицию, в суд! Надо выяснить, сколько ты ей должна, и постепенно выплатить этот долг. И пусть она забудет о твоей квартире!
Ирниколавна вытерла рукавом набежавшую слезу, отхлебнула из горла водки и обречённо сказала:
– Ничто уже не поможет.
Неожиданно Ирниколавна пришла в редакцию накрашенная. Выглядело это нелепо, тем более что накладывать макияж она не умела. Ярко-синие веки и чёрные ресницы выглядели по-клоунски смешно или даже, скорее, пугающе на неухоженном, не знавшем крема лице. Тем не менее она сияла и улыбалась во весь рот.
– Ирниколавна, что это? – спросил я в ужасе.
– Это Матильда меня накрасила, – с застенчивой гордостью призналась она. От неё пахло алкоголем. А Матильда со своими тиграми, видимо, тоже не умела краситься.
– Я тебя очень прошу никогда больше этого не делать! – со всей возможной убедительностью сказал я.
– Но почему? – обиделась она, и на глаза у неё навернулись слёзы.
– Потому что это ужасно, – честно признался я.
А однажды Ирниколавне пришла в голову идея познакомить меня с Матильдой, чтобы доказать мне, какая она хорошая. Я представлял себе, что это за чудовище, и идти категорически не хотел. Но Ирниколавна меня очень просила. «Ты увидишь, что она совсем не такая, как тебе кажется!..» Ну да, ну да, думал я.
Но любопытство взяло верх, и одним глубоким летним вечером после работы я отправился в трущобы города Т. Ряд не снесённых вовремя доисторических домов одно– и двухэтажного типа вдоль немощёной грязной улицы выглядел убого и угрожающе одновременно. Некогда улица зажиточных жителей города теперь была пристанищем их по большей части опустившихся потомков. Старинные высокие обшарпанные ворота с калиткой во двор были заперты, пришлось долго стучать в них, прежде чем в доме что-то услышали. Минут через десять, наконец, кто-то, ругаясь, кого это принесла нелёгкая, прошелестел по двору и застучал запорами. Калитка внутрь отворилась, и я увидел Ирниколавну во всей красе – с сигаретой в зубах, едва стоящую на ногах.
– О, Никита, заходи! – радостно закричала она и бросилась обниматься.
Я уже начал подумывать, не уйти ли мне сразу, пока не поздно, но она обхватила меня крепко-накрепко и уже повела в дом, на ходу приговаривая:
– Сейчас ты её увидишь, сейчас ты её увидишь, какая женщина!
Возле дома из конуры выбежала и бросилась на меня здоровенная немецкая овчарка.
– Кыш, Жребий, тише, не видишь, свои! – прикрикнула на него Ирниколавна, прикрывая меня собой. Но Жребий не унимался и пытался ухватить меня за ногу. Тогда Ирниколавна схватила его за ошейник и швырнула на террасу, закрыв на щеколду дверь. Жребий и там продолжать бесноваться, давясь пеной изо рта. Лай сотрясал стёкла террасы, и казалось, что они вот-вот рассыпятся.
– Проходи, проходи, – подтолкнула меня Ирниколавна внутрь дома.
Уже изнутри дома донёсся грубый, резкий, с высокими срывающимися нотами женский голос:
– Ну, кто ещё там?
– Матильда, это Никита, из газеты, я о нём тебе рассказывала! – Ирниколавна была на пределе человеколюбия.
Сначала я увидел стол, на котором была развалена по тарелкам и мимо них разнообразная еда и выпивка – среди развалов варёной картошки и хлеба, ошмётков селёдки и сигаретных бычков гордо реяли бутылки водки и пива, практически уже законченные в своём высоком паренье, утомлённо накренившись выглядывали из-за их спин стаканы и рюмки. Потом я увидел её. Она была на голову выше меня и на две Ирниколавны, шире в плечах нас обоих, талия равнялась у неё ширине плеч. Если бы не выдающая вперёд грудь, я бы назвал эту бабищу «товарищ полковник» и ни разу не пожалел.
– Очень приятно, – неожиданно произнесла она вкрадчивым голосом, в котором послышались даже заискивающие нотки, – премного о вас наслышана.
Это было так неожиданно, что я опешил, тоже промямлил что-то вроде «очень приятно» и сел к столу. Ирниколавна засуетилась, побежала за чистыми тарелкой и рюмкой, робко посмотрела на Матильду «может, холодненькой?», и та поступью командора удалилась в комнаты, откуда вынесла заледеневшую бутылку «Столичной».
– Эх, под огурчик, Никита, да?
Я согласился под огурчик, тем более что, кроме огурчика, на столе мало что осталось.
В комнате, кроме нас, была какая-то старуха, которую Матильда представила как свою мать. Мамаша пила наравне со всеми, хотя лет ей было, наверно, уже под сто. Ирниколавна тут явно была по хозяйству, тогда как Матильда и мать были хозяйками, барынями.
Разговор как-то не клеился, и тогда я решил спросить то, что меня действительно интересовало:
– Матильда, говорят, вы работаете дрессировщицей в цирке? Не страшно женщине управляться с дикими животными?
– Это они меня пусть боятся, – усмехнулась товарищ полковник.
Повисла неловкая пауза. И тут у меня за спиной, где я не разглядел никакой двери, что-то заскрипело, крякнула половица и глухой мужской голос произнёс:
– Привет честно́й компании!
Я обернулся. Позади меня в каком-то неожиданно открывшемся тёмном проёме стоял человек-гора, вдвое больше Матильды, с грубо слепленным лицом и хищным носом. Казалось, изо рта его капали слюни.
Ирниколавна в этот момент как-то съёжилась и стала меньше, чем была.
– Ну, заходи, коли сам пришёл, – как можно более равнодушно сказала Матильда, цепляя на вилку солёный огурец. – Водку будешь?
Человек-гора погрузился в диван, широко зевая, развёл руки, чуть не задев меня и не сбив со стола бутылки, внутри его что-то хрястнуло, он удовлетворённо свёл руки со сжатыми кулаками к голове, поиграл мышцами, затем расслабился и коротко сказал:
