Ни ответа, ни привета.
Пару раз наткнулся на углы, опрокинул табуретку. Понял, надо справляться своими силами. Нащупал в кармане зажигалку из гильзы — подарок Янкеля — засветил, обвел вокруг себя кругом.
И еще раз решительно говорю:
— Не бойтесь, вы ж хозяева, не я. Скажете — уйду. Только не гоните. Переночую, а тогда уже разберемся. Не с курами ж мне ночевать.
Опять ни звука.
Ну, думаю, и молчите, если так. Ноги меня не держали. Снял кожух, расстелил на полу.
Сказал:
— Имейте в виду, я тут расположился. Не наступите мне на сердце особенно. По ногам-рукам ходите на здоровье, а на грудь не давите. Спокойной ночи. Агитэ нахт!
Чтоб осознали, что я веселый и не со злом.
Заснул, как скошенный.
Проснулся от кукареканья. Только-только наступал свет. Не сразу вспомнил, где приткнулся. Когда вспомнил, обнаружил, что я в хате один.
Остальное — пустота. А я ж так лег, что через меня не переступишь. Старым людям — никак. Дверь загородил. Окна закрытые. А хоть бы открытые — не протиснуться. Крохотные. Фортки, можно сказать, а не окна.
Дело простое, партизанское — погреб. Нашел сразу. Откинул крышку, спустился. Жердинки тонкие, тертые-перетертые. Никого. Картошки немного, подгнила, буряк, лук косичками.
Набрал продуктов за пазуху. Поднялся, решил, что все-таки ушли поверх меня. По хозяйству. К курам.
В сарайчике никого не обнаружил. Прихватил пару яиц. Не удержался, выпил одно на ходу. Приметил дрова. Какие попало, но жечь можно.
Печка холодная, один пепел. Выгорело давно.
В общем, занялся жизнью как таковой. Воды немножко в ведре. Не свежая, но ничего. И так и дальше.
Поел. Опять заснул. Теперь на лежанке.
Проснулся — опять никого. Часов у меня не было. У Янкеля были. Он мне время говорил. А тут я не знаю, сколько.
Опять поел. Показалось мало. Спустился в погреб за картошкой. Шарю в поисках пригодной.
И тут слышу звуки. Вроде кто-то кашляет. Я наверх — никого. Опять вниз — кашляет. Давится, а кашляет.
В общем, бегал я таким манером раза три. А оно кашляет и кашляет. Нигде, как в погребе. Говорю громко:
— Знаете что, дураки вы старые. Не вы первые, не вы последние тайники в погребе делать. Выбирайтесь. А то закашляетесь до смерти. Я ж вас предупредил, что я с добром. Сейчас не война. А я не полицай и тем более еврей. А хоть и кто. Выходите, я все равно найду. А вы уже и задохнетесь от старости. Вылазьте! Я б вам по-еврейски сказал, но слова забыл. Честное слово, забыл. Повода не было. Кругом крепкая советская власть. Не бойтесь!
И начал стены обстукивать и ногой толкать.
Хитрость оказалась в том, что старики спрятались не вбок, как обычно делают, а еще глубже под землю. У них там под погребом оказалась еще глубокая яма. И крышка замаскирована — к ней прибита старая бочка. Небольшая бочка. С тряпьем и мусором. Они эту бочку вместе с крышкой поднимали немного в сторону и в землю уходили. И на этот раз так же. Откуда силы? Оттуда. С-под земли.
Появились. Старуха за горло держится и бухикает. Старик ее держит поперек, сам вперед выступает.
Говорит:
— Аид?
— Аид, аид. Все бы вам аид. Идите уже. Аиды.
Наверху я их рассмотрел. Старуха и правда похожая на ведьму. Беззубая, худющая. Высоченная, как если для женщины. Старик маленький. Видом получше. Но красоты мало. Мало красоты. Ничего, состояние сносное.
Старуха не переставала кашлять.
Спрашиваю:
— Болеете?
Она посмотрела на мужа.
Он за нее ответил:
— Глухая. Громче спрашивайте, если надо.
Я громко спросил насчет болезни.
Она кивнула.
— А если болеете, так надо на постели отдыхать, а не под землей лазить. Там холодно.
Старик доброжелательно ответил, что они привычные и чтоб я не волновался. Они у себя в схроне, бывало, и по несколько дней сидели. Чтоб я не думал. Схрон давно вырытый собственноручно. В самую революцию. Они тогда гораздо моложе были и только сюда перебрались от неспокойствия в родных местах. Погромы и так и дальше. Они между собой постановили, что погибнут вместе, но в последнюю очередь, а до последнего — постараются уберечься. И зеленые приходили, и петлюровцы, и струковцы, и красные казаки, хату разоряли, а они в схроне спасались. Боялись только, чтоб не подожгли.
Я спросил: как в последнюю войну?
Старик рассказал, что в последнюю войну пришлось не так просто. Опыт у людей стал большой. И у немцев, и у полицаев. Раз яма выручила, второй выручила. А потом они рисковать устали и пошли в лес. Выковыряли землянку и жили в ней. Но холод и голод выгнал. Спрятали добрые люди.
Я спросил, как ума хватило прятаться. Общего оповещения не было, чтоб евреям прятаться, а не высовываться под нос оккупантам. Старик сказал, что сначала прятались на общих основаниях, а потом мужик из соседнего села сюда специально пришел, чтоб указать, мол, что именно как евреям надо б исчезать. Тогда в лес и ушли. Мужик хороший. И жена его хорошая. Старуха их лечила помаленьку.
И так молодцевато рассказывал, что прямо получался рай.
Старуха ни слова не бросила. По сути никаких дополнений.
Я в ответ рассказал про свое партизанство. Упомянул Янкеля Цегельника. Они такой фамилии не слышали. Старик меня переспросил, как я зовусь. С перепугу вчера не поняли.
Я по буквам ответил, что Зайденбанд. Нисл.
Старики переглянулись. Старуха закашлялась и повернулась к стенке.
Я понял, что им надо дать покой и говорю:
— А вас как по именам-отчествам-фамилии?
Старуху звали Сарра, старика — Израиль. Возраст — по семьдесят восемь лет. Фамилия их оказалась Горелик. И никакие они не колдуны, а просто живут, чем Бог пошлет со своего огорода и от курей. С посторонними не общаются, оттого и непонимание. К тому же Израиль обожает цитировать разные религиозные присказки без учета места произнесения. А люди необразованные, им подавай прямые указания и ответы. Израиль так не любит. Постепенно отдалился. Пока кругом были евреи, заезжали к Гореликам на отшиб. Особенно женщины по женскому вопросу к Сарре. Она кое-что понимала во всех отраслях вплоть до родов. Теперь, когда евреев не стало, другое дело.
Одинокое и нерадостное. Держатся исключительно друг за друга. А в таком случае плюс возраст — поддержка известно какая. Никакая.
Я остался у Гореликов на жительство. На правах долгого гостя и помощника.
Первым делом было взялся за рытье колодца. Выразил удивление, что Израиль за годы проживания на одном месте не сообразил, что копать надо, чтоб удобно брать воду. А не петлять за два километра до речки. Он меня предупредил, что пытался, но вода не появилась.
Я наточил старую лопату и отложил свое намерение до окончательного тепла. На первое место вывел дрова. И так по живой очереди.
Однажды утром проснулся от хорошего запаха. Сарра возилась у печки.
Я спросил, что такое предстоит. Она ответила — Песах. А значит, надо мацу. И маца именно меня разбудила.
Я мацу видел. Хоть мама не делала. Но соседка Лейка Сорина нам потихоньку носила. Мама мне прямо в рот запихивала и себе тоже. Без остатка. Чтоб отец не узнал. Как-то я ел слишком неаккуратно и рукой помогал распихивать по щекам, а тут в комнату с улицы зашел отец. У меня — белые крошки по голой груди, по одеялу, на полу возле сундука, на котором я спал.
Отец подошел близко-близко, говорит:
— Открой рот, зуннэлэ.
Я открыл. Непрожеванная маца вывалилась. Отец ладонь подставил, понюхал, частичку себе в рот отправил. Мне обратно в рот запихал мою долю.
Маме сказал по-еврейски:
— Рахиль, ты б мальчика научила кушать как человека, а не как собаку. Подавится.
После этого Лейка Сорина нам мацу не приносила, и я не имел возможности ее пробовать.
Сарра как раз раскатала новую порцию. Выложила на большую сковородку. Тыкает вилкой в тесто как попало.
Я спросил:
— Зачем?
Она объяснила:
— Чтоб не лопалось.
Если дырки будут, воздух снизу просквозит и тесто не пойдет пузырями. Я к ней присоединился и довел еще пару порций до конца. Причем старался фигурно.
Сарра сложила стопкой тонюсенькие коржи в дырочках на чистый рушник, прикрыла краем.
Говорит:
— У тебя квасного ничего в карманах или где-нибудь не завалялось? Я все обшарила, все углы вымела. Может, у тебя что. Так ты выброси. Прямо сейчас посмотри и выкинь.
Я засмеялся.
— Сарра, вы тут кошер устраиваете раз в год. А сало куда вынесли, что мы вчера не доели? Неужели ж выбросили добро?
Она засмущалась.
— Ой, Нисл, золотко, я б выбросила. Я б век его не ела. А что делать? Я его в курятнике положила. Пока Песах пройдет.
Израиля Сарра отправила в ближайшее село за буряковой. Объяснила — самогонка почти красная, сладковатая, похожа на вино, если сильно разбавить. А без вина никак нельзя.
Вечером, когда появились звезды, сели встречать Песах. Свечки зажгли.
