Хуже всего было с Эдди. Как будто мы были женаты, и если я садился за книгу, то таким образом давал понять, что у меня опять болит голова. И эта история развивалась по всем законам брака: чем дальше, тем хуже; теперь мне кажется, что так было со всем: чем дальше, тем хуже. Мы знали, что группе скоро конец — а может, и дружбе тоже, — и поэтому оба бесились. А видя, как я читаю, Эдди еще больше бесился. Наверное, он думал, что это поможет мне начать новую жизнь. Можно подумать, так и все бывает: «Эй, тебе нравится Апдайк? Ты, наверное, крутой чувак. Вот тебе работа на сто тысяч долларов в рекламном агентстве». Все эти годы мы говорили о том, как мы похожи, а за последние месяцы поняли, какие мы разные, и это разбило нам обоим сердца.
Это такое подробное объяснение, почему я сорвался на Джесс. Я ушел из одной группы агрессивных безграмотных бездарей, и разрази меня гром, если не оказался в другой такой же. По-моему, когда ты несчастен, во всем — в книгах, в еде, во сне — появляется нечто, что делает тебя еще более несчастным.
Мне почему-то показалось, будто с музыкой будет проще. Но это я зря — не учел, что сам музыкант. Я многое отдал книгам, но музыке я отдал всю свою жизнь. Я думал, Ник Дрейк придется весьма кстати людям, которым плохо. Если вы его не слышали… Черт, он будто собрал всю грусть в мире, все наши ошибки и несбывшиеся мечты, смешал и нацедил немного в бутылочку, которую заткнул пробкой. А когда он начинает играть и петь, он открывает бутылочку, и можно все почувствовать. Ты вжимаешься в кресло, оглушенный, но музыка на самом деле спокойная и негромкая, и боишься шелохнуться, боишься спугнуть ее. Мы слушали его у Морин, поскольку в «Старбакс» нам не разрешили ставить свою музыку, и поэтому на заднем плане все время было слышно дыхание Мэтти, словно дополнительный странный музыкальный инструмент. Я сидел там и думал, как музыка Ника Дрейка изменит жизни этих людей. Изменит навсегда.
В финале первой песни Джесс принялась засовывать пальцы себе в рот и корчить рожи.
— Скукотища, — протянула она. — Можно подумать, он поэт какой-нибудь.
Это было оскорбление. Я тратил время на человека, полагавшего, что поэты — это такие микробы, которые живут в слепой кишке.
— Ничего так, — сказал Мартин. — Если бы оказался в баре, где играют такую музыку, я бы не ушел.
— А я бы ушла, — заявила Джесс.
Я прикидывал, получится ли у меня ударить их обоих одновременно, но потом отказался от этой мысли, поскольку такой удар был бы недостаточно болезненным. Я хотел повалить их на землю и добивать, а это нельзя делать с двумя людьми одновременно. Гнев, причиной которого является музыка, похож на тот, который иногда овладевает тобой на дороге, только этот более праведный. Когда ты едешь на машине и впадаешь в ярость, то какая-то часть тебя знает, что ты ведешь себя как последний козел, но с музыкой все иначе: ты исполняешь Божью волю, а Бог хочет стереть этих людей в порошок.
А потом случилась одна весьма странная вещь, если, конечно, прочувствованную реакцию на его первый альбом можно назвать странной.
— Вы что, оглохли? — вдруг сказала Морин. — Разве вы не слышите, как он несчастен, как красивы его песни?
Мы все смотрели на нее. Потом Джесс перевела взгляд на меня.
— Забавно, — засмеялась она. — Вам с Морин нравится одно и то же.
— Не притворяйся, будто ты еще большая дура, чем ты есть на самом деле, — ответила ей Морин, в которой тоже проснулся праведный музыкальный гнев. — Ты и без того дура знатная. Просто послушай музыку и перестань болтать всякий вздор.
Джесс поняла, что Морин настроена серьезно, и заткнулась. А у Морин — это было видно, если приглядеться, — заблестели глаза.
— Когда он погиб?
— В семьдесят четвертом. Ему было двадцать шесть.
— Двадцать шесть… — задумалась она.
Я надеялся, она просто переживает из-за его смерти. Если нет, то вариант оставался только один: она завидовала ему, не прожившему многие остальные бессмысленные годы. Конечно, хочется, чтобы такую музыку воспринимали близко к сердцу, но иногда, бывает, и перегнешь.
— Насколько я понимаю, больше никто не хочет это слушать? — спросила она.
Все промолчали, поскольку не понимали, к чему она клонит.
— А так я себя чувствую каждый день, и никто не хочет об этом знать. Всем интересно, какие эмоции вызывает Тина Тернер. Или та девица из сериала «Друзья». Но чувствую я так, и такое на радио не поставят, потому что грустным людям нет места в этой жизни.
Мы никогда не слышали, чтобы Морин так разговаривала, даже не знали, что она вообще на такое способна. Даже Джесс не пыталась ее перебить.
— Забавно, ведь люди думают, будто Мэтти мешает мне нормально зажить. Но с Мэтти не все так уж плохо. Тяжело, но… Просто из-за Мэтти я становлюсь такой, что мне не находится места в этой жизни. Уже не понять, где тяжесть, а где — легкость. Приходится все время гадать, особенно если речь идет о том, что внутри, и все равно ошибаешься. И людей это отпугивает. Я устала от этого.
И вдруг Морин стала мне такой родной, потому что она все поняла, потому что тоже чувствовала тот праведный музыкальный гнев. Мне хотелось сказать ей те слова, которые ей нужно услышать:
— Тебе нужно отдохнуть.
Я сказал это просто из симпатии к ней, но потом вспомнил про Космического Тони, после чего понял, что у Космического Тони теперь есть деньги.
— Эй, как вам мысль? Почему бы и нет? — загорелся я. — Давайте съездим вместе с Морин куда-нибудь отдохнуть.
Мартин рассмеялся.
— Ну да, сейчас, — язвительно сказала Джесс. — Мы кто, по-твоему? Волонтеры в доме престарелых?
— Морин не стара, — возразил я. — Сколько тебе лет, Морин?
— Пятьдесят один, — ответила она.
— Ладно, не в доме престарелых. В доме прескучнейших.
— Можно подумать, ты самый привлекательный человек в мире.
— Во-первых, я выгляжу получше. Да и вообще, я думала, ты на моей стороне.
Увлеченные насмешками и перепалками, мы не заметили, как Морин заплакала.
— Прости, Морин, — извинился Мартин. — Я не хотел показаться невежливым. Просто я не могу себе представить, как мы вчетвером будем сидеть у бассейна, развалившись в шезлонгах.
— Нет-нет, — поспешила ответить Морин. — Я не обиделась. Не сильно, по крайней мере. Я знаю, что никто не захочет поехать со мной отдыхать, и это ничего. Просто Джей-Джей предложил, и у меня навернулась слеза. Очень давно… Никто… Я никогда… Это просто было очень мило с его стороны, вот и все.
— Твою мать, — тихо сказал Мартин.
Как вы понимаете, «твою мать» может значить очень многое, но здесь никакой двусмысленности не было — мы все поняли. В данном контексте его «твою мать» означало — если позволите, я объясню неприличное выражение другим не очень приличным выражением, — что он облажался и сдается. Нужно быть последним засранцем, чтобы сказать Морин: «Ну да, логично. Тему можно на этом закрыть».
Дней через пять мы уже летели в Тенерифе.
Это было их решение, а не мое. Я не считала себя вправе решать, хотя четвертая часть денег и принадлежала мне. Именно я предложила поехать отдохнуть во время разговора с Джей-Джеем про Космического Тони, так что мне показалось неправильным участвовать в голосовании. Кажется, это называется «воздержаться».
Правда, никто особенно не возражал. Все были только «за». Вопрос был один: ехать сразу или уже летом, чтобы погода была хорошая. Но все сошлись во мнении, что в общем и целом лучше съездить сейчас, до Дня святого Валентина. Сначала мы думали, что нам хватит денег съездить на Карибы или на Барбадос, но Мартин заметил, что нам еще придется оплатить уход за Мэтти в течение всего этого времени.
— Тогда давайте просто поедем без Морин, — предложила Джесс.
Мне было очень неприятно это слышать, но потом оказалось, что Джесс пошутила.
Я уже не помнила, когда в последний раз плакала от счастья. Я не для того это говорю, чтобы меня пожалели, просто странное ощущение. Когда Джей-Джей сказал, что у него есть идея, а потом объяснил суть этой идеи, я ни на мгновение не позволяла себе подумать, что все это может произойти на самом деле.
Забавно, но мы ведь до того момента не очень хорошо друг с другом обращались. Вам может показаться, что так должно быть, учитывая все обстоятельства нашего знакомства. Вам может показаться, что это история о четырех несчастных людях, которые встречаются и пытаются помочь друг другу. Но все было не так до этого момента, совсем не так, если не считать эпизода, когда мы с Мартином сидели на Джесс. Но даже это было слишком жестоко, чтобы слыть добрым поступком. До этого момента это была история о четырех несчастных людях, которые встречаются и потом начинают друг с другом ругаться. По крайней мере, трое из них.
