– Еще б пожила моя Галя, но эти святоши в хосписе всю ее иконами обставили, вы бы только посмотрели! Уговорили ее умереть вместо того, чтобы бороться за жизнь! – И она со значением на нас посмотрела, зная, что у нас тоже дома есть иконы.
Мы каждый день друг другу твердили: не пойдем на девять дней! И то, что мы сейчас все время о ней говорим, – это управление нами! А мы же все-таки свободные люди.
– Не о детях думала в последние минуты, а о том, чтобы нас за ниточки дергать, какое высокомерие!
И тем не менее в день девятин нам пришлось оказаться у Гали. Дело было так. Пришло нам извещение на посылку. Мы пошли получать, обрадовались. Оказалось, что это витурид для Гали. Почему послали на наше имя: потому что уже знали про хоспис? Непонятного тут много. Почему ранее через Москву присылали? А сейчас по почте… Как ни вертелись мы, а на девятины попали. Это факт. Никого в обед еще не было, но нам мама Гали дала по ложке кутьи. Дети плакали, включая Сократа. И видно было, что от слез у них уже выстраивалась другая прошлая жизнь: там они все время любили мать и получали в ответ огромную любовь.
Книга «Происхождение духовности» вольно плыла по глади вод. Из туалета ее вынесло в коридор на глазах кузнеца Валеева Ивана Алексеевича. Спросите вы: откуда в наше время взялся кузнец? Да оттуда же, откуда взялись особняки с перилами в виде железных волн и очумелых чаек.
А ведь был же кузнецу знак: в этот день плохо ковалось, он запорол ажурный извив для камина – передержал. И даже не помогло то, что, как обычно, мысленно сводил с неба весь солнечный жар себе на наковальню. Но он нисколько не насторожился и спокойно расположился вечером со своей артелью вокруг бутылки, как всегда в конце недели. К тому же жена чеканщика Сергея вчера получила диплом общественного признания (дали борцы за женское достоинство).
– Серега, ну как она после феминистской премии – пол не перестала мести, нет? – спросил сварщик Генаша.
– Куда там! Еще сильнее подметает: доказывает, что достойна премии.
– А ты?
– А мне не легче. Ведь на ее фоне тоже нужно что-то подметать.
Генаша сегодня поймал «зайца», поэтому вел себя беспокойно – в глазах пекло. Серега сказал:
– Ты, лядь, что делаешь – маску снял! Кто нам будет сращивать все эти висюльки?
То есть за пять лет работы бывало – что-нибудь роняли, но никак не спиртное. А тут: дзиньк, «Панты на меду» вдребезги, ну ты и звономуд, Генаша. Пришлось бежать за второй.
Бежал бы ты лучше, кузнец, домой, после второго-то ЗНАКА! Так нет, он снова расселся у родного горна – корявый, бесконечно выносливый, с длинными музыкальными пальцами. Валеев, слышишь?
Какое там! Сначала наш кузнец произносил тост за то, чтоб горло заклинило у воров (там, наверху) и все инвестиции шли стране, а потом еще – по пути домой – он остановился возле нищенки лет восьмидесяти, которая всегда стояла на углу с отвлеченным видом, как будто случайно остановилась и задумалась на много лет. Валеев метнул ей увесистый комок мелочи, а она с ним вдруг заговорила:
– С праздником!
– А какой сегодня праздник?
– Бабье лето.
Надо же, она хочет не только брать, но и что-то давать: два слова и пол-улыбки влево.
Потом Валеев подумал: мои – жена и дочь (Люда-большая и Люда-маленькая) – сегодня уехали на дачу, дай-ка сяду возле подъезда. Рядом со скамейкой цветет шиповник – не наглядеться. Кто-то ведь вывел такой сорт, что беспрерывно цветет до первого снега и тут же плодоносит.
Скамейка же была не только возле шиповника, но и рядом с мусоропроводом, который докладывал через каждые тридцать секунд: «Трах-тах-тах! Служу народу России!» Тут еще старушечья разведка подоспела:
– Тебя ищет Семеныч! Что ли, туалет ты у него затопил или коридор. – Они были рады, что пригодились, и лица такие довольные, будто внуки их поступили в институт.
Валеев взвихрился на свой третий этаж мимо корявых букв «Здесь живет черный пионер», отключил воду, все отчерпал-вытер, протрезвел от промоченных ног и побрел к Семенычу. А тот кричит, открывая дверь:
– Не волнуйтесь! Мы все равно хотели завтра ремонт начать!
Вот в это время и выплыло из туалета раскисшее «Происхождение духовности», а за нею – разбухший том о разведении фиалок.
А сами фиалки смотрели то сборчатыми, то мохнатыми глазами. Они думали свои травяные мысли, ожидая, что вошедший захочет забрести головой, с одной стороны, с другой – спросить, как удалось вывести, например, вот этот фиолетово-распальцованный вид…
Кузнец – однако – не подошел к бесконечной россыпи цветов, потому что на всякий случай он еще долго оправдывался:
– Переехали сюда – жена настояла: поближе к теще. А предыдущий хозяин трубы запустил, но! У нас отложено на ремонт – с понедельника начнем, потом ни одной капли не пробежит, будет, как в Сахаре! А у меня такая художница есть – вся из ног состоит, делает нам эскизы решеток. Хочешь, я познакомлю?
Фиалки отнеслись к такой идее добродушно: ну, пусть эти ноги приходят, посмотрим.
Семеныч ответил:
– В судьбе мужчин любовь не основное, как писал Байрон. – И добавил: – Какие художницы, когда у меня давление под триста!
А с виду и не подумаешь, что давление под триста, совсем простой мужик.
В дверь позвонили.
– Сейчас я ему устрою! – закричал Семеныч.
Вошел с добропорядочным лицом подросток. Это был Семеныч лет так в четырнадцать. Он по-голливудски распахнул толстые губы и, весь лучась, поздоровался.
А Семеныч зашипел: опять взял двести рублей из ремонтного фонда – отвратительно это терпеть!
Сиреневые, розовые, голубые, белые головы фиалок повернулись в сторону блудного сына: что молчишь – отвечай отцу! И сын светски ответил:
– Я в компьютерный клуб ходил. А там знаешь как расценки задрали.
– Все, хватит! Отправляйся к матери. Помог с ремонтом, называется!
Нисколько не потеряв голливудскости в лице, мини-Семеныч снова раздвинул обаятельные губы и сказал:
– До свидания.
Мягко стукнула дверь, они помолчали немного. Семеныч хотел надеть часы, снятые перед уборкой, но вместо этого держал их перед собой, щелкая пряжкой, и рассказывал, что – вот видишь эту щель под дверью? Когда сын был маленький, Семеныч курил в туалете, а малыш толкал ему под дверь свои рисунки. Ну, Семеныч в ответ просовывал зажигалку: мол, он здесь, внимательно рассматривает рисунки. Началась эпоха рынка, жена, приватизировав сына, ушла к рыночнику. А тот потом, приватизировав там еще другую дуру, уехал в Англию.
– И что ты думаешь – моя сейчас запила. – Семеныч наконец-то защелкнул на запястье часы и посмотрел на них. – Тебе пора знаешь куда? На первый этаж. Если до Клавдии Игнатьевны протекло, то какой тебе ремонт! Придется на эту беду все до копейки отдать. Ей ведь нанимать нужно, сам увидишь, какая она.
Клавдия Игнатьевна имела когда-то восьмой размер груди. Семеныч ей однажды сказал, что сейчас это немодно. «А что же теперь делать, если уже есть?» – растерялась она. «Донашивать», – кратко рекомендовал любитель фиалок. Клавдия Игнатьевна думала, что это поползновения или юмор. А ее восьмой размер останется навсегда восьмым. Но за последние три года она так изболелась, что буквально все телесное испарилось куда-то. И она баловала себя через день пирожками, всякой другой выпечкой, чтобы немного поправиться.
Вот и теперь она бодро догромыхала с костылем до газовой плиты и выключила духовку: пусть милые пирожки доходят. В это время позвонили.
Кузнец слушал, как за дверью приближается грохот, и думал: вот она, судьба идет. А где-то там, в ящике с ненужными игрушками, уже встрепенулись восемьсот долларов, отложенных на ремонт, готовясь к быстрому перелету в чужой карман.
– Кто там?
– Это я, ваш сосед с третьего этажа. У меня прорвало трубу.
Клавдия Игнатьевна открыла ему с лицом беды. А он начал заклинать: «Я все оплачу! Всех найму! Там, в туалете!» Она мгновенно развернулась вокруг костыля и распахнула дверь, ведущую в опасное место. О радость! О сухость!
Валеев сразу расслабился и почуял тонкий запах дрожжевой выпечки. Как хорошо было в детстве! Просыпаешься, вот так же пахнет по всей квартире, так ведь нет, я не наслаждался этим запахом, он должен быть, само собой, а я что – сразу бежать с пацанами на косогор, там все по очереди испытывали храбрость – втискивались внутрь автомобильной покрышки и катились до самого низу, разгоняясь, как космонавты на центрифуге!
А Клавдия Игнатьевна, раскачиваясь напротив него на костыле, переживала свой удар счастья. Сухо, тепло, а могло быть мерзкое гноище по стенам!
– Пирожки! – закричала она. – С яблоками еще там и корицей – накладывайте в тарелку!
От того, что опять просвистело мимо и денег платить не нужно, Валеев вообще одурел. Он поднимался по лестнице с тарелкой и уминал хрустящие пирожки один за другим. Пруста наш кузнец не читал, поэтому кратко подумал: «Словно сейчас здесь соберутся мама, бабушка и безопасность из детства». Прошел сразу на кухню, чтобы вымыть тарелку и вернуть ее этой исключительной соседке на живом костыле.
