Четверг, 18 июля
Конечно, можно взять веревку и повеситься.
Суббота, 20 июля
Что толку, если я так сделаю?
Воскресенье, 21 июля
Брат Вольфганга сам напечатал на машинке прошение насчет свидания и привез мне. Не хватало лишь моей подписи. Он через стол подвинул ко мне бумагу и показал пальцем, где подписать. Я замешкалась, потому что едва не вывела свою девичью фамилию.
Но даже виду не подала, что растерялась.
На скорый ответ не рассчитывай. Им спешить некуда.
Он предложил мне съездить на озеро с его женой и детьми. Лето в разгаре.
Не представляю себе, чтоб я сидела на берегу, ныряла, плавала.
Мама стала меня уговаривать.
Нет, сказала я, это невозможно.
Нарочно не спросила сегодня Мартина о Вольфганге.
Голос у мамы по-прежнему очень ласковый.
Вторник, 23 июля
Вольфганг прислал письмо. Я его не распечатываю. Боюсь.
Пятница, 26 июля
Сегодня от Вольфганга опять пришло письмо. Не распечатывая, положила вместе с первым.
Мама все знает, но молчит. Один только раз вечером она сердито воскликнула: Что он с тобой сделал!
Мне стало жаль себя, а слез не было.
Мама говорить о Вольфганге не желает.
В понедельник выхожу на работу.
Такая пустота.
Понедельник, 29 июля
Будто сквозь строй прогнали. Все всё знают. В упор меня разглядывали, и если б только это!
За моим столом сидела новенькая.
Мы ведь не могли отложить вашу работу, объяснил шеф.
Вы долго болели.
И он послал меня в экспедицию: Пока не поправитесь окончательно. В такой ситуации вас нельзя перегружать.
Я бы не задумываясь подала на развод, сказала одна из сотрудниц постарше.
Девушка, которая раньше сидела напротив меня, спросила: Ты ведь разведешься, да?
Этот инцидент — достаточное основание для развода, они узнавали.
Ничего сложного, говорили они. Вольфгангу, вероятно, не разрешат даже появиться на бракоразводном процессе.
Слушая эти разговоры, я печатаю в экспедиции реестры.
От Вольфганга пришло третье письмо, читать его я не хочу.
Четверг, 1 августа
Прислали разрешение на свидание. Звонил Вольфгангов брат. Считает, что мне надо связаться с адвокатом.
Когда ты поедешь к Вольфгангу? — поинтересовался он.
Я ответила, что пока не решила.
Помолчав, он чуть ли не боязливо спросил: Ты ведь не бросишь его в беде?
А зачем же он это сделал? Просто в голове не укладывается. Такая пустота внутри, понимаешь? Все будто выгорело дотла.
Ты нужна ему, сказал его брат.
Суббота, 10 августа
Я все-таки поехала. Потому что не знала, какое принять решение. И это меня доконало. Сущий кошмар.
Мне велели сдать паспорт и сумку и пройти «просвечивание». Затем, в поисках комнаты для посетителей, я поспешила за другими женщинами.
Четверть часа, думала я, это ведь недолго.
Комната, где собрались посетители, была переполнена, и нас вызывали, как у зубного. Прислонясь к стене, я ждала, когда освободится стул, потом ждала своей очереди. На часы я не смотрела, но, вернувшись от Вольфганга, обнаружила, что пробыла в тюрьме два часа. Чиновник выкрикнул мое имя. Вместе с еще двумя женщинами я прошла в комнату свиданий. Искала среди чужих лицо Вольфганга. Страшно — вдруг я забыла его? Кругом людские голоса. Шумно.
Полицейского возле второй двери я заметила, только когда ввели Вольфганга. Он сразу меня увидал. А я не решилась пойти ему навстречу. Мы пожали друг другу руки, словно встретились впервые.
Четверть часа — это недолго, надеялась я.
Мы спросили друг друга, как дела. Сели за один из небольших столов. Вольфганг здорово похудел.
Тебе хватает еды? — спросила я.
И не спросила: Зачем ты это сделал?
Я боялась, что он до меня дотронется.
Я вышла на работу, сказала я ему.
Ты получила мои письма? — спросил он.
Получила.
Трудно разговаривать. Чужие голоса и лица смущают меня. Не зная, что сказать, я ждала, когда наконец пройдут эти пятнадцать минут.
Вольфганг потянулся ко мне рукой. Потянулся через деревянную столешницу, скользнул пальцами по тем местам, где лак облупился и кто-то из наших предшественников вырезал всякие буквы и знаки.
Я не решилась отпрянуть и почувствовала, что ладонь у него влажная от пота.
Он произнес мое имя и заплакал.
Воскресенье, 11 августа
Как бы я хотела снова вернуть защищенность и покой прежних дней! Печали своей я не стыжусь.
Я прочитала его письма. Теперь я уже не могу сидеть сложа руки, не могу прятаться. По-моему, это было бы предательство, и много ли ребячливости в желании достать звезды?
Это касается лишь нас двоих.
Чего проще — задним числом сообразить, как нам можно было поступить. Налет на банк — это своего рода мечта об острове, где жизнь свободна от мелких будничных невзгод.
Я скучаю по Вольфгангову пропотевшему свитеру, и боль эта благотворна.
Если б все осталось как раньше, мы бы давно разошлись.
Был ли у нас тогда хоть один шанс?
Течение несло меня к тому рубежу, который окончательно отрезал бы нас друг от друга, а я нисколько не противилась.
Нет, пишу я ему, не бойся, я тебя не брошу, ведь ты мне нужен.
Стоило тебе только заикнуться, и мы бы, конечно, пришли на помощь.
На самом деле, сраженные усталостью, мы гасили свет и поворачивались друг к другу спиной. И молчание доконало нас.
Мне плохо без тебя.
Спустя столько времени так трудно найти нужные слова и выстроить их по порядку, чтобы ты меня понял.
Здесь регулярные записи оборвались. Брат Вольфганга разгладил прочитанные листки и подложил их к вчерашним. В руках у него осталась стопка чистой бумаги. На верхнем листе отпечатались строчки письма, которое Ингрид отправила Вольфгангу.
Может быть, письма заменили ей дневник.
Мартин вспомнил, что она регулярно, раз в две недели, навещала его брата и каждый день писала ему.
Он хочет видеть только меня, сказала Ингрид, когда он спросил, не хочет ли Вольфганг свидания с родными.
В декабре был суд, Вольфганга приговорили к пяти годам лишения свободы.
В зале суда Мартин сидел рядом с Ингрид. Ему хотелось поддержать ее.
Мы с Вольфгангом выдержим, сказала она.
Она надеялась, что, отбыв две трети срока, он попадет под амнистию.
В таком случае это всего три года, сказала она. И добавила: Мы не позволим нас разлучить.
Прямо как молоденькая девчонка, защищает свою любовь от посягательств взрослых.
Это наблюдение не ужаснуло Мартина. Они справятся, подумал он.
Вольфганга перевели в Штраубинг; Ингрид ездила туда раз в месяц.
В январе она продала хутор, чтоб расплатиться с адвокатом и покрыть судебные издержки. На себя она по-прежнему зарабатывала в конторе.
Ее счастье, что нет детей, сказала жена Мартина.
Ей Ингрид не нравилась. И до сих пор это ему не мешало. Он просто сидел и слушал, как жена наводит на Ингрид критику. Она бы рада жить, как Ингрид, да ведь трое детей на руках. Временами она принималась обвинять Ингрид в легкомыслии и черствой бездумности.
Она полагала, что Ингрид должна вести себя как вдова.
И злилась, когда брат Вольфганга вступался за невестку.
Мартин любил жену. С годами он привык к ней и считал, что так и надо. А о том, чтобы испытывать в ее обществе неуверенность, вовсе думать забыл.
В этот вечер она встретила его у двери вопросом: Ну, что ты нашел в ее вещах?
А что я должен был найти?
Поймав на себе ее пристальный взгляд, Мартин нервно провел рукой по волосам.
Она не сказала: У тебя на лице написано. Стала молча накрывать стол к ужину.
Брат Вольфганга и не подумал вникать в ее безмолвный протест. Он ел то, что она ему подавала, и размышлял о жене брата.
Он боялся следующего вечера в квартире Ингрид. В остальных записях наверняка обнаружится причина ее смерти.
Спрятаться от этого невозможно. Да он и не хотел.
Когда они с Ингрид впервые встретились на стороне, Вольфганг уже полгода сидел в Штраубинге.
Уговора у них не было.
Они случайно встретились в городе, и брат Вольфганга сразу заметил, что ей необходимо выговориться.
Врач прописал мне валиум, сообщила она.
Он расспросил ее про депрессии.
У меня все то вверх, то вниз, сказала она, в этом нет ничего особенного. Раньше депрессий у нее не бывало.
Они сидели в одном из этих новомодных кафе и пили плохонький черный кофе. Ингрид начала задумываться над происходящим. Она была в ужасе от того, что случилось с Вольфгангом.
После свидания со мной его обыскали, рассказала она. Велели раздеться догола, а он был возбужден.
