А если Вагран Гамарович скажет, что решение отложено, значит они там решили не в пользу Кучаева и ему пора собирать чемоданы… А деньги на строительство пилить будут уже с новым губернатором.
– Эй, Але-малё, биксу эту поторопи, – сказал Вагран Гамарович, отодвигая тарелку с фирменным Краснокаменским судаком и кивая в сторону стоявших поодаль официанток, – хренли она там базлает, ряженки пусть плеснет.
Кучаев, как принимающая сторона был напряжен.
Три часа уже, как он встретил Ваграна с Володей в аэропорту, а о деле еще не было сказано ни слова. Но он понимал, что в этом есть какая то скрытая тактика, какая-то часть игры. Возможно гости тоже ждали какого то сигнала.
И правда, в кармане у Владимира Борисовича мелодичным "Владимирским Централом" зазвонил телефон.
Кучаев вздрогнул.
И покуда Владимир Борисович безмолвно выслушивал, что ему там говорили с того конца эфира, сидел напрягшись, потея, как всегда потел в таких случаях его вице-губернатор по строительству Антонов.
– Вагран, ты внатуре базарить, – сказал Владимир Петрович, складывая свою трубочку, – смотри, губернатор наш надулся, как хер на бритву!
Вагран Гамарович засмеялся.
Нервно захихикал и Кучаев.
Официантка в черной мини-юбочке тем временем наполнила рюмки и снова отошла на почтительное расстояние.
– Вобщем, кореш, понтуй, – Владимир Борисович подытожил некий разрешившийся вдруг критический момент, – рамсы такие, что ставим на тебя, прорюхаешь?
– Понимаю, – сглотнув слюну, нервно кивнул Кучаев.
– Но секи, на жопу забожись, кинут нас через карталыгу твои корешки, обидим по серьезному, – пригрозил Вагран Гамарович, но пригрозил как бы так, для порядка, вполне даже добродушно пригрозил.
– Ладно, лавэ пилить, не мудню дрочить, – махнул рукой Владимир Борисович, – мы парафин отольем на любого, ты знаешь, – сказал он прямо глядя Кучаеву в глаза, – на пёрышко сажать не будем, а на кичу пойдешь, и кореша твои на кичу двинутся, парафину отлитого на всех хватит.
– Я понимаю, – закивал Кучаев, – вы только не извольте беспокоиться, у меня все люди тысячу раз проверенные.
– На коричневое пятно их сам проверял? – подмигивая Ваграну Гамаровичу, хохотнул Владимир Борисович.
– А попутаешь рамсы, умняк, – жестко поглядев в глаза Кучаеву, сказал вдруг Вагран Гамарович, – если вальты накроют от таких лавэ, если зехер зашпилят твои кореша-подельники, матку выворачивать детям будем, рюхай!
Кучаев снова сглотнул слюну и кивнул.
– А слыхал, Вагран, у этого Богуша ихнего сын педрило обиженное, – вальяжно откинувшись на диване, сказал Владимир Борисович, – на жуки-пуки в Питере зависал и опидарасился.
– Вот-вот, – кивнул Вагран Гамарович, – если нас через карталыгу кинуть кто задрючится, сидеть тому на киче в петушатнике, пока не сдохнет и всей семье его кукареку кричать.
На том и порешили.
И в тот же вечер Кучаев поставил свою утверждающую подпись на протоколах тендерной комиссии.
Тендер на строительство тоннеля выиграла совместная Российско-американская компания Эм-Пи Сивилл Инжениринг – УНИВЕРСАЛ. …
– Написать что ли Отцов и детей? – подумал Летягин, когда Маша по секрету сказала ему, что у Богуша большие проблемы с сыном.
Ничего себе, наркоман, да еще и голубой, и это Гоши Богуша сын!
Ивану Сергеевичу Тургеневу, когда он писал про конфликт поколений, такое даже не могло придти в голову.
И вообще нестыковка получалась.
Евгений то Базаров своего то папашу уважал…
А Женька Богуш своего отца боится и ненавидит.
Может потому стал гомосексуалистом?
– А знаешь, – сказала Маша, – на Москве многие мужики объявляют себя голубыми только для того, чтобы не прослыть импотентами.
– Как это? – спросил Летягин.
– Выбирают то, что менее стыдно, – пояснила Маша, – быть "Ий" или голубым?
Многие называют себя гомосексуалистами, чтобы от них отстали глупые бабы. Тем более, что быть гомосексуалистом это как бы даже хороший пи-ар…
– Но он то уж вряд ли "Йи"? – усомнился Летягин, – парень наш, уральский, да и молодой еще.
– Ничего не значит, – хмыкнула Маша, – сейчас и в семнадцать лет полных импо навалом. Общая аура теперь такая.
А вообще, решение печатать или не печатать скандальную статью Добкина Летягин принял после случайно услышанного им обрывка разговора. Даже не обрывка разговора, а обрывка услышанной фразы, которая могла иметь отношение к нему – к Летягину, а могла относиться вообще к кому угодно. Но Летягин воспринял услышанное, как относящееся персонально к нему. Как задевающее его – Летягина мужское самолюбие.
Разговаривали выпускающий редактор Ирина Дробыш и Маша Бордовских.
Вообще, ситуация была очень мягко говоря неловкая.
Стеснялся Летягин подслушивать – стыдился и даже боялся этого. Ведь, застань его кто в таких обстоятельствах, всем станет противно, а Летягин очень не любил таких моментов жизни, когда между людьми не почве неловкости возникала внезапная неприязнь.
Но тут была такая ситуация, что просто некуда было деваться.
Мужской туалет в их редакции с утра закрыли по причине засора и покуда ждали вызванного сантехника, мужчинам было предложено бегать на первый этаж, к соседям, где располагалась объединенная бухгалтерия горкомхоза. А тут случилась у Летягина беда с желудком. Как назло. Всегда так бывает – одно к одному. Так что на первый этаж бежать, да при острых позывах, да с перспективой того, что у соседей внизу туалет занят, было очень и очень рискованно.
И когда в животе у Летягина в очередной раз сильно крутануло руля, шеф газеты со страдальческой гримасой на лице засеменил по коридору к женскому редакционному туалету. Приоткрыл дверь, сунул туда нос, слава Богу, в предбаннике, где были две раковины, сушилка и большое зеркало, и где так обожали курить их редакционные красавицы, было пусто. И обе кабинки тоже на радость Летягина тоже оказались свободны.
Летягин быстренько затворился в той, где унитаз был поновее, предварительно прикнопив к дверце заранее заготовленную бумажку с надписью "ремонт".
Заперся на задвижку… И тут в предбанник вошли.
По голосам Летягин узнал Ирину Дробыш и Машу Бордовских.
– Вот блин, и здесь ремонт, – сказала Маша.
– А здесь кабинка работает, – послышался голос Ирины Дробыш.
– Дай зажигалку, – попросила Маша.
Летягин сидел ни жив ни мертв.
Громко пукать и подавать иные признаки жизни он теперь очень сильно стеснялся.
– Придется теперь ждать, покуда эти задрыги накурятся, – подумал он, готовя себя к тому, что сидеть на чужом унитазе придется теперь минут десять, не меньше.
– Представляешь, он меня четверть часа трахал, я даже устала раком стоять, на коленках и на локтях мозоли уже трудовые образовались, – сказала Маша.
– Радуйся, счастливая, – отозвался голос Ирины Дробыш, – сейчас среди парней каждый второй либо вообще импотент, либо кончает на первой же минуте, а на второй раз мощности у них не хватает.
– Я и радуюсь, – хмыкнула Маша.
– И вообще, – запнувшись на глубокой затяжке сигаретным дымком, Ирина продолжила свою мысль о мужской силе, – и вообще, импотенция у мужиков массово прогрессирует не только в половом смысле, но и во всех остальных сферах.
– Ты о чем? – спросила Маша.
– А вон, трусы они все, на поступки не способные, взять хоть наш давешный разговор про главного…
Тут Летягин совсем замер не дыша.
Главный, это, наверное, он…
Это про него, вероятнее всего речь идет…
– Вот только твой Игнатьев мужик настоящий, дал тому американцу по башке.
– Да нет, – хмыкнув, ответила Маша, – руки распускать он умеет, а в остальном слабак. Плачет в телефонную трубку теперь, Ма-а-а-шенька, верни-и-и-ись… А когда я у него денег просила на платный факультет, хрен он мне дал… Жмот.
Открылся кран, в раковину потекла вода.
Потом зажужжала электросушилка…
– Слабаки они все, импотенты, – сказала снова Ира Дробыш, – не могут главного, решений принимать, так, плывут по течению, авось куда вынесет. Гедоники – гедонисты вшивые. И даже те, кто вроде как успеха добился, денег хапнул, и те слабаки, потому как дальше ничего не могут, не могут ничего придумать, как накупить себе японских УАЗиков, да настроить себе двухэтажных крестьянских хат из кирпича и называть их коттеджами… ха-ха…
Послышался звук открываемой двери.
Девушки вышли.
– Слава тебе, Господи!
Летягин быстро подтянул штаны и не дожидаясь, покуда кто-нибудь из сотрудниц снова заберется в туалет, вышмыгнул в коридор…
– Это что же они имели ввиду, когда говорили про то, что главный у них слабак?
И про то, что мужчины не умеют принимать решений?
Летягин уселся за свой редакторский стол, и взгляд его тут же упал на голубую папочку с материалом Добкина.
– Не могу принять решения? – спросил Летягин сам себя, – а почему же я такой трус в конце-то концов?
