Бандит в бурке даже проснулся от этого многоголосного гула. Он посмотрел на синагогу, сплюнул, — плевок пролетел недалеко, зацепился за бурку и повис, — и сипло пропел:
— Ай-вай-мир, что за командир.
Степа видел, как со стороны Пробойной к синагоге подкатила двуколка. Возница придержал коней, а пулеметчик, ражий парень в желтых ботфортах, спрыгнул наземь и крикнул:
— Эй, жиды! Расходись! Чуете? Расходись, говорю!
Его голос потонул в гуле, который несся из раскрытых окон синагоги. Пулеметчик повторять не стал. Он просто залез на тележку, направил пулемет стволом в дверь синагоги и открыл огонь. Пулемет затакал, а в ответ из синагога послышались дикий вопль, стоны, рев. Казалось, само это громадное и древнее здание заревело в ответ. Тогда пулеметчик перестал стрелять.
— Ага! — торжествующе крикнул он, — поняли, дьяволы? Катитесь колбасой отсюдова! Ну!
Толпа народу, напирая друг на друга, давя друг друга, — толпа была большая, а дверь была узкая, — хлынула вон из синагоги. Женщины высоко над головой держали детей, дети хныкали и орали. А мужчины, одни старики, сомкнувшись в тесный крут, волокли раненых. Эта человеческая лавина подхватила Степу, закрутила его, как водоворот, и понесла. А Степе только этого и надо было. Пока чубатый, теснимый толпой, выбрался на простор и, ругаясь почем зря, кликал Митрия, Степа был уже далеко. Он залез куда-то во двор, заросший высокой травой и крапивой, растянулся в тени под навесом, свернул козью ножку и задымил. Он был доволен. Повезло ему на сей раз, ох, повезло как! Все равно, к Беру Гезину он бы их не привел. Предателем он, Степа, не был и не будет. Не такой он, Степа, человек. Да. А вот пристукнуть могли. Верно. Чубатый уложил бы его в два счета. Ему, гаду, что? Жалко, что ли?
Пойду на слободу, — решил Сгепа, — Федора разыщу. Это не дело сидеть так. Это, брат, никуда.
Он притушил окурок, воткнув его горящим концом в землю, встал, отряхнулся и, озираясь, осторожно вышел за ворота. И не по улице, а задворками, огородами, по пустырям, по полям, стрелой, не чуя ног, побежал в слободу.
Глава шестая
Вольные штаты Славичи
Федора Степа нашел в овине. Овины на слободе стояли далеко от хат, в поле. Федор, лохматый и смешливый парень, прислонившись к двери, запрятав руки в карманы штанов, без шапки, стоял и курил цыгарку. Увидев Степу, он лениво протянул:
— Что, космогол, скажешь?
— Ничего не скажу, — ответил Степа, — плохо.
— Душа-то где? — спросил Федор и, хлопнув себя по левой ноге, добавил: — в пятки ушла? А?
— Ну тебя, — сказал Степа, — брось дурака валять. Видал, что делается?
— Видал, — Федор выплюнул окурок и захохотал, — бандиты приехали.
— Зубы-то чего скалишь? — обозлился Степа, — вот подстрелят, так посмеешься. Дурня.
— Ага, — согласился Федор, — подстрелят, дык посмеюсь.
Степа, не отвечая, повернулся, чтобы уйти.
— Погоди, — сказал Федор, — куды спешишь? На тот свет спешить?
— Иди к лешему, — сказал Степа, — я за делом пришел, а он ги-ги, го-го.
— Постой ты, космогол, — примирительно сказал Федор, — посиди, коли пришел.
Он сел на траву и жестом пригласил и Степу сесть.
— Садись.
Степа сел.
— Ну, говори, — сказал Федор.
— Что говорить-то? — сказал Степа, — не видишь сам, что ли?
— Вижу.
— Так чего спрашиваешь?
— А мне интересно бы знать, — не спеша проговорил Федор, — где это вы, комсомольцы, были, когда бандиты в город приехали? На свадьбе гуляли или как?
— «Где были?» — передразнил Стена. — Ночь на карауле стояли, — вот где были. А потом отдохнуть-то час надо? Ну вот. А с утра мы думали отряд организовать.
— Какой отряд?
— Ну, боевой отряд, из партийных, из комсомольцев, из бедноты которые. Думали — успеем. Бандитов ведь скоро не ждали.
Федор настороженно оглянулся.
— Ты потише говори, — сказал он, — чуешь, в Славичах как палят? Скоро и сюда припрутся.
Он вдруг встал.
— Идем-ка в овин.
В овине он заговорил шепотом и быстро.
— Когда собрались-то, а? — зашептал он сердито, — а раньше что думали? О бандитах знали? Уж мне наши слободские многие говорят: «Чего это, говорят, камунисты отряд не собирают? Бандиты ж, говорят, близко». А я молчу: погодим, Федька, думаю, посмотрим, что они. Вот и погодили. А кулаки-то не годили. Хвилат да Кузьма уж давно перебегли к «зеленым». Мишка Солодков уже две недели с ними. Антон Микитенко, тот готовился. И дьяк готовился и другие. А вы что? «Погодим!»
— Еще не поздно, — сказал Степа.
— Как же! Самое время! — буркнул Федор.
— Все равно ж оружия у нас не было, — сказал Степа, — оружие только сегодня будет. А насчет время — это можно еще и сегодня.
— Трудно это, — проворчал Федор.
— Трудно, да можно, — сказал Степа, — а к ночи Каданер вернется, оружие доставит и подмогу приведет. Главное — быть нам готовым, вот что. Давай толком обсудим — с кем из наших слободских договориться надо. Ну вот, я да ты, да Егор, да Васька Кривошей. Еще кого?
— Еще Андрея надо, — сказал Федор.
— Пятеро, — сказал Степа, — еще кого? Андрон как?
— Уж не знаю, — сказал Федор, — он мужик хитрый — и так и этак. Я думаю вот что: уж коли до этого ждали, так погодим еще немного, нехай бандиты себя покажут как следует, а то многие мужики сомневаются. Ну, а после того пол-слободы пойдет за нами. Ты, Степа, вот что, ты ко мне вечерком заходи. Я тут пока пошукаю, поговорю с кем надо. Тебе-то ходить опасно, ты комсомолец, заприметят, а мне ничего. Ты вечером заходи. Когда темно будет. Я тебе тогда скажу. Ладно?
— Только гляди, — сказал Степа, — осторожнее, а то ведь знаешь — как?
— Ладно уж, знаю.
Дома все было спокойно. Ганна повыла, сколько там полагается, и перестала. Приходу сына она даже не обрадовалась. Ганна домовничала: деловито стучала горшками, с натугой таскала из сеней в хату котлы с водой, — она собиралась мыть пол.
— Пожевать е? — спросил Степа еще с порога.
— А то как жа? — певуче сказала Ганна.
— Давай.
Ганна поставила на стол крынку молока, принесла хлеба, соли и творогу. Скрестив на груди рулей, она осталась стоять у стола и равнодушно, без всякого интереса, а просто так, оттого, что уйти было лень, смотрела, как сын ест. А Степа ел жадно, торопясь. Он отрезал здоровый ломоть хлеба, обмакнул его в соль и так впился в него зубами, что хруст пошел по хате. Проголодался парень.
— Творогу ж, — сказала Ганна и придвинула миску с творогом к Степе поближе. Степа набрал полную горсть и запихал в рот.
— Батьки нету? — прошамкал он.
— А нету ж, — сказала Ганна.
— В Славичи пошел?
— А лях жа его знаит, — ответила Ганна обычным своим «а лях жа» и спросила:
— А что тама?
— В Славичах? Ничего. Бандиты.
— Бабы бают, грабят они тама. Ти правда? — сказала Ганна.
— Не видать пока, — сказал Степа, — скоро верно начнется. Не тужи. И до слободы доберутся.
Ганна испугалась.
— Где ж он, акаянный, ходит? — захныкала она, — сховать жа надо.
— Чего там ховать, — сказал Степа, — вшей?
— А овчину жа.
— Батькину? Не возьмут.
— Отчего жа?
— Рваная она. Не годится.
— Рваную не возьмут? — с сомнением переспросила Ганна.
— Не возьмут, — твердо сказал Степа.
Ганна повеселела.
— Молока налей, — сказала она и, накрошив мелко хлеба, пошла на двор кормить цыплят.
Оставшись один, Степа вытащил из кармана наган, осмотрел, все ли в порядке, подержал-подержал в руке и сунул обратно в карман. Пригодится.
«Каданер чего там дрыхнет?» — сердито подумал Степа.
В окно он видел чистое голубое небо и на небе солнце. По солнцу, времени было часов одиннадцать.
«Рано ему, — думал Степа, — сказал — „завтра вечером“. Хоть бы скорее вечер».
Но солнце ползло лениво. Впереди еще целый день, долгий летний день. Эх-ма.
Вдруг Степа услыхал церковный звон. Торжественно гудел большой колокол и тревожно и часто перекликались колокола поменьше. Над Славичами, над слободой, над рекой, над полем, перекатывался медный крик колоколов и пугал и беспокоил. С чего бы вдруг? День будний. Пожар? Но пожарный звон другой, в пожар большой колокол молчит. Бандиты звонят? Но чего вдруг им понадобился пасхальный перезвон?
Степе не сиделось. Тянуло на улицу, в Славичи, хотелось ребят повидать. Лешку, может, или Яна. Чтобы при встрече не узнал чубатый или кто другой, Степа обвязал лицо маткиным платком, будто зубы болят, нахлобучил шапку до самых глаз и — раз в окно. Двором пойти — на Ганну наткнешься, а она, дура, привяжется: куда? зачем? Так-то в окно оно проще.
Конный бандит, вроде вестового или музыканта, с блестящей трубой через плечо, важно ехал по улице. Поравнявшись с каким-нибудь домом, бандит, не замедляя хода коня, эфесом шашки стучал в захлопнутый ставень и кричал:
