Николай Амосов - Мысли и сердце

– Отложим. Дальше.

А вот опять светло: один сорванец поступил для планового контрольного исследования. Мордашка вполне благополучная.

– Симаков Алеша, восемь лет. Оперирован два года назад по поводу сужения клапанов легочной артерии. Давление в правом желудочке было сто восемьдесят пять миллиметров ртутного столба. Шум остался, хотя и уменьшился.

Вася роется в истории болезни, ищет что-то.

– Ну дальше, дальше.

– Сейчас. Вот. Зондировали в пятницу: давление в желудочке снизилось до пятидесяти пяти. В легочной артерии - двадцать.

– Ну что ж - не блестяще, но вполне прилично. Как, Алешка, живешь? В футбол играешь?

– А как же! Центр нападения.

– Ну, это ты зря, друг. Самое большее, что тебе можно, - это в воротах стоять. У тебя был тяжелый порок, и сердце после операции все-таки нужно беречь. Понял?

– Понял.

Ничего не понял. По глазам вижу, что будет и дальше играть. Нужно говорить с родителями. Не помню, кто они - смогут ли ограничить? Большая нагрузка для него вредна, а умеренная - необходима.

Я знаю: три четверти ребятишек чувствуют себя совсем хорошо, растут, развиваются и считают себя здоровыми. На самом деле - не все здоровы. У некоторых сердце увеличено, миокард неполноценный. Вот их-то и нужно зондировать, чтобы определить - играть в футбол или нет. Это называется - «отдаленные результаты».

Есть и такие, которым стало хуже.

Это уже трагедия. Сейчас, в следующей палате.

– Здравствуйте, девочки!

– Здравствуйте!…

Плохо отвечают, хуже мальчишек.

Но улыбаются еще приятнее. Пожалуй, они мне даже ближе: привык дома к женской команде - дочка, потом Леночка.

Хватит, давай думать о деле.

Я и думаю о деле. Еще в той палате, у мальчиков, после «отдаленных результатов». Все время параллельно со всякими высокими материями думаю об этой девочке Вале, что лежит на первой кровати.

– Как ты себя чувствуешь, моя милая?

– Хорошо, спасибо.

Всегда говорит «хорошо». Вежливая.

Снова глаза. Снова - аккуратные косички. Румянец с синюшным оттенком. Худенькие руки. А под тонким одеялом угадывается большой живот. Асцит[24]. Увеличенная печень.

Страдание.

Так его нужно бы изображать.

Вот он - брак моей работы. «Случай», что ставят в графу «ухудшение после операции».

Помню - привела ее мама год назад. Школьница второго класса, в форме. Личико было кругленькое, такие же, как сейчас, косички. Только румянец был настоящий, без синевы.

В этой же палате лежала, когда обследовали. Все было правильно установлено - дефект межжелудочковой перегородки, сужение легочной артерии.

Ничего не могу вспомнить об операции. Только записи в истории болезни. Отверстие диаметром около сантиметра. Заплата еще по тому, старому способу - просто швы через край. Достаточно много швов, не сомневаюсь. Так, как написано во всех зарубежных статьях. Расширили легочную артерию.

Неделю было все хорошо, и она так же улыбалась застенчиво, вежливо: «Хорошо…» Потом появился шум, потом все увеличивался. Но еще терпимо. Выписалась - ничего, прилично. Думал - прорезался один, два шва. Не страшно.

Но через полгода ее привезли сюда снова. Уже с декомпенсацией. Печень большая, асцит. Вот с таким страданием на лице.

С тех пор и лежит. Ходим около нее все, лечим, ласкаем. Все без толку.

– Покажите снимки.

Большое сердце, много больше, чем до операции. И нисколько не уменьшается от лечения. Даже, кажется, наоборот.

Слушаю, щупаю живот. Говорю ласковые слова. Но это все так - для вида. Все знаю.

Безнадежно.

Разве лекарства могут помочь, если дырка открылась, а на сердце рубец?

– Что вы думаете, Мария Васильевна? Петро?

– Потом.

– Да, конечно. Потом.

Потом. Она все понимает, смотрит на меня, на них. Надеется. Нет, нельзя больше терпеть!

– Буду оперировать тебя, Валечка. Обязательно. Скоро.

Сказал - и сразу стало страшно. Обязан оперировать. Никакой надежды нет. Пересилить страх. Наплевать на статистику - если будет лишняя смерть. Она наверное будет. Убийство. Преднамеренное убийство. Все равно. Обязан. Но в больнице при лечении, строгом режиме она еще поживет с год, может быть. Каждый день жизни врач обязан сохранить. Нет, при операции есть малые шансы. Есть. Читал в зарубежных журналах… Там были полегче. Нет, почти такие.

Камеру. Операция в камере. После операции - в камеру.

Не доживет.

А смотрит как. И мать вся высохла за этот год, постарела неузнаваемо…

Оперировать. Не слушать никаких отговорок.

Тоненький голосок:

– Когда, Михаил Иванович, оперировать будете?

– Через десять дней.

Все. Сожжены корабли. Пусть Марья не смотрит на меня укоризненно.

Иду дальше, от одной девочки к другой. Слушаю их, улыбаюсь, расспрашиваю. Смотрю снимки, анализы… Все, что полагается профессору на обходе. На Валю изредка оглядываюсь, лежит спокойная. Как буду оперировать? «Старую заплату удалить, вшить новую». Там еще что-то с клапаном легочной артерии - заметно было при зондировании, да и шумы характерные. Недостаточность, что ли? Искусственный клапан? Теперь можем…

Еще и еще палаты. Мальчики и девочки. Новые, еще не оперированные, с тревожными глазами. Поговоришь с ними, послушаешь, потреплешь по щеке, смотришь - получишь награду: маленькую улыбку. Доверие. Приятно. И судьба его, порок, делается тебе близкой и пугает возможными неожиданностями.

– Михаил Иванович, вас к телефону!

Вот, наконец догадались. Все время где-то на краешке сознания - беспокойство о той, вчерашней женщине. Я даже фамилии не запомнил. Да зачем мне фамилия? Голая человеческая жизнь.

– Алло! Ну как там?

Все оказалось благополучно. Поэтому и не звонили. Дураки, не понимают, что я тревожусь. Сами, наверное, не думают.

Как же - ты один такой чуткий?

Обход идет спокойно. Выговор шефа называют «клизма». Я стараюсь быть вежливым с врачами. На «вы» и по имени-отчеству, делаю замечания спокойным тоном. Нельзя пугать больных. Кроме того, врачебная этика. Авторитет врача нужно поддерживать.

Не всегда удается. Если уж очень грубые нарушения - взрываюсь. Знаю, что нельзя, а не могу. Где-то в глубине души чувствую, что могу. Просто распущенность. Власть испортила.

Дошли до конца коридора. За загородкой - послеоперационный пост. Главный пост, самые тяжелые больные. На других этажах - полегче.

Кусок коридора со столом и шкафами и четыре палаты по сторонам. Выстроились и ждут доктор и две сестры.

– Здравствуйте, бригада коммунистического труда!

И в самом деле бригада. Настоящая, хоть и не объявленная в газете.

Мария Дмитриевна в отпуске, но порядок строгий, и вся обстановка как при ней. Командует Паня - ученица и достойная преемница.

Конечно, лечит врач - Нина Николаевна, но без этих сестер все было бы впустую.

Паня грубовата (мягко выражаясь). Как начнет ругаться - хоть святых выноси. Обычно - по делу, есть халатные сестры: что-нибудь не вернула, назначение не выполнила. Но нельзя же так! (А ты сам как? Я - профессор. Все равно.) Приходилось не раз внушения делать. И с врачами тоже спорит.

Но все прощаю за любовь к больным, за настоящую работу.

Грустное вспоминается на этом месте. Машенька недавно умерла, в этой вот отдельной палате. Инфекция. Нагноение в плевре, в полости перикарда, рана разошлась. Сепсис[25]. Матери у девочки не было, и отец какой-то нестоящий, не появлялся. Очень хотелось девочке ласки. «Тетя Паня, можно мне тебя мамой звать?» Не знаю, смогла бы мама дать больше, столько было любви, ухода, ласковых слов. У нее девочка мужественно терпела всякие уколы, вливания. Чем только не лечили! Не помогало. Все хуже и хуже. Последний день. «Полежи, мамочка, со мной рядом». Легла, обняла, шептала. Маша затихла. И вдруг под рукой - кровь! Кровотечение! Нагноение разрушило крупный сосуд. Все залило. Ничего сделать не могли. Смерть за несколько минут. Два дня Паня ходила зареванная, на всех кидалась. Мама.

Неужели не добьемся новой операционной? Чтобы кондиционеры, бактериальные фильтры. Я тоже виноват - мало хожу по начальству. Не люблю ходить. Обязан!

А Паня, наверное, в жизни не очень счастлива. Живет где-то в общежитии, не замужем. Годы идут, уже не девочка. Ей бы своих ребят кучу.

– Как у вас дела, Нина Николаевна?

Пустой вопрос - я знаю, что нормально, на конференции докладывали.

Смотрю. Все сосчитывается и записывается по часам, иногда по минутам. Кровяное давление, пульс, дыхание, баланс жидкости. Кроме того, до двадцати анализов в день. Хорошо бы иметь следящие системы.

Ближе к делу. Здесь нужно подумать - уже нельзя смотреть и разговаривать «на параллельных курсах» - глаза на больном (все хорошо), а мысли где-то…