Светка отобрала у нее мокрый комок материи и, сняв с крюка его любимую купальную простыню, набросила на девочку. Закутала, начала растирать.
– Ты не очень-то, – заметил, – ее наверняка мать ищет.
Обернулся к девочке:
– Где твоя мама?
Та поглядела на него пустыми глазами. Он вздохнул.
– Какая-то она… Может, дурочка местная?
– Ты ее раньше видел?
– Нет. Но в деревне всегда есть своя дурочка.
– Брось. – Она покачала головой. – Мы тут всех знаем.
– Может, дачники?
– Думаешь кто-то еще приехал? Вечером?
Он опять вышел на крыльцо. Дождь шлепал по лужам, как тысячи жаб – вокруг стоял неумолчный шорох, но никаких посторонних звуков больше не было. Ни урчания мотора, ни хлопанья дверей, ни голосов. И темно было вокруг, словно до начала времен, – не светилось ни одно окно, черная листва под ударами водяных плетей слабо шевелилась на фоне черного неба.
Вернулся, в ответ на вопросительный взгляд Светки покачал головой.
– Никого.
Та обеспокоенно поглядела на девочку.
– Может… пройдешь по деревне?
– Толку-то? Если родители хоть что-нибудь соображают, сами нас найдут.
– А может, у нее нет родителей?
– Ну, кто-то же должен быть.
– Может, из Рождественского? Убежала из дому?
Пожал плечами.
– Может, и так. Не выгонять же – пусть переночует. А я завтра туда съезжу. С утра и поеду. Там родители небось с ума сходят. И почему она, черт возьми, все время молчит?
И вновь обратился к девочке:
– Послушай, ты говорить умеешь? Ты ведь в Рождественском живешь, да?
Зрачки у нее были расширены, и оттого бесцветные глаза казались почти черными. Она неотрывно глядела на него, по бледному лицу прошла тень улыбки.
– Папа, – сказала она. Он сел на стул.
– Ну вот, – вздохнул, – приехали.
* * *
…Он устало накручивал педали, возвращаясь в Копалиху. Поездка ничего не дала. Пожилой участковый, сидевший в белом одноэтажном здании с табличкой «Администрация», где были еще почта, телефон и почему-то химчистка, лишь покачал головой.
– Нет, никаких заявлений не поступало. Да и вообще… Если бы что-то было, я бы знал. Народу у нас немного, все на виду.
– Заберете ее?
– Куда я ее дену? – раздраженно ответил тот. – К себе, что ли, поселю? Так у меня у самого трое. Вы адрес свой оставьте – я с районом свяжусь. Или сами заезжайте через пару дней.
– А девочка?
– Пусть пока у вас поживет. Куда ее девать?
Участковый неожиданно оживился.
– Послушайте, а может, она из приюта?
– Какого приюта?
– Ну, из интерната. Тут у нас интернат неподалеку. Для умственно отсталых. Вы ведь говорите, она того, не в себе.
– Да, – задумчиво сказал он, – похоже.
– Хотя нет, сигнал бы был… ну все равно сходите.
Интернат стоял на отшибе. Дальше уже ничего не было, лишь уходившие вдаль холмы, перерезанные оврагами, и чахлые рощицы, которые постепенно сливались на горизонте в сплошную синюю стену леса.
Железные ворота в глухой стене были закрыты, и калитка тоже – пришлось долго жать на кнопку звонка, прежде чем та распахнулась.
– Вам кого? – спросила пожилая женщина в косынке до самых бровей.
– Мне бы заведующую.
– Вы папаша?
– Что? – не понял он.
– Родительский день завтра.
Она осуждающе взглянула на безответственного отца, перепутавшего родительские дни.
– Нет-нет, – заторопился, – я не отец. Я хотел узнать… Понимаете, к нам с женой приблудилась девочка.
Она поглядела на него с еще большим подозрением.
– Может, это ваша? Я хочу сказать – из вашего интерната?
– Вроде нет, вроде у нас никто не пропадал.
Тем не менее отодвинулась, пропуская его.
– Матвеевна!
Подошла еще одна пожилая женщина, на этот раз в крутых завитках перманента.
– Вот. – Дежурная ткнула в него корявым пальцем. – У него, говорит, девочка какая-то…
– Прием в июне был, – неподкупно сказала та, – и вообще мест нет.
– Нет-нет, – снова завел уже ставшую привычной пластинку, – …и ваш участковый сказал, что может, она отсюда, – закончил он.
– Отсюда? – Та покачала головой. – Ну уж нет, наши все на месте.
По двору проходили дети, вероятно, направляясь в столовую. Шли колонной, попарно, держась за руки, и очень, видимо, старались идти в ногу, но все время сбивались. В жарком дрожащем мареве поднимавшихся с земли испарений они походили на инопланетян, как их обычно рисуют – большие головы, утопленные под лоб глаза, крохотные, непропорциональные ручки и ножки.
Его непроизвольно передернуло.
– Нет, – сказал, – наша не такая. Она… обычная девочка. Просто странная.
– У нас все странные, – сурово сказала заведующая, – плодят ублюдков по пьяни, а потом нам сбывают.
Круглые головы как по команде повернулись к ним, рты приоткрылись…
– Так это не ваша? – Он вновь поежился в удушливом воздухе. – Нет? Ладно, я пойду.
И почти бегом направился к проходной, спиной ощущая презрительный взгляд заведующей.
…Он увидел их сразу – в саду. Светка, склонившись над клумбой, аккуратно работала тяпкой, а девочка, присев на корточки, подвязывала хрупкие зеленые стебли, сосредоточенно втыкая рядом с ними щепки.
Калитка скрипнула, они одновременно подняли головы, одарив его одинаковой скользящей улыбкой.
– Ну, что? – спросила Светка, отведя его в сторонку и вытирая о подол испачканные в зелени руки.
Пожал плечами.
– Никто ничего. Участковый говорит, свяжется с районом. Может, там что-то знают.
– А-а. – Показалось или и впрямь он услышал скрытое удовлетворение в ее голосе? – Ну, ладно.
– Приют там есть. Ну, интернат. Для всяких… – Он потряс головой, отгоняя воспоминания. – Хорошо, ты их не видела!
– Ты думал… она оттуда?
– Нет, что ты! Она совсем не похожа. Они, знаешь… Да и заведующая говорит – никто у них не пропадал.
Девочке надоело одной выполнять монотонную работу, она поднялась, отряхнула коленки и подбежала к ним.
– Мы пойдем на речку? – поинтересовалась.
У нее был высокий, но мягкий голос – не заискивала, не просила – просто спрашивала. Поглядел на Светку.
– Вообще-то я сходил бы. Упарился на велосипеде этом проклятом. Вон какая духотища…
– Я возьму полотенце, да? – И девочка, прыгая через ступеньку, взбежала на крыльцо и исчезла в доме.
– Шустрая… – заметил он неодобрительно.
– Вы там поосторожнее, – сказала Светка, – если с ней что-нибудь случится…
– Что с ней может случиться? Разве что решит опять в бега удариться…
Светка поглядела на него как-то странно.
– Она неплохая девочка, – сказала наконец.
По ее лицу промелькнула даже не улыбка – тень улыбки, на миг осветив мягкие черты. Вдруг заметил, что выглядит она неважно; лицо бледное до прозрачности, под глазами лежат глубокие тени.
– Зеленая ты какая-то. – Он тревожно поглядел на нее.
– Ничего… просто душно. Голова побаливает.
– Еще бы! Ты же все утро вниз головой висела. Кому нужна эта прополка дурацкая? Мы же через неделю домой уезжаем.
– Да все она. – Светка кивнула на девочку, которая, стоя на крыльце, старательно запихивала полотенце в пластиковый пакет. – Говорит: цветочкам тоже душно.
– Мало ли что говорит! А вчера ни слова выжать нельзя было. Кстати, как ее зовут, соизволила сказать?
На лице у Светки вновь мелькнула улыбка, сопровождавшая не столько слова, сколько мысли.
– Катерина ее зовут. Катька.
– Надо же! Может, она и фамилию называла?
– Я спрашивала. Она только смеется.
– Все-таки дурочка, – вздохнул. – Может, врет эта заведующая? Упустила по недосмотру, а теперь врет.
– Она меня мамой зовет, – не слушая его, сказала Светка, и улыбка вспыхнула еще сильнее, словно лампочка, в которой постепенно повышали накал.
Вздохнул, пожал плечами и обернулся к девочке.
– Пошли, – коротко сказал.
По-прежнему вприпрыжку она ринулась за ним. Ее подскакивающая походка раздражала, и он ускорил шаг, мимоходом сбивая увесистым пластиковым пакетом головки чертополоха.
Она не отставала – лишь чаще перебирала ножками, временами переходя на бег.
– Папа! – окликнула она наконец.
Он не сразу сообразил, что она обращается к нему. А поняв, устало сказал:
– Ну, чего тебе?
– Папа! Ромашка белая?
– Ну, – подтвердил он.
– А почему ты говорил мне, что белого цвета не бывает?
– Когда это я тебе говорил? – Предгрозовая духота наваливалась на него, мешая думать.
– В прошлом году. Или в позапрошлом. Не помню.
– Вообще-то белый цвет – это не цвет, – согласился он. – Это просто смесь всех цветов. А их всего-то семь. Это…
– Знаю-знаю, – бежала рядом, пыталась поймать руку, – каждый охотник…
Может, и не дурочка, подумал он. Просто с приветом. Убежала из дому, напридумывала себе невесть что…
…Вода дремала под вязким обрывом. Даже не дремала – ждала, что-то в ней тяжко ворочалось, темное, недоброе. На миг ему даже показалось, что, если он вступит в нее, потревожит ее покой, она схватит синюшными пальцами за щиколотку и больше не выпустит.
