— Вот так. Пускайте жидкость.
Оба смотрели в одну точку — на резервуар. Пошло. Деон закрепил иглу у вены пластырем, проверил, хорошо ли держится, и поднялся.
— На пятьдесят поставьте для начала. Я потом взгляну еще раз и скажу, какой режим выбрать.
Мать все еще держала головку ребенка, как ей велели.
— Что же вы раньше не пришли, чего ждали? — спросил он ее.
Он и сам не знал, зачем спрашивает. Что она может ответить? Тысячу причин назовет. Обращалась к частному доктору, но у нее нет таких денег; не было денег на дорогу; она не знала, что ребенок так серьезно болен; никто не сказал, куда обратиться. И так далее.
Впрочем, она ничего и не думала отвечать. Стояла и мурлыкала что-то монотонное, не разжимая губ, едва слышную колыбельную.
Он повернулся к сестре, но та уже распеленывала следующего ребенка.
— Эта женщина ела сегодня? Есть у нее еда? — спросил он. — Подумайте, нельзя ли что-нибудь для нее найти. Может, чашку чая, ну хлеба там? Пожалуйста.
— Прошу прощения, доктор, но больница не обеспечивает питанием матерей. Прошу прощения.
— Может, мне тогда и ей вводить глюкозу? — сказал он резко.
Та покачала головой.
— Я понимаю, доктор. Но таков порядок, прошу прощения.
Ночь продолжалась, и измерялась она не секундами, не минутами, не часами, а мучительными стонами, рвотой исходящих кровавым поносом и умирающих младенцев.
И работающего среди всего этого Деона упорно точила мысль, что настоящее сражение не здесь, а где-то еще. Здесь не больше как бои местного значения, оборона. Настоящий враг не гастроэнтерит. Настоящий, тот изощреннее и безжалостней, — это система, при которой людей держат в оковах лишь за то, что у них темный цвет кожи.
Ночь пришла и не уходила.
А потом, почти неожиданно, оказалось, что уже третий час.
Они принимали пациента за пациентом, а очереди, казалось, не будет конца; они заставляли себя не спешить, но работали в ритме, как игроки в хорошей команде, страхуя и поддерживая друг друга. Потом, когда очередь подходила к концу, приехали еще несколько пациентов, но эти — уже с последними автобусами, и стало ясно, что поток приостановился.
Деон даже подумал со вспыхнувшей вдруг надеждой, что еще не поздно вернуться на эту вечернику к Хеймишу. Неразумно, конечно: ведь утром он должен быть в больнице. Но ему просто необходимо вдохнуть запах вина — как противоядие этому отвратительному зловонию человеческих экскрементов.
Она еще там, интересно?
Сестра выглянула в дверь и объявила:
— Последний, доктор. — И сама вздохнула с облегчением.
Она была не так уж молода, и от этой работы у нее, наверно, чертовски ныли ноги.
Последней оказалась довольно молодая цветная женщина; голова ее была повязана шарфом, лицо, как у всех, растерянное, загнанное, в руках — закутанный в одеяло ребенок. Она топталась в дверях, и сестра поджала губы — только время отнимает!
— Проходите же, мама, — нетерпеливо произнесла она. — Проходите. — И взялась за край грязного рваного одеяла.
Полуторагодовалая девочка спала, положив головку на плечо матери. Как только развернули одеяло, она проснулась с пронзительным криком. Сестра хотела было взять ее, но она поджала ноги и судорожно обхватила мать за шею. Сестра оторвала ее решительным движением — вот еще какой вздор! — и положила на стол для осмотра. Девочка тут же стала вырываться. Не зная, что дальше делать, сестра растерянно повернулась к Деону.
— Что с вашим ребенком? — спросил Деон, обращаясь к матери.
Женщина пробормотала что-то неразборчивое.
— Что? — резко переспросил он.
— Она больная, — сказала женщина. И вдруг сама принялась рыдать. Опустилась на пол у стены и запричитала, как над покойником.
Ребенок тут же умолк.
Деон и сестра обменялись взглядом. Сестра наклонилась над женщиной и принялась ее уговаривать.
— Ну же, мама. Вставайте, вставайте, — повторяла она одно ин то же. И четко произносимые ею английские слова, хотя женщина, возможно, их и не понимала, звучали как заклинания. Постепенно женщина успокоилась, однако по-прежнему не поднимала глаз на белых людей.
Деон понял, что здесь придется вытягивать каждое слово.
— Вы откуда?
— Из Ворчестера, доктор.
— Из Ворчестера!
Это же семьдесят миль!
— А почему вы привезли ребенка сюда?
Женщина пожала плечами.
Сестра возилась с огромной ржавой английской булавкой.
— Доктор! — воскликнула вдруг она таким тоном, что Деон тотчас повернулся к ней.
Она стояла, уставившись на пеленки. Нет, это не обычная велень, пеленки были покрыты пятнами крови. Деон и сестра смотрели на ребенка. Сестра даже затаила дыхание. Деон отметил это про себя, хотя ему теперь было не до нее; он думал о том, что, как ни готовь себя к самому неожиданному, жизнь такое может подкинуть, чего ты никак уж не ждешь, такое, что может выбить любого из колеи.
Он наклонился над ребенком, не веря своим глазам. Низ живота девочки представлял собою сплошную рану.
— Что случилось с ребенком, черт побери? — закричал он.
Девочка дернулась и снова зашлась в крике, а мать зарыдала. Сестра с укором посмотрела на него.
— Успокойтесь, мама. Успокоитесь.
Понадобилось четверть часа, чтобы выпытать у нее наконец, что же случилось.
Ее муж работал на строительстве в Ворчестере, рассказала им женщина. Он чернорабочий, работал на бетономешалке. А осенью нанимался собирать виноград под Ворчестером — до самого Барридейла доходил. Во время уборки на фермах лучше платят. В прошлом месяце он снова снялся с места и подался в Монтегю и прислал оттуда письмо, чтобы она приезжала к нему в конце недели. Но тетушка, с которой она всегда оставляла ребенка, тоже уехала. Она не знала, как быть, а потом все-таки оставила ребенка у соседей. Ну, не близкие люди, она их толком не знает, но соседи ведь. Сегодня она вернулась из Монтегю и пошла за девочкой. Эти люди сказали, что ребенок заболел, вот она и кинулась с ней к доктору в Ворчестер. А доктор велел ей везти ребенка в большую больницу в Кейптаун.
— Он не дал вам письма? — спросил Деон.
Она кивнула.
— Дайте-ка взглянуть.
Женщина порылась в потрепанной желтой сумочке. Несколько медных монет покатились на пол.
Наконец она протянула Деону сложенный вдвое конверт, и он стал читать вслух, пока женщина ползала по волу, собирая мелочь.
«Врачу Скорой помощи. Прошу принять ребенка — девочку полутора лет с повреждениями в нижней части таза, рваная рана наружных половых органов. Возможные причи…» — Он остановился на полуслове.
Он долго смотрел на вполне ясное, не имеющее другого значении слово, потом перевел взгляд на ребенка, лежавшего на столе.
— Боже мой! — И, повернувшись к сестре, крикнул: — Да вызывайте же врача из гинекологии, это их случай. При чем тут капельницы!
Он повалился на кровать в своей комнате, даже не включив свет, не раздевшись.
Он заставлял себя не думать, но черные глаза ребенка на искаженном болью лице — а девочка непрерывно вертела от боли головенкой — неотступно стояли перед ним. В порыве гнева он вскочил на ноги и в два шага пересек комнату, подбежал к окну. Черная громада горы возвышалась над городом, точно вырастая из него. Небо над ней было усеяно мерцающими звездами.
Как Ты позволил случиться такому? — вопрошал он, взывая куда-то в темноту за звездами. Какими же чудовищами населил Ты землю! И это по подобию Твоему?
Гнев души ощутимой физической болью кипел в нем, поднимаясь волной к горлу.
Какое же наказание должно обрушиться на того, кто способен сотворить такое? Как он решился на это? Как сотворил? Швырнул на кровать или, может, просто припер к стене? Как можно вообще понять ход мыслей чело… нет, существа, способного задумать такое и — совершить?
Врач из приемного покоя гинекологического отделения, молодой круглолицый человек, застенчивый, с мягкими манерами, сразу же явился и забрал ребенка, чтобы осмотреть под наркозом.
Деон поправил несколько капельниц, где, как ему показалось, раствор шел недостаточно быстро, написал несколько строк сестре и почти бегом направился в гинекологию.
Ребенок лежал на операционном столе, худенькие ножки привязаны ремнями. В конце концов, успокаивал себя Деон, она ничего этого не видит, не чувствует ни боли, ни ужаса.
— Полный разрыв плевы, как и следовало предполагать, — сказал ему врач, закончив осмотр. — В задней стенке матки прободение в сторону прямой кишки, шейка вывернута. И еще один разрыв в заднем своде с выходом а брюшную полость, но он закрыт, очевидно, тонкой кишкой. Общее заражение. Я не справлюсь один. Здесь работы, скажу я вам… Я наложу свищ и оставим так, пока не прекратится воспаление. — Он поколебался, потом спросил: — Вы… известили полицию?
