— Что ты рисуешь?
— Подсчитываю, — объяснила она, — на сколько меня обманули.
— Надо вернуться, — посоветовал Костя, — и потребовать от продавщицы, чтобы пересчитала сдачу.
— Ладно уж, — махнула девушка.
И тогда он сказал ей, что тоже так всегда машет рукой, как она, и Дуся обрадовалась, хотя чему тут радоваться, и посмотрела на Костю, как бы испугавшись, и он точно так же, с изумлением, посмотрел, и после того, как взгляды их встретились, — пошли дальше под руку.
— Что батюшка мог объяснить тебе, — удивилась Дуся, — если не различает красного и зеленого цветов — ему даже не разрешили водить машину, а я вообще не представляю, как он это все видит, — девушка показала на траву, цветы в ней, деревья в саду, речку и небо. — Ты не переживай.
— Я не переживаю, — сказал Костя. — Принести тебе яблок?
— Принести.
Он побежал в глубь сада, выбирая яблоню, и тряханул самую лучшую. Посыпались в траву яблоки, и, когда Костя стал собирать их, появился какой-то болван в очках и с лицом в веснушках и потребовал паспорт. Костя растерялся, не ожидая, что в саду попросят документы. Сразу же он вспомнил про того ненормального парня, который набросился на него вчера с кулаками, и подумал сейчас, что убил его. Чего не приходит в голову, когда собираешь яблоки в саду, и вдруг требуют паспорт. А у этого конопатого под очками веснушки вспотели, он объявил, что разрешается собирать яблоки только колхозникам, и продолжал выяснять насчет паспорта. Костя выбросил из карманов яблоки и сделал вид, что ищет паспорт, сожалея, как все глупо получается, и почувствовал, что счастье буквально уплывает у него из рук. Тут еще один жлоб подошел, грызя яблоко. Увидев, что Костечка готов расплакаться, он подмигнул конопатому.
— Иди, — тот похлопал Костю по плечу, — но больше чтобы не попадался, а то…
Выбравшись из сада, наш герой не заметил улыбочки на лице у Дуси.
— А яблоки? — спросила она, и Костя начал объяснять, что потребовали паспорт. — Смотри, они смеются над тобой, — показала девушка, — и машут, чтобы вернулся. — Но Костечка не мог головы поднять и побрел дальше. — Они кричат, что пошутили, — Дуся догнала его. — Иди, принеси яблок!
На этот раз, сворачивая с дорожки в сад, Костя опять вспомнил сон, где папа и мама жгли во дворе ночью костры. Опять ему стало больно и обидно, что родители забыли про него, и наконец догадался, почему забыли, — потому что он познакомился с хорошей девушкой и у него все будет с ней хорошо, но Костя захотел, чтобы папа и мама, собравшись с родственниками во дворе, и о нем так поскорбели, как и о его братце с Варькой.
Он принес девушке яблок, а Дуся жила в другой деревне, и они обрадовались, что еще долго идти. Костя захотел обнять девушку, но никак не решался — и, когда услышали в лесу петухов, лишь тогда осмелился, бросил сумку с батонами на землю и обнял Дусю.
— Жалко сумку, — сказала девушка. — Подыми. — Но он ее не слушал. — Не надо сейчас, — попросила она, — меня ждет мама. Если хочешь, я познакомлю тебя с ней.
Костя поднял сумку, вздыхая.
— Ты только не бойся, — сказала ему девушка, ведя к себе домой огородами.
Они поднялись по крылечку в самую маленькую хатку в деревне, и в ней в самой маленькой комнатке лежала в детской кроватке старушка. Увидев Костю, она улыбнулась и, желая что-то сказать, протянула руку, но не могла найти слов и, смущаясь, провела ладонью по голому плечу. На одеяло посыпалась с ее омертвелой кожи шелуха, и старушка тогда сказала, будто оправдываясь:
— Это не грязь, а пыль.
Опять приснилась мама — едет на телеге и что-то кричит мне, а я иду рядом и будто от кого прячусь за лошадью. На озере женщины полощут в воде какие-то бумажки. На них написаны имена. Буквы расплылись, как на промокашках. Читаю эти имена и — проснулся. Посреди ночи я встал, зажег свет и записал все имена. Снова лег, приснилось дальше: у нас в доме потолка нет и крыши — черное беззвездное, словно в тучах, небо, но туч, как и потолка, нет — оттуда дыхание летней, теплой ночи; слышу наверху шаги, когда чердака нет. И опять мама что-то кричит… Я иду в сени, где дырка на чердак, там стоит лестница; лезу по ней, жуткая темнота, ничего не вижу — лестнице нет конца. Я срываюсь и падаю — не лечу, а падаю — и просыпаюсь. В комнате дует ветер, как на улице, а я спал у окна, и в голове ветер.
Я скорее оделся, сел на мотоцикл и поехал. Когда свернул с асфальта — все больше покосившихся домов с забитыми окнами, с проваленными крышами. Все чаще попадались сгоревшие деревни с одними печами и трубами, еще угадывались зарастающие лесом поля, и, чем дальше я ехал, осторожнее билось сердце.
Сестра косила на улице, когда я приехал, и, вместо того чтобы поздороваться, робко улыбнулась. Возле брошенных домов вырос бурьян выше человеческого роста; от полынного запаха закружилась голова, и я не сразу сообразил, что сестра выкашивает мне в бурьяне дорогу — ожидать ей больше некого. Я зашел с Машей в дом, где родился, чтобы поскорбеть. Нельзя сейчас представить, как свежо здесь было и чисто, когда жила мама и все мы были счастливы. В сенях к стене приставлена лестница на чердак; заметив, как светится небо в дырявой крыше, я вспомнил страшный сон, когда ночью полез на чердак и упал с неба, и предложил сестре:
— Давай починим крышу.
— Зачем? — удивилась Маша.
Глаза у нее заблестели от слез, а я позавидовал сестре. Оставшись в отеческом доме, она не могла осознать — какое это счастье. Я сам чуть не заплакал и тихонько вздохнул, чтобы Маша не услышала. Я не знал, о чем еще заговорить, и хорошо было помолчать, но сестра спросила:
— Как твоя Дуня?
— Откуда ты знаешь про нее?! — воскликнул я и вспомнил, что летом сам, не удержавшись, рассказал, как познакомился с Дуней, и сейчас пожалел, что рассказал, сильно пожалел. Чтобы перевести разговор на другую тему, я спросил у сестры: — У тебя не найдется платка?
— Зачем тебе платок?
— Надуло ночью из окна, — объяснил я, — а спать в вязаной шапочке жарко.
Сестра перерыла весь дом и развела руками. Я огляделся — из маминой одежды ни ниточки не осталось, а Маша, сама без платка, в рваной телогрейке, наброшенной прямо на ночную сорочку, пробормотала:
— Не могу найти даже кружку, чтобы напоить тебя чаем.
— А ты как пьешь?
— Из чайника.
— Ладно, — вздохнул я. — Поеду дальше.
— Куда? — не поняла Маша.
— Куда же еще дальше, — усмехнулся я.
— На кладбище? — догадалась сестра. — Надо взять лодку.
— Зачем?
Маша не ответила и начала вспоминать детство, когда папа посылал ее на озеро узнать, откуда ветер.
— Что-то не помню, — сказал я.
— Тебя еще тогда не было, — хихикнула сестра.
Я притворился, будто ничего не понимаю, но сообразил — папа посылал ее на озеро, чтобы остаться наедине с мамой.
— Уже давно берег голый, — загрустила Маша, — а раньше над озером наклонялись деревья.
— Не помню, — пожал я плечами.
Мост через речку развалился, и на кладбище можно добраться только на лодке. Я взял лодку и переплыл на другой берег. Все здесь собрались; даже те, которые умирали в городе, завещали похоронить себя на родине и возвращались в гробах, и на кладбище было веселее, чем в деревне. Я преклонился у родительских могил и вспомнил сегодняшний страшный сон, в котором мама что-то закричала мне, а я, проснувшись, забыл. У меня до сих пор от ее крика ветер в голове.
— Как ты там? — спросил я у мамы. — Чего же ты кричала? Ну скажи хоть что-нибудь! — взмолился, но она молчала.
Поздно вечером я вернулся в город. У соседей одолжил кусочек хлеба и поужинал, задумавшись над жизнью, как она пролетает с каждым днем быстрее; не успеешь оглянуться — уже осень. Вспомнил про Дуню и еще сильнее загрустил. Решил сходить завтра к чудотворной иконе, и, когда лег спать, опять приснилась мама.
Я увидел во сне наклонившиеся над озером деревья, о которых рассказывала сестра. Они росли на берегу, когда я еще не родился. Одно уже упало в воду. Свистит ветер — мама снова закричала мне в ухо, а женщины показывают расплывшиеся имена на промокашках — и я проснулся. Из дырявого окна дует, как на улице, и у меня в голове опять ветер. Я надел вязаную шапочку и вспомнил, что вчера уже видел этот сон. Я стал искать тетрадку, в которой записал имена, но не нашел. Я понял, что мне приснилось, будто я их записал. В шапочке жарко, я снял ее, и ветер задул сильнее. У кого бы попросить платок, — подумал я и вспомнил имя, которое не мог забыть. Дождавшись утра, позвонил Фросе и попросил у нее платок.
— Приезжай, — сказала она и тут же спохватилась: — Что это у тебя за голос такой?
— Какой?
— Тебе больно?
— Очень.
— В кого ты влюбился? — сразу же догадалась Фрося.
