— Ну ладно, Майечка. Я скажу. Ты думаешь, шо я ничего не понимаю. Правильно. У меня ни образования, ничего. Но я понимаю, шо ты решила все узелки поразвязывать одним махом. Нас с Фимой, думаешь, уже развязала. Теперь едешь к Мирославу развязывать веревку. Давай-давай. У тебя узлов — на сто лет. Мне Фаня много чего рассказала про тебя. Такая фамилия — Куценко — тебе знакомая? Мне очень даже знакомая. И лицо его мне знакомое. Шоб ты знала.
Блюма победно плюхнулась на табуретку. Выложила руки на стол. А бумажку из пальцев не выпустила.
Я заметила, что она втянула в дужки часиков новую белую резинку. И узлы надежные. Крепкие. Блюма поймала мой взгляд и выше закатала рукав кофты.
— Что, он сюда приезжал? При Мише?
— Нет. Без Миши. Миша уже в армию пошел. Но у меня язык за зубами. Я — могила.
— И что ты Куценко сказала, могила?
— Ну. Сказала, что Миша в армии.
— Хорошо, Блюмочка. Хорошо. А давно он был?
— Миша только-только ушел. Больше года. Как раз прошлой осенью. В ноябре.
— А как он тебя нашел?
— Нашел и нашел. Не объяснял.
— А Мишенька про Куценко знает?
— Что знает? — Блюма сделала вид, что не понимает.
— Сама знаешь, что знает. Не придуряйся.
— Я ничего про Куценко не знаю. Видела его в лицо. И тебе прямо говорю. За что видела, за то и говорю. Собралась в Киев — скатертью дорога. Из меня не вытянешь. Я — могила.
И ничего с ней не сделаешь. Умному человеку скажи — поймет и ответит. А она и не ответит, и не поймет.
Но дело не в этом.
Попрощались с Блюмой плохо. Она, видно, жалела, что наговорила лишнего. Но я только укрепилась, что надо ехать к Шуляку.
Снова отправилась на почту. С вещами.
Позвонила.
Мирослав сам взял трубку.
Я подала голос. Он сразу узнал меня. И это через столько лет! Сразу не посчитаешь. Да. Любовь есть любовь.
— Что-то с Мишей? — испугался, конечно.
— Нет. Миша в порядке. Примешь меня на пару дней? Просто как постороннюю. Или у тебя семья? — Вроде я не в курсе.
Телефонистка, когда соединяла, сказала, что Остер вызывает, так что я намекнула откровенно, что нахожусь в двух часах езды от Киева и могу скоро быть на такси. Средства позволяют.
Мирослав ответил коротко и ясно:
— Жду.
А дальше вот что. А дальше то, что Мирослав сильно постарел. А ведь он незначительно старше меня. Сухомятка сказывалась на лицо. Я заметила с сожалением, какой он был красивый, а за десять лет стал совсем пожилой. Мирослав отмахнулся, потому что весь его восторг сосредоточился на мне.
К сожалению, когда собиралась к Блюме, я оделась не наилучшим образом. Поезд есть поезд, и настроение тоже. Но Мирослав на одежду не обращал внимания, а смотрел и смотрел на мое лицо и фигуру:
— Майя, правильно мне мама говорила, что ты ведьма.
Он, конечно, смеялся, но мне стало обидно.
— А ты поверил? И потому завел шашни с медсестричкой. Чтобы она тебя средствами медицины отучила от меня.
Да. Мы оба шутили вслух. Но в душе не шутили. У каждого было свое расстройство по поводу прошлого. Ничего не исправишь. Тем более плюс истекшее время.
Я осмотрела квартиру. Хорошая, светлая. Две смежные комнаты. Неплохо за одну маленькую комнатку в коммуналке. Дела на работе у Мирослава шли все хуже, и теперь он находился на малооплачиваемой работе чуть ли не рядовым мастером. Где — я не вникала, а он не делился.
Почти сразу же перешли на Мишу.
Миша писал Мирославу регулярно. Мирослав принес письма в коробке из-под обуви. Коробка большая — недавно купил хорошие чехословацкие ботинки и переложил бумаги сюда. А то раньше навалом лежали в ящике стола на кухне. Мирослав говорил и радовался, что как раз к моему приезду получилось удобное и вместительное место для Мишенькиных писем.
Первым делом я поинтересовалась, о чем сообщает Миша. Как его настроение.
— Читать писем не буду, он писал не мне, не мне и читать. А у тебя, Мирослав, спрашиваю не отчет, а рассказ по мотивам.
— Настроение хорошее. Боевитое. Ждет отпуска. Обещает приехать.
Шуляк гладил бумажки, вынимал и прятал листочки обратно. Почерк у Миши тут оказался совсем другой. Мелкий, быстрый. В отличие от писем в мой адрес. Печатными буквами. А у Блюмы — тоже отличался. Клонился влево, и знаки вроде жучков, врастопырку. Как будто писал левша. Я только в эту минуту проанализировала. Но писал один человек. Сразу видно, что зачем-то подделывается.
Мирослав продолжал:
— Поступать после службы никуда не собирается. Хочет оглянуться, отдохнуть. Вот и все.
— Что про меня пишет? Про семью? Сестру? Вспоминает? — Я нарочно прямо и нелицеприятно поставила вопрос.
Но Шуляк не стал в тупик и без заминки ответил:
— Знаешь, ты не обижайся, мы с Мишкой про тебя никогда не говорили. Не то чтобы не обсуждали, боже упаси, а вообще не говорили ни полслова. И мне он про тебя не пишет. Про сестру как-то написал, что интересно, какой она будет. Про Марика, твоего мужа, тоже не пишет. Ну, это понятно.
— А насчет меня вы договорились, что ли? Не вспоминать?
— Какой уговор! Не вспоминаем друг перед другом, и точка. Болячку не трогать. Как моя мама говорила. Она ж перед смертью вдруг встала. Да. Представляешь, встала и пару недель ходила. Кое-как, но ходила. И в туалет, и кушала сидя. За стол садилась и кушала. А потом умерла. Миша тебе рассказывал?
— Нет.
— Ну и правильно. Нечего тебе голову забивать. За Мишку не волнуйся. Гилю часто вспоминает. Берет с него пример. Я двумя руками за это. Так ему и пишу всегда. Помни Гилю, помни Гилю. Судя по письмам, он на правильном пути.
Я уже и не сомневалась.
В качестве последней капли спросила:
— Тебе что-нибудь говорит имя Куценко Виктор Павлович?
— Нет. Не слышал про такого.
Мирослав ответил честно. Врать он никогда не умел. Говорил, что мама не учила. И моя мама меня не учила.
Разошлись спать.
Если бы он ко мне пришел, я бы его приняла.
Но он ко мне не пришел.
В плане посещений у меня осталось два пункта: Куценко и Лазарь с Хасей.
Куценко жил по старому адресу. Дома его не оказалось. Дверь открыла соседка и сказала, что вечером он приходит когда как, в зависимости от расписания занятий. А жена в пять всегда дома обязательно. Про жену я не спрашивала. Я спросила, про телефон у них в квартире. Оказалось, что телефона нет. На вопрос, работает Куценко по-прежнему в техникуме или нет, я получила подтверждение. Да. Свое дело Виктор любил и был ему всецело предан.
Несмотря на риск не застать Куценко, я направилась в педагогический техникум, туда, где прошли мои юные годы. Мучительные воспоминания роились в голове и мешали думать. Я и не думала.
Посмотрела расписание. Лекции Виктора начинались через час. Я у входа снаружи присела на скамейку в ожидании.
Он увидел меня первый. Бросился с распростертыми объятиями. Совсем не изменился. И не поседел. Не то что Шуляк.
Я поднялась навстречу:
— Здравствуйте, Виктор Павлович!
— Майечка! Ты мне каждую ночь снишься. Смотрю и глазам не верю!
— Верить надо. Я — это факт.
— Да, да! Ты тут по какому делу?
— Пришла к тебе. Насчет Миши.
Виктор сразу насторожился:
— Какого Миши?
— Твоего сына Миши. Ты в Остер ездил? Мишу искал?
— В какой Остер? Никакого Остра не знаю. И Мишу не знаю.
Я применила фактор внезапности и застала Куценко врасплох.
— У тебя еще двадцать минут до лекции. Расскажи мне все по-хорошему. Ты знаешь, я и по-плохому могу, — заглянула Виктору в глаза, глубоко заглянула, на самое глазное дно.
И он рассказал.
Моя мама Фаина Лейбовна не сидела сложа свои натруженные руки. Как только она заподозрила, что я с кем-то серьезно встречаюсь, она установила самостоятельное дежурство или возле дома, или возле техникума. И заметила меня под ручку с Куценко. Сделала свои выводы и ждала счастья своей дочери. Но потом пошло дело к свадьбе с Суркисом. Мама со слов Лазаря и Хаси знала характер Фимы. И что выпить любит, и так далее. И что на голову слабый временами, когда сильно задумается о своей пропавшей семье. И моя мама пошла к Куценко за несколько дней до свадьбы. И валялась у него в ногах прямо на задворках техникума, чтобы он меня за себя взял или хоть дал надежду. Только чтобы мне не выскочить за Фиму. Что я беременная, она знала по собственным соображениям, поэтому и пошла.
Виктор Павлович ее ободрил и свернул на меня, что я сама не хочу. А раз я не хочу, так и пусть как хочу. А что касается возможного ребенка, еще неизвестно, чей он.
Да. Ответ хороший. Ничего нового не придумано до сих пор. Не то что в те времена.
Мама не стерпела и сильно плюнула в лицо Виктору. Он утерся. Ушел на лекцию и не сказал заключительное слово.
Видно, маму такое положение задело. Примерно через год, когда Миша уже стал вполне похож на человека и, между прочим, на Куценко, мама пошла с мальчиком якобы гулять и показала Куценко ребенка. Прямо ткнула лицом в лицо.
