— Не скажу, — чуть помедлив, через силу признала мамочка. — Мерзости я нахлебалась, это да. Ну так это он наркозависимым был, не я…
— А ты была нарко-со-зависимой, — сообщила старуха. — Сама такого в жизнь привлекла. Он себя топил, ты его спасала, так и жили.
— А как еще? Он же муж мне был, отец моего ребенка, — стала оправдываться мамочка. — Ребенку нужен отец…
— А чего тогда разошлась? — усмехнулась старуха.
— Сын попросил, — неохотно вспомнила мамочка. — Он такого в детстве насмотрелся, не привели Бог никому! Сын, сыночек, он сам, ему тогда и четырех еще не было, сказал мне: «Мама, мамочка, давай уйдем от папы и будем жить вдвоем!» Тогда я и решилась.
— Стало быть, трехлетний ребенок на себя такую ответственность принял? Рано, раненько ему стать взрослым пришлось, — ядовито прокомментировала старуха. — Не было у него, значит, на тебя опоры…
— Ох и жестокая ты, — подивилась мамочка. — Наотмашь бьешь.
— Я — это ты, — напомнила старуха. — Ну а на отца у него была опора? Как думаешь?
— Да какая там опора, — передернулась мамочка. — Наркоман, этим все сказано. Не хочу даже вспоминать.
— Небось не раз ему смерти желала, да?
— Никогда я ему смерти не желала, вы что! — возмутилась мамочка. — Я не зверь! Нельзя живому человеку смерти желать, какой бы он ни был!
— Ага. Верю. Но так-то вот думала хоть раз: «Уж лучше бы тебя вообще не было»? Или «Хоть бы ты сгинул куда-нибудь подальше, и не видеть тебя»? Или хоть «Провались ты!»?
— Думала, — призналась мамочка. — И не раз думала.
— А это и есть пожелание разрушения, то есть смерти, — подсказала старуха. — Тайное твое Желание…
— А вы бы смогли сохранять равновесие и спокойствие, живя с наркоманом? — запальчиво вскинулась мамочка.
— Я и не смогла, — пожала плечами старуха. — Ты чего, забыла? Ведь я — это ты… Только ты вовремя соскочила, а я — нет. И вся моя жизненная энергия улетела в Черную Дыру. И его не спасла, и себя иссушила.
— Ладно, Бог с ним, — устало сказала мамочка. — Что сейчас об этом??? Мне о сыне думать надо. Велено идти туда — не знаю куда, искать то — не знаю что. Не подскажете направление?
— Верной дорогой идешь, милая, — хохотнула старуха. — В прошлое, в прошлое! Там все разгадки. Вот меня нашла — уже часть дела сделана. И я тебе вот что скажу: сын — это часть отца, его плоть и кровь, как ни крути. Желая мужу смерти, ты и на сына ее тень набрасываешь. Даже если любишь больше жизни!
И я тебе вот что скажу: сын — это часть отца, его плоть и кровь, как ни крути. Желая мужу зла, ты и на сына ее тень набрасываешь. Даже если любишь больше жизни!
— И что делать? — помертвела мамочка.
— Прощения просить за то, что вольно или невольно смерти пожелала. Задним числом, — посоветовала старуха. — Даже если человека уже на свете нет — он услышит, поймет, примет, и освободишься ты от этой незримой связи.
— Спасибо. Куда мне теперь? — спросила мамочка.
— Твой компас — душа, — ответила старуха. — Она подскажет. Она всегда подсказывает. Только мы ее слушаем редко.
— А как же вы? Так здесь и останетесь? Может, вам помощь какая нужна? — спохватилась мамочка.
— Благодарствую, что предложила. Да только мне уже ничего не нужно. Я давно умерла, — ответила старуха.
И зеркало, лопнув, с треском разлетелось на тысячи мелких осколков. Мамочка зачем-то подобрала один из них и положила в карман. Так, на память.
И двинулась она дальше. Душа ничего такого особенного не подсказывала, так что шла мамочка просто так, где поровнее. И вскоре почувствовала гнусный запах — как будто тухлые яйца смешались с дохлыми кошками. Хотела было повернуть, обойти, но тут душа голос подала: «Нет, прямо! Туда иди, туда!» Мамочка не стала кочевряжиться, пошла прямо, и вышла она к какой-то яме, до краев наполненной не то грязью, не то еще чем похуже. На поверхности то тут, то там плавали какие-то кочаны и сучья.
— О господи! — ахнула мамочка, присмотревшись. Вовсе не кочаны и сучья это были — головы и руки.
На звук все головы завертелись, увидели ее, руки-сучья протянули, и сразу началось:
— Спаси-и-и-и-и…. Помоги-и-и-и-и…. Протяни руку помощи… А-а-а-а-а-а…. Погиба-а-а-а-ем….
— Сейчас, сейчас, — заволновалась она, выискивая глазами какую-нибудь жердину. Нашла, кинулась, протянула ближайшему. Он ухватился, полез было, но быстро обмяк и повис.
— Не могу… Сил нет… Руку дай! Дай руку!
Она, не раздумывая, дала ему руку — и вмиг оказалась в зловонной жиже.
— Я так и знал… Ничего меня не спасет… — безнадежно проговорил залепленный грязью кочан, и она, холодея, узнала в нем собственного мужа, с которым давным-давно рассталась и встречаться вновь вовсе не горела желанием.
— Как это получилось??? — проговорила она, отчаянно бултыхаясь и нащупывая ногами дно.
— Соскользнула ты… Скользко здесь, — объяснил он.
— Сейчас… Погоди, я нащупаю почву под ногами, выберусь сама и помогу тебе, — пообещала мамочка.
Она с трудом, кое-как, выкарабкалась на бережок, вся заляпанная противной, вонючей грязью, и снова протянула ему жердь. Муж ухватился, побарахтался и снова попросил:
— Нет, самому не выбраться… Руку, руку дай!
На этот раз она была начеку и, когда почувствовала, что он расслабился и повис, попыталась выдернуть руку. Но он уцепился намертво и тянул, тянул ее вниз. Словно в фильме ужасов, он стал выпускать щупальца и оплетать ее руку. Ноги скользили по глинистому берегу, и она вновь скатилась бы, но другая рука сама нащупала в кармане осколок зеркала. «Утянет, как Старуху в Черную Дыру», — мелькнула паническая мысль. Она выхватила и не глядя полоснула по ближайшему щупальцу. Муж вскрикнул и отпустил. Она отскочила на несколько шагов, тяжело дыша.
— Ты зачем меня за собой тащишь? — крикнула она. — Я же тебя наверх тяну! Ты сюда лезь!
— Не могу, — апатично отозвался муж. — В ломы мне напрягаться… вроде настроюсь вылезти — а там ветер, холодно, тревожно как-то. А тут — тепло, спокойно. Ну, у меня мышцы сами и расслабляются.
— Но там же грязь, вонь! — с отвращением воскликнула она. — Здесь хоть движение воздуха какое-то. Ветер перемен!
— Дура ты, не понимаешь! — вдруг впал в ярость он. — Да от этой вони знаешь какие видения бывают??? Я в них герой, я красавец, я повелеваю мирами, я могу летать! А ты там, наверху, можешь? Фиг ты можешь!
— Но погоди… — растерялась она. — Не злись, пожалуйста!
— Какого черта «Не злись», если ты меня бесишь??? Да на фига мне твой ветер перемен, от него одни неприятности! Там, наверху, все время надо куда-то идти, чего-то делать, и везде опасности, я туда не хочу, мне страшно, я буду сидеть здесь, тебе понятно???
— А зачем ты руку дать просил??? — крикнула она. — Ты же сам меня просил помочь???
— Ну просил, — снова обмяк он. — А вдруг? Ты мне нужна… Здесь так одиноко… А ты… ты одна меня понимаешь. Накормишь… Напоишь… Пожалеешь… Ма-а-а-а-а-мочка!
— Я тебе не мамочка, — холодно сказала она. — Я нашему сыну мамочка. Я его спасать буду. А ты… Захочешь — выберешься. Найдешь способ. Мышцы, например, потренируешь. Или силу воли. Но себя я утянуть на дно не дам, и не налейся. Так что не распускай щупальца, понятно?
И вдруг муж посмотрел на нее трезвыми глазами, полными такой боли, что она замерла.
— Спаси хоть его, если сможешь, — тихо сказал он. — У него тоже с силой воли проблемы, я ж отец, я по наследству передал. Он такой же, как и я.
— Не-е-е-ет! — закричала она.
— Да, — еще тише, но очень твердо сказал муж. — Если ты разгадаешь, в чем тут загвоздка, сможешь защитить его от грязи, тогда он найдет другой путь и минует это болото. Если же нет…
— Я смогу, — сказала она. — Если уж я здесь — то у меня точно получится. Вот увидишь.
— Ты всегда была сильной, — с некоторой завистью сказал он. — И от этого я себя чувствовал еще больше никчемным и ущербным. Прости меня. Прости. Я такой, какой есть. Я просто слабый. Во мне жизненных сил не хватает выбраться. И не пытайся больше меня спасти. Я не выбираю жизнь, она страшная. А вы — живите. Держи!
И он бросил ей на берег что-то мелкое, оно упало к самым ногам и звякнуло. Она нагнулась, подняла — кольцо… Обручальное кольцо. Она вскинула голову — но мужа уже не было, только пузыри шли по поверхности.
Она не плакала — лицо закаменело, только кольцо сжала в кулаке так, что ногти впились в ладошку. Она смотрела на другие кочаны, которые продолжали плавать в грязи, а потом спросила:
— Люди! Расскажите мне — что это за грязь? Почему вы в ней оказались?
— Это память рода, — зашелестели голоса со всех сторон. — Это обиды, претензии, проклятия, преступления против Любви. Это гнев и зависть, это ревность и боль. Это то, что накопила родовая память. Слишком много грязи… Давит, пачкает, засасывает, убивает, не отпускает… Она глубоко внутри… Тяжелая… Слишком много, нам не выбраться…
