– Папа, подумай хотя бы о маме!
– Думал. А ты с ней говорила?
– Говорила.
– Ну?
Трубка замолчала.
– Ну же?
– Такая же чокнутая, как ты. Говорит, если бы туда брали женщин, она сама бы пошла.
* * *
Ну а теперь – самое главное. В ушах Мазуза предвкушающе зазвучал голос ивритоязычной дикторши: «Два часа назад группа террористов из организации «Мученики Палестины», лидером которой является небезызвестный Мазуз Шихаби, захватила наш военный лагерь, расположенный на территории бывшего еврейского поселения Канфей-Шомрон. Несколько десятков солдат захвачено в плен. Боевики держат их в заложниках. Часть их была вывезена в неизвестном направлении прежде чем силы израильского спецназа блокировали военный лагерь. Руководитель группировки Мазуз Шихаби заявил, что при первой же попытке атаки со стороны израильских войск на военный лагерь или какой-либо другой объект на территории Палестинской Автономии, заложники будут уничтожаться». И далее тот же голос, но уже по-арабски: «Великая война за окончательное изгнание захватчиков с арабской земли началась!»
Он очнулся и набрал номер телефона.
– Алло, Фарук? Зайди ко мне. Да, срочно.
Положил трубку и прикрыл глаза. Шестьдесят с лишним бойцов из Наблуса и около ста из Газы с Хевроном в течение двенадцати дней были тайно переправлены в Эль-Фандакумие. К сожалению, противогазов маловато. Ну ничего, на пятьдесят человек хватит, они первыми и ворвутся на базу после того, как ее накроют из минометов. Минометы... Опять же и минометчиков нашел, и наводчиков – там и те, что по Гило пять лет назад палили, и те, что в Газе по поселениям и даже по Сдероту стреляли – народ проверенный, опытный! Наводчики уже выходили на местность со своими дальномерами и буссолями, нашли место и где КНП (Командно-Наблюдательный Пункт) поставить, и где сами минометы разместить, и под каким углом их ставить, чтобы мимо базы не промахнуться. Понятно, что последнюю наводку придется провести перед самими выстрелами.
Задумавшись, Мазуз не слышал, как в комнату вошел Фарук.
– Рафик Шихаби...
Ого! Прямо-таки «рафик» – товарищ! Вообще, в обращениях – разнобой. Кто – «рафик», кто – «сайид», а самые подобострастные – «аффанди». Но у этого парня в глазах задор, как у героев русских романов времен коммунизма, которыми Мазуз, зачитывался, когда, временно порвав с наркотиками, активно ушел в Революцию.
– Рафик Шихаби, сообщаю вам о том, что с наступлением тьмы начинаю выдвижение людей из Особой бригады на Оливковое поле...
Оливковое поле? Это место еще называют «Оливковая роща». Гм... Там неплохо. Пускай ребята перед боем немножко расправят плечи, вздохнут полной грудью. А то ведь провели несколько дней в подвалах да в сараях, набившись туда, как сельди в бочку.
– ...Рассчитываю, что через три с половиной часа будем полностью готовы к выходу в направлении бывшего еврейского поселения Канфей-Шомрон...
У этого мальчика краснеют уши, маленькие оттопыренные ушки. На тонкой тщательно выбритой верхней губе дрожат капельки пота. Он играет в офицера, командующего боевыми частями, которым предстоит совершить нечто великое, нечто историческое. И не понимает, что ему действительно предстоит это совершить.
– Итак, еще раз, план действий, – произнес он вслух.
– Располагаемся к югу от еврейского военного лагеря, за бывшим кварталом «Алеф», старой частью поселения, на таком расстоянии, чтобы нас не засекли. Отправляю минометные расчеты на заранее отмеченные позиции, где они и готовят обстрел базы газовыми минами...
Газовые мины! Серые, с красным кольцом, начиненные CS – казалось, вещь совсем бесполезная, плод жульничества проклятых оманцев, а вот пожалуйста, нате вам! – единственное средство, при помощи которого он сможет занять и удержать Канфей-Шомрон. От этого CS евреи не развалятся, только на время из строя выйдут, причем действовать он начинает мгновенно, так что не то, что со штабом связаться – своего собственного газу подбавить не успеют – пукнуть то бишь.
– ...после чего передовой отряд в противогазах врывается на базу, проверяет, полностью ли противник выведен из строя, и пресекает любые попытки сопротивления. Затем проводится сбор оружия и ставится задача предельного ограничения свободы передвижения противника...
«Связать сволочей и запереть в казармах!» – подумал Мазуз.
– ...И как только зараженность воздуха снизится до необходимого уровня, направляю на территорию лагеря остальных бойцов, и полностью закрепляем свой контроль над Канфей-Шомрон.
– И помни, – сказал Мазуз, – свяжете пленных и оказывайте им медицинскую помощь! Убить мы их всегда успеем, а пока они – наши заложники. Мы объявим, что перебьем пленных, если евреи попробуют отбить Канфей-Шамрон обратно, и тогда черта с два они сунутся! Впрочем, какой-такой еще Канфей-Шомрон! Нет больше никакого Канфей-Шомрона! Мы создадим там наше арабское поселение и назовем его... – он задумался, – и назовем его Бейт-Марьям – в честь моей матери, в честь еврейской женщины, родившей героя арабского народа! Ждите приказа о начале операции!
* * *
– Сейчас двадцать минут шестого, – сказал Натан, входя в номер рава Хаима. – Я проверил – все оповещены, снаряжение собрано, запас воды...
– ...Приготовлен, – закончил рав Хаим, вставая с кресла, – все понятно, проверять не буду.
– Из гостиницы выходим маленькими группами и идем к Биньяней а-Ума, где нас ждут автобусы. И – в Элон-Море.
– Скажи... – рав Хаим понизил голос, – то, о чем мы с тобой говорили...
Натан выразительно сквозь круглые стрекозьи глаза посмотрел на рава Хаима. Тот распахнул дверь в ванную и проследовал туда, увлекая за собой Натана. Затем он крутанул на полную катушку красный кран, и в раковину обрушилась шипящая Ниагара.
– Пистолеты и револьверы есть у большинства... – горячо зашептал Натан.
– А в разобранном виде по рюкзакам распихано?.. – тоже шепотом спросил рав Хаим.
– Тридцать «узонов», двадцать «глилонов» и пятнадцать коротких «эм-шестнадцать».
– Ой-вэй, – прошептал рав Хаим, схватившись за щеку и вытягивая пальцы так, будто сам с себя скальп содрать хочет. – Думаешь, если нарвемся на арабов, то отобьемся?
Натан пожал плечами.
– Должны... Даже если до арабов дошли какие-то слухи, они, как и все вокруг, не сомневаются в том, что будет, как при «Размежевании», – поселенцы, чтобы избежать провокаций, пойдут в Канфей-Шомрон безоружными.
Рав Хаим удовлетворенно кивнул и выключил воду. Оба вернулись в комнату.
– Я пойду, – сказал Натан. – Мне еще собираться...
Когда дверь за ним закрылась, рав Хаим вновь опустился в бордовое дерматиновое кресло и закрыл глаза. Он уже собран. Палатку возьмет Натан, нести ее они будут по очереди, а так рюкзачок легонький. Немного ему нужно – простыня, чтобы подстелить, несколько пар белья, чтобы не каждый день со стиркой возиться, зубная щетка, паста, мыльце... И хватит с него, некогда самого богатого человека в Самарии, бывшего совладельца одной из крупнейших больниц в стране, правого активиста, хорошо известного по всей стране.
Ах да, курточка! К холоду он нечувствителен, курточки ему хватит. Он вообще ко всему нечувствителен, кроме отсутствия курева. Ненароком вспомнилась йом-кипурская война семьдесят третьего, когда он, при норме минимум пачка в день, оказался без курева в танке на Синае и раздобыть было негде – слишком неожиданно война началась. Последовало несколько дней мучений, после которых либо бросают курить, либо, дорвавшись до табака, закуривают с удвоенной силой. С равом Хаимом случилось второе. Ой-вэй!
Глава четвертая
Дубрава учителя
Потянуло сыростью, и Даббе поднялся с травы, на которой сидел все это время, странствуя по древнему Синаю, сражаясь вместе с амалекитянами против сынов Израиля, падая с пробитым стрелою горлом. Потянулся, затем, крутясь у воображаемого зеркала, начал стряхивать с брюк налипшие сухие травинки. Пора домой.
Махир! Бедный Махир! Нет, нельзя ненавидеть человека лишь за то, что он родился евреем. Но Даббе никогда и не был антисемитом. Он не амалекитянин. Бороться надо со злом, а не с носителями зла. А такие вот махиры нужны! Они необходимы! Без них евреев никогда не одолеть, а с ними... Если бы не тысячи, не десятки тысяч махиров здесь, в Палестине, да и по всему миру – в России, в Европе, в Америке, – движение сопротивления евреям не просуществовало бы и дня.
Нет, не зря он изучал еврейские предания. Он помнит историю о том, как деревья заплакали, когда Всесильный сотворил железо.
«О чем вы плачете?» – спросил Он.
«Из этого железа люди сделают топоры и будут нас рубить!»
«Не бойтесь, – успокоил их Всесильный. – Никто вас не тронет, пока вы сами не дадите древесину для топорищ!»
* * *
открыл и закрыл мобильный. Горы увенчаны зубцами, плоскими, как стены замка крестоносцев вроде того, что стоит на холме неподалеку от его деревни. Небо потемнело. Это ненадолго. Скоро оно побелеет от звезд. А потом вылезет луна, и половина звезд растает. Правда, небо останется белым, но по причине заурядного лунного света. Красиво, но привычно. В расселину он пока не полезет – какой смысл? Еще ждать до середины ночи. Гассан снял кожаную куртку, аккуратно расстелил ее на большом плоском камне... Ага, вот эта цепочка плоских камней – остатки старого брода. Ее, наверно, выложили в тысяча триста семидесятом году хиджры или по европейскому календарю в тысяча девятьсот девяносто втором, когда была ужасно дождливо-снежная зима и ущелье превратилось в русло клокочущей реки. Ну и зачем? Что было тем, кто жил на той стороне, делать на этой и наоборот? Зачем человек покидает свое жилище, зачем идет в соседнее селение, что ищет там, чего нет у него дома? Что гонит его на другой край ущелья, на другой край света? Что он сам, Гассан, делает здесь, вдали от дома, среди скал, звезд и сухих колючек? Какое ему дело до того, что этой ночью несколько десятков людей из чужого народа пройдут по сухому вади, пересекут долины, поднимутся на перевалы и спустятся с них, схлестнутся со своими соотечественниками, набьют им синяки и сами получат синяки? Он-то, Гассан, здесь причем? Сидел бы сейчас у себя в кофейне Али Хаджи, в родной деревне, сияющей посреди Вселенной голубыми огоньками и вознесшейся зелеными неоновыми кольцами минаретов, да глядел бы на облака, белые, как пятничные абайи{Арабское женское платье.} его сестер! Станет ли ему легче жить, если арабы прикончат несколько десятков евреев? Вон их еще сколько останется! Так что рискует он жизнью ради капли в море.
