— У меня и в мыслях не было — обманывать тебя. Все это только видимость. Стервятники явятся в свой час.
Как спутница Александра, я возбуждала всеобщий интерес, меня тоже снимали, хотя я старалась этого избегать. Ну, какие могли быть комментарии к этим фото: мать автора? В лучшем случае, старшая сестра. Не думаю, что меня принимали за его подругу. Каково же было мое удивление, когда назавтра в одной из газет под нашей с ним общей фотографией я прочитала подпись: «Автор с женой». А парижская вечерняя газета написала: «Загадочная и обворожительная спутница писателя Александра Н. Разумовского». На снимке я стояла с бокалом шампанского и улыбалась. Фотография получилась на редкость удачная. Элегантное платье, высокие каблуки, на которых я так неуверенно себя чувствовала, до неузнаваемости изменили меня. Когда мы с Александром покупали эти туфли, мне вспомнились кадры из виденного в юности фильма[18]. Марина Влади играла в нем дикарку из леса, привыкшую ходить босиком. Возлюбленный привез ее в город и привел в магазин. Как истинная женщина, она выбрала туфли на высоченных каблуках — и не смогла на них устоять. Как же я ее теперь понимала!
Александр светился от счастья. Он вырезал нашу фотографию вместе с подписью и накрепко приклеил к кухонному шкафчику.
— Загадочная и обворожительная спутница! — повторял он, смеясь. А я была в бешенстве. Хотела даже сорвать вырезанное из газеты фото, но клей застыл намертво.
Были и другие вырезки. Одна статья в «Фигаро» была озаглавлена: «Престидижитатор Александр Н. Разумовский со своей чаровницей» — и ничего хорошего не сулила. Автор рецензии обвинял Александра в том, что он умело скомпилировал собранные другими факты и не внес ничего нового. За исключением «одного сенсационного открытия»: стих о старушке-смерти и светлокудром утопленнике. Это был чрезвычайно едкий намек, и я чувствовала себя виноватой, потому что уговорила Александра поместить в своей книге строки из народной песни.
Орли, семь минут пятого пополудни
И пяти минут не прошло с тех пор, как я в последний раз смотрела на часы. Неужели я еще чего-то жду? Почему я так нервно слежу за стрелками на циферблате? Ведь еще даже не объявляли посадку на варшавский рейс. Время еще есть… только вот на что? На что?
Он сказал, что до встречи со мной чувства для него не существовали.
— И сейчас не понимаю, что это за любовь такая, — заявил.
— Тогда почему ты твердишь, что любишь меня?
— Должен же я показать тебе, что чувствую. Но то, что я чувствую, это больше затертого «я тебя люблю», этой набившей оскомину банальности, которой люди перебрасываются между собой, словно мячиком. Переживания, которые ты во мне, Юлия, возбуждаешь, гораздо неповторимее, и название им подобрать трудно…
Он влетел в квартиру как бомба. Я услышала его еще снизу — бежал по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек сразу.
— Ты только послушай! В первую неделю было продано пятьсот тысяч экземпляров «Последних дней царя»! Ты понимаешь, что это значит!
Я изумленно воззрилась на него:
— Так ведь ты говорил, что продажи идут со скрипом — книгу слабо раскупают.
Теперь он удивленно взглянул на меня:
— Так это во Франции. Зато в Америке — полный успех. Книга улетает со свистом. Мы будем богаты. Да что там, мы уже богаты! Собирайся, едем в Нью-Йорк!
В конце концов в Нью-Йорк он уехал один. Я не могла, потому что договорилась о встрече с ректором университета в Нантере. Откладывать встречу мне не хотелось, несмотря на то что Александр сильно настаивал. Была к тому же еще одна причина. Мы условились с доктором Мулленом сделать контрольный анализ — биопсию: я все-таки решилась на гормональную терапию. Профессор пообещал, что в больнице я проведу всего одну ночь, если, конечно, все пойдет как надо. Выходило, что Сашин отъезд был мне на руку. Хоть он и хотел знать обо всем, что со мной происходит. Только я этого не хотела, не хотела, чтоб он знал о биопсии. Но незадолго до отъезда Саша огорошил меня своей идеей — пусть на время его отсутствия ко мне приедет дочь.
Я так и обомлела:
— Да ведь она ничего не знает… не знает, что мы вместе живем.
— Вот и узнает, — с легкостью ответил он, будто речь шла о чем-то обыденном. — Если у тебя есть какие-то сомнения по этому поводу, я ей расскажу.
— Нет! Нет! — всполошилась я. — Мне надо самой все решить.
Он не знал наших отношений, которые были и близкими и одновременно далекими. Настолько далекими, что мне трудно было признаться ей, какие чувства нас связывают с Сашей. Он для нее оставался «этим русским». А кроме того, ее приезд спутал бы мои планы. Ведь я собиралась лечь в больницу. Александр не подозревал об этом и любой ценой хотел привезти Эву к нам. Позвонил ей, когда меня не было дома, и пригласил погостить в Париже.
— И что она на это сказала? — спросила я, не веря своим ушам.
— Что приедет.
— Но что конкретно ты ей сказал — кто ты? И кстати, на каком языке вы с ней разговаривали?
— Сперва пытались говорить по-польски, но все закончилось французским.
Я все еще не могла поверить. Меня грызли сомнения: неужели он на самом деле звонил ей? Но как убедиться? Набрать номер дочери я побоялась. Эва позвонила сама.
— Саша пригласил меня в Париж, — затараторила она с ходу. — И я смогу приехать дня на три. Свекровь согласилась посидеть с детьми.
«Ага, на три дня, — подумала я, — значит, успею еще лечь в больницу перед его возвращением».
— Саша сказал, кто он мне?
— Сказал.
— Ну и кто же?
— Саша, — рассмеялась она.
Когда мы уже лежали в кровати, я потребовала, чтобы он объяснил мне подробнее, что он наговорил моей дочери. Темнота всегда придавала мне смелости.
— Ничего я ей не наговорил, просто пригласил, и все.
— А она знает, что мы вместе живем?
— Знает. Попросил ее приехать, потому что опасаюсь, что, когда вернусь из Нью-Йорка, тебя тут уже не застану. Ведь ты постоянно таскаешь в кармане билет в Варшаву…
Мы приехали за Эвой в аэропорт вдвоем с Александром. С тех пор, как мы с ней виделись, прошел год. Эва показалась мне совсем худой и будто бы ниже ростом. В первый момент она меня не узнала, стоя с небольшим чемоданом в руках и беспомощно озираясь. Я помахала ей, но она лишь скользнула по мне невидящим взглядом. Подойдя к ней совсем близко, я тронула дочь за плечо. Ее глаза сделались квадратными.
— Мама! Вот это да… не могу поверить, что это ты. Ты выглядишь младшей сестрой себя прежней… С этой стрижкой! Это что-то! Потрясающе!
Александр стоял в сторонке и подошел, только когда я его подозвала. Я пережила приступ парализующего страха, увидев этих двоих стоящими друг против друга.
— Я и есть тот тип, который любит твою мать, — сказал Александр.
Аэропорт… год назад с него началось как бы новое знакомство с самой собой, потом встреча с дочерью, а теперь именно здесь что-то заканчивалось…
* * *Эва. И Саша. Казалось бы, два несовместимых мира. А они тут же подружились.
— Мама, какой классный мужик, — шепнула она мне на ухо, когда Александр пошел за такси. — Он просто супер! Правда-правда!
Вечером мы отправились поужинать к вьетнамцам — в ресторан напротив нашего старого отеля, хотя от дома, где мы теперь жили, это было достаточно далеко. Мы сели за тот же самый столик, что и в первый раз, только теперь на месте Нади сидела Эва. Оказалось, Эва совсем неплохо говорит по-французски. Александр даже отметил ее очаровательный прононс. А ведь учила она его только в лицее, да иногда брала частные уроки в средней школе.
— Как же я тебе завидую — увидишь Америку, мне очень бы хотелось поехать туда когда-нибудь…
Ее слова больно ранили меня. Дочь могла бы исколесить полмира, учиться в любом университете — я бы горы свернула, чтобы ей это обеспечить, но она предпочла осесть в деревне под Варшавой и полностью посвятить себя мужу и детям.
— Америка — это троянский конь для Европы, — заявил Александр. — Тебе кажется, мы сидим в парижском кафе, а на самом деле мы торчим в брюхе этого коня…
Эва рассмеялась.
— Я вовсе не шучу. Выгляни в окно, какой плакат видишь перед собой?
— Но это всего лишь плакат.
— Да, однако плакат этот рекламирует Диснейленд. А Москва? Наполеон не сумел ее победить, зато это удалось сделать Макдоналдсу…
— Прекрати, Саша, — вмешалась я. — Возьми любого поляка — каждый скажет, что любит Америку. И Эва — не исключение.
— Скажем, я Америку не люблю.
— Зато она любит тебя.
— Вот именно, — подхватила Эва. — Я так рада, что твоя книга пользуется в Штатах популярностью.
— Как видно, у них поменялись вкусы, — не сдавался Саша. — Теперь им нравятся романы без хеппи-энда.
