— Я вчера смотрела «Си-Эн-Эн», — сказала Сюзан, наливая кофе. — Так вот, говорят, одна женщина…
— Да что ты, дорогая?! — удивился Фрэнк и развернул «Нью-Йорк таймс».
— …Оказалось, что на самом деле… — долетал до него откуда-то издалика голос Сюзан, — …щупальца! …с Юпитера, но точно неизвестно… С пятьдесят шестого этажа…
Он кивал и невидящими глазами смотрел в газету. Сегодня за завтраком Фрэнк был особенно рассеян. Он обдумывал, как бы половчее сделать решительный шаг — пригласить Ларису на ужин с вином и закономерным исходом. Сколько можно ходить на ланч, в конце концов, неделю уже ходим!
Фрэнк тщательно подготовился. Еще на прошлой неделе объявил Сюзан, что у него важный обед с японскими коллегами, и, возможно, он затянется допоздна. «Ты же знаешь этих азиатов, — небрежно говорил он, — у них законы, черт возьми, гостеприимства! Наверняка придется тащиться к ним в отель на коньяк. Да они еще пить не умеют… Беда!»
Фрэнк сложил газету, особенно нежно поцеловал жену в пахнущий душистым мылом и огуречным кремом лоб и пошел на работу.
* * *
Лариса отнеслась к предложению удивительно безмятежно.
— Обожаю французскую кухню, — обрадовалась она, — вот прямо сегодня? Класс! Но я же не одета для ресторана, я успею переодеться?
Фрэнк, чувствуя растущие за спиной крылья и сладостное томление в паху, смело предложил закончить работу чуть раньше и вместе купить нужный наряд. И снова Лариса необычайно быстро согласилась — не ломалась, не смущалась, лишь деловито заметила, что сможет уйти в пять.
Платье нашлось около шести, в половине седьмого они уже ели устриц, а в четверть девятого, взявшись за руки, бежали по Пятой авеню, омываемые потоками первого весеннего ливня. Фрэнк ошалел от восторга и вседозволенности, перепрыгивал лужи и кричал что-то неразборчивое, Лариса придерживала подол непоправимо мокрого платья, смеялась и прижималась к нему мокрым шелковым боком.
— «Хилтон!» — показала она на стеклянно-золотые двери и сияющий вестибюль отеля за ними. — Пойдем? На самый-самый высокий этаж, правда?
Любезный портье проводил мокрую парочку до номера, подчеркнуто не обращая внимания на расплывающиеся под их ногами лужи. Взял чаевые и тихонько прикрыл за собой дверь. Верхний свет он предусмотрительно не зажег, оставив номер погруженным в интимный полумрак.
Фрэнк протянул обе руки к своей прекрасной даме, и она нежно улыбнулась в ответ. Потом робко придвинулась ближе и наконец обняла его за шею. Он положил руку Ларисе на грудь, заглянул в лицо — и обомлел.
Глаза феи светились в темноте ровным, темно-зеленым светом. Фрэнк моргнул, отгоняя морок, и в этот момент у него под ладонью что-то энергично задвигалось. Он отдернул пальцы.
Из декольте дамы к горлу Фрэнка тянулись светящиеся щупальца. Он рванулся к двери, но тут руки возлюбленной напряглись, словно два стальных каната, и сомкнулись на шее Фрэнка, а из широко улыбающегося рта плеснуло зеленой едко пахнущей жидкостью.
— Я вчера смотрела «Си-Эн-Эн», — взорвалась внезапно голова голосом Сюзан. — Говорят, одна женщина оказалась никакая не женщина, а гигантский спрут, и под кожей у нее — щупальца! И говорят, что с Юпитера, но точно неизвестно. Последнюю свою жертву она выбросила с пятьдесят шестого этажа…
Одна женщина заставила себя отойти от зеркала, но даже это насилие над личностью не смогло испортить ей настроение. Прекрасный день только начинался, она была чудо как хороша, настроение было прекрасным, вечер обещал быть томным, в общем, один сплошной праздник. Жизнь у Тамары у-да-лась.
Впрочем, ничего другого и быть-то не могло, такая жизнь предначертана ей судьбой, с самого начала, с самого рождения. Конечно, ее родители могли бы быть поизящнее душой, потоньше воспитанием, да и происхождением они не блистали, но, по счастью, в этом не оказалось проблемы. Осознание, КОГО им выпало счастье принести домой из роддома, посетило их сразу. Во всяком случае, Тамара не помнила, чтобы когда-то эти скучные и местами даже ограниченные люди считали ее себе ровней. Никогда. Ни разу за все время. Ни малейшего сомнения в том, что волею судьбы в их семье растет настоящая принцесса, из тех, чей удел повелевать и нести в мир чудо своего таланта, ни капли колебания не замечала Тамара у себя дома. Вне всякого сомнения, ее рождение стало для них настоящим чудом.
«Интересно, а все же, как они догадались? — раздумывала Принцесса еще вчера, расчесывая перед зеркалом волосы. — Неужели я была такой прекрасной и умной еще в младенчестве? По-моему, дети все такие одинаковые…»
Но сегодня ей было не до пустых раздумий. Ее ждал свет, она сегодня была снова готова блистать, скрашивая серые дни своего народа. Ее свита, должно быть, заждалась. Тамара бросила последний взгляд в зеркало и, широко улыбнувшись, покинула свои покои.
Во дворе светило солнце. Май уже почти заканчивался, поздняя весна постепенно уступала лету, разве что грязная куча, наваленная дворником за долгую зиму, сочилась последними остатками жижи. Тамара аккуратно обогнула разрытый еще с осени водопровод и пошла к остановке маршрутки, привычно не обращая внимания на замерший в восхищении народ, которому было даровано счастье жить с ней по соседству. Через минуту ожидания она грациозно села в подъехавшую машину и отбыла, величественно и твердо.
Чем Тома так приглянулась Герасиму, он и сам не очень знал. Довольно заурядная девица, приземистая, с тусклыми мышиными волосами, короткими пальцами и не сильно следящая за собой, она была совсем не той девушкой, какую он хотел видеть рядом. Ему всегда нравились высокие, даже крупные, лишь бы с осанкой, с властными глазами, такие королевы, перед которыми хотелось выглядеть лучше и спину держать ровнее. Не то что квашня Томка.
А главное, что бесило Геру, ну пусть внешностью не вышла и умом не блещет, пусть, что уж греха таить, звучное старинное имя было чуть ли не единственным выдающимся пунктом в его собственном резюме, но пусть бы она хоть характером удалась? Томина заносчивость еще в институте была притчей во языцех, даже обеспечила ей пропуск в тусовки, правда, в качестве бесплатного развлечения. Вне зависимости от того, раздавала она «свои милости» или, напротив, «гневалась», это было умопомрачительно комично, если, конечно, не воспринимать всерьез. Возможно, жалость к самовлюбленной дурнушке и толкнула к ней Герасима, может, протест против тех, кто его самого не слишком привечал и держал на дистанции.
В любом случае, после института Тома стала практически единственной, с кем он поддерживал контакт. Это было сродни мазохизму. Она дико, бешено, люто раздражала Герасима, но стоило ему неделю не встретиться с ней, он начинал скучать, злясь уже на самого себя.
Вот и сегодня ему предстояло веселье, отвязаться от которого не удавалось еще ни разу, хотя это было самое скучное развлечение из всех, которые он мог только себе вообразить. Он будет сопровождать Тамару на «светский раут». Так она называла дурацкие сборища, которые местный активист каких-то не менее дурацких тренингов то ли по этикету, то ли по пикапу устраивал с целью выловить очередные жертвы.
Организатор он был никакой, и мало кто приходил на эти мероприятия третий раз, кроме, разумеется, Тамары. Гера с удовольствием бы отказался от столь «привлекательного» мероприятия, но тогда Тома пошла бы туда одна и над ней бы там посмеялись. Один раз так уже было, и Герасим тогда еще пообещал себе, что больше никогда не даст ее в обиду. Странная и несносная, она была его другом, а за друзей он всегда стоял горой. Как жаль, что она настолько не в его вкусе.
Герасим опаздывал уже на две минуты, но это не могло испортить ее настроение, так же как и легкая усталость от насыщенного дня. Жалкий слизняк не имеет даже понятия, какое неуважение и невнимание он проявляет по отношению к ней, милостиво разрешившей ему сопровождать ее в общество, куда ему самому никогда не было хода. «Приятно, что всегда под рукой верный вассал, с которого начнется ее будущая свита, но бог мой, неужели ты не мог послать мне кого-нибудь с более чистым сердцем?» — думала Тамара, прогуливаясь в свете зажегшихся фонарей. Он, конечно, хорош собой, да и рассказчик блестящий, но ей всегда казалось, что рядом должен быть кто-то самоотверженный, добрый, с честными намерениями и невинной душой. Совсем другой, совсем… Так жаль…
Марвин отпил еще маленький глоток кисловатого вина, поморщился и, небрежно махнув пальцами, стер из воздуха изображение спешащего крепкого юноши с правильными тонкими чертами лица, благородная внешность которого контрастировала с нелепой курткой грязно-болотного оттенка. Его лицо, еще секунду назад искаженное гримасой брезгливости, теперь выражало заинтересованность.
