— Сильно, — похвалила та. — Вот что значит мужская логика.
— Если она сама… — было видно, что внутри Толстиковой еще идет борьба, — это другое дело… Асинкрит, спасибо вам.
— Да уж ладно…
— Нет, правда, я думала, что больше никогда не смогу радоваться, а тут такая радость…
— А ты думала, почему он так сиял, когда пришел? — Галина была счастлива за подругу. Она хотела предложить Алисе поцеловать Сидорина в щеку, но решила все-таки смолчать. А Толстикова продолжала благодарить:
— Только не смейтесь, Асинкрит, но я чувствую себя как маленькая девочка, к которой пришел Дед Мороз.
Но Сидорин был сама скромность, хотя глаза выдавали его состояние:
— Что вы, я не волшебник, а только учусь…
— Учись, Асинкрит, учись, — похлопала друга по плечу Галина, — может, и ко мне заглянешь… с подарочком.
— Ребята, так у меня теперь цель в жизни появилась, — по-детски простодушно сказала Лиза.
— Правильно, у тебя раньше коровы не было, потому ты и была такая…
— Галка, я серьезно. Да ну тебя. Ведь Богданова надо людям возвратить. Он… он замечательный и совершенно несправедливо забытый.
— Правильно, — посерьезнела Глазунова, — Любаша из больницы выйдет — статью про находку напишет…
— Она в больнице? — удивился Сидорин. — Что-то серьезное?
— Увы, да.
— А с кем же Оля?
— Пойдем, Асинкрит, по дороге все расскажу. Только сначала жениха с собой прихватим…
Тут только Лиза и Сидорин вспомнили о том, что в соседней комнате находятся двое голубков.
Сергей Кириллович в эти мгновения излучал любовь ко всему миру.
— Светлана Викторовна, надеюсь, мы еще увидимся!
— Непременно, — отвечала та, — и, уверена, очень скоро.
Но затем ее взгляд упал на Сидорина и помрачнел. Асинкрит, в свою очередь, пристально, и слегка сощурясь, посмотрел на тетушку Лизы.
— Мне кажется, Светлана Викторовна, вы в самом начале. Но еще можно все поправить.
— В самом начале чего?
— Гипертонии. Проверьте давление, хотя не стоит, и так скажу. Сто пятьдесят на сто.
— И как же вы это определили? — попыталась ехидно улыбнуться Светлана Викторовна, но внутри у нее что-то екнуло: последний раз у нее давление было именно таким, но она связала это со своими треволнениями. — А, я забыла, вы же врач, психо.
— Завтра, если хотите, я отвезу вас к хорошему кардиологу, — вступил в разговор Романовский.
— Не помешает, — задумчиво ответил за Светлану Викторовну Сидорин, — но у меня есть один рецепт. Правда, странный очень. Всем кому советую, помогает. Впрочем, я не настаиваю…
— Какой рецепт? Я обязательно попробую. Лиза, — скомандовала тетя, — неси ручку и листок.
Толстикова все это время внимательно смотрела на Асинкрита: шутит он или нет? А может, он просто хитрец — решил сломать недоверие к себе тетушки?
— Лиза, ты что, не слышишь?
— Да, тетя, иду.
— Значит так. Светлана Викторовна, с вечера приготовьте два стакана — один пустой, в другой налейте обыкновенную питьевую воду. Утром, еще не вставая с постели, помассируйте голову…
— Я всегда ее массирую…
— Чудненько. Записали? Потом потянитесь хорошенько — и можно вставать. Берете стаканы, поднимаете их над головой и переливаете воду из одного стакана в другой — ровно тридцать раз. Ту воду, что после всех этих манипуляций останется, выпейте, не сходя с места. Да, пить только маленькими глотками и медленно.
— Записала. Странный рецепт, но попробую.
— Попробуйте, не пожалеете.
* * *
Спать совершенно не хотелось. Лиза долго лежала, ворочаясь, затем взяла богдановскую картину и легла с ней в постель. Две девушки смотрели куда-то мимо нее, волшебный свет луны мерцал на гроздьях сирени. Скромная березка стройно светлела из сумрачного мрака. Боже, какое чудо — эта девушка жива! К ней надо будет обязательно съездить, поговорить. Какой, все-таки, молодец, Сидорин… А почему надо ждать утра, чтобы услышать Агафью Ниловну? Асинкрит привез две кассеты, Толстикова взяла наугад первую попавшуюся и вложила в магнитофон. Сначала какие-то шаги, стук двери, а потом голос — старческий, тихий, а еще очень спокойный и умиротворяющий. Приходилось вслушиваться в каждое слово:
«Родилась я в местечке Затишье. Так называлась часть имения Островно на озере Молдино. Отец Нил Родионович Крылов работал садовником у окулиста Синицына. Мать не помню, звали ее Пелагея Яковлевна Сорокина. Отец умер рано. Крестная отвезла меня в Вышний Волочок, где я училась два года в женской гимназии. Все мое образование. Крестная умерла, и отдали меня в детский приют при вышневолоцком женском монастыре. Очень было хорошо. Кормили хорошо. Уход был хороший. Потом что-то произошло. Меня отправили в деревню Островно, в местную церковь помогать священнику. Священником в то время был Беневоленский Дмитрий Иванович. Я и по дому помогала, была в няньках двух детей священника. Младшему Сергею было тогда шесть месяцев. Сейчас он живет в Москве. Потом уже Беневоленского перевели служить в Паношинскую церковь. И я с ними семь лет жила, они меня и замуж выдали. Поле революции его репрессировали. Дом Беневоленских в Островно и сейчас стоит. Там жила моя семья после революции.
Храм был деревянный. Красивый. На кладбище памятники из черного и серого гранита. Ограда каменная. Церковь сгорела в тридцатых годах от попадания молнии. Памятники разбили. Ограду разобрали, когда мостили новую дорогу на Котлован.
Кладбище новое заложили в 1914 году. На новом кладбище поставили деревянный крест и освятили место под будущую церковь каменную. Кирпичный завод заложили на одном из островков. Поставили шалаши. Но наработать кирпичи не успели. Перед церковью тогда была площадка с коновязью. Где сегодня идет дорога, была лишь тропка. Дорога на Котлован шла через верхнее Островно, где стоял дом Ушаковых, переходила ручей по каменному мосту и выходила на новое кладбище. Островно тогда деревней не было. Только дома священнослужителей. В доме у дороги жила семья дьячка. Возле Беневоленских жил пономарь. Мой свекор был сторожем церковным. Еще жили две монашки, пришли из Вышневолоцкого женского монастыря. Попросились помогать. Наверху, где сейчас магазин, стояла пекаренка. Купец Евсеев пек хлеб и баранки, а жила его семья, где сейчас почта. После революции его хотели забрать, но он скрылся в Ленинграде под другой фамилией. От ручья направо была церковная земля. Налево — Ушаковых. Николай Владимирович Ушаков был пропитуха. Две его сестры, барыни, отселили Николая Владимировича от себя. Жил он в избушке в саду. Землю свою у озера продал доронинским мужикам. Хлеб и картошка там хорошо родились. На втором острове у Ушаковых была посажена смородина. Потом долго еще собирали. Туда были проложены лавы. Мостики. Берег озера был хороший, сейчас зарос. На старом кладбище под ключом стояла часовня.
В школе учителя Зольниковы преподавали. Детей было много. Уже после революции — четыре класса. Два занимались в самой школе, два в доме Евсеевых. Вокруг Островно много усадеб было. Где сопка — Барский парк был. Ушаковых дом — в Верхнем Островно. После революции хотели сделать там музей. Не разрешили. Мебель вывезли в горд, в музей. Дом разобрали, перевезли в Мешково. Но тот мужик, кто метил бревна, умер, а по его меткам другие собрать не смогли. На усадьбе «приют» жили немцы Минут. Дом буквой «Г» стоял. Очень аккуратно все было. Лошади у них были серые в белое яблоко. На Омуте купальня стояла. На Дубовый остров лавы вели. Грибов там белых много было. Мы на лодках ездили. Сторожа не пускали. На Мурово вели лавы через Съежу. В Перхово, в доме Харламовых (от Котловановской дороги между Островно и Лоховское направо) жил Николай Анатольевич Зворыкин (вторая половина дома Ершову принадлежала). Был большой любитель охоты. Статьи писал в охотничьи журналы. Его брат Иван Анатольевич имел собственный дом в нашем уездном городе. Там теперь Дом охотника стоит.
В Павлово, направо от нового кладбища, жили Коптевы. Наталья Николаевна с дочкой. Ее сын был красный офицер в гражданскую. Забрал всю обстановку, мать и уехал жить в Ленинград. Там ему квартиру дали. Его отец, царский генерал, уехал после революции за границу, в Германию. В деревне Сорокино в красивом доме жил помещик Зайцев. Теперь на том месте коровник. В имении Уголок жила семья Гиппнер. Глава семейства был строителем железных дорог в Саратове. Поэтому семью его не репрессировали и дом после революции не отобрали. В доме жили мать и ее незамужняя дочь Елизавета Андреевна. Во время Первой Мировой войны у них работал пленный австриец. Все ребятишки бегали смотреть. Елизавета Андреевна умерла после революции, в Лубеньково. Там был Дом инвалидов. Помещик Юренев ел живьем лягушек. Сама видела. В порыве злости грыз холку лошади и шею гуся. Самая высокая деревня — Петрова Гора. Оттуда Островно, как на ладони. Иван Михайлович Тихомандрицкий жил с Клавдией Ивановной в Орехове. Работал в Саратове инженером. Сестра его Анна была замужем за Беневоленским. Дом Тихомандрицких после революции увезли на астафьевскую мельницу. Приехал он, а дома нет. А отобрали, как сказали, по ошибке.
