— Приехала повидать своих, ребятишек показать, — рассказывала бывшая однокурсница. — Просят остаться здесь, но я не могу. Родители Гарсиа так любят меня и внуков, пропадут одни. Вернусь…
Она кивнула на Ларисину руку с кольцом:
— Ты, я вижу, замужем. А твой Эдильберто так и не женился.
— Как он там? — спросила Лариса.
Людмила удивилась:
— Ты разве не знаешь? В одном бою вместе с моим погиб. И привезли их вместе, и похоронили рядом. Какой парень был!..
В то лето, когда Эдильберто уехал на Кубу, Лариса никак не могла обрести спокойствие — то ругала себя: «надо было ехать с ним!», то подбадривала: «Всё правильно!», то утешала: «Теперь уж ничего не переделать». И, наверное, от этой неуверенности в себе, она даже приняла однажды приглашение Вадика Лесняка. Встретила его случайно в центре города, остановились, поговорили о знакомых ребятах-студийцах, и Вадим навязался в провожатые. А когда приехали в её район, пригласил посидеть где-нибудь, выпить по коктейлю. Она согласилась. Подумала, что устала, что надо развеяться хоть немного — тоска, тупик какой-то во всём…
Коктейль-баром называлась шумная прокуренная комната. Столики оказались все занятыми. Однако Вадим — шустрый парень, — отыскал один, так удачно приткнувшийся в углу, что вместо четырёх здесь было два места. Посадив за него девушку, он сам ушёл к стойке. Не было его минут десять, и Лариса, чтоб чем-то заняться, стала смотреть через стеклянную дверь в вестибюль. На втором этаже располагался ресторан, и по лестнице — туда и оттуда — постоянно сновали люди. Юркие парни и мужчины постарше с походками отяжелевшими и неуверенными, женщины с пышными причёсками, весёлыми визгливыми голосами, и шушукающиеся девчонки с неимоверными начёсами. Почти все сворачивали за портьеру, к туалетным кабинкам, потом женщины задерживались у зеркал…
Вадим поставил на стол два бокала с коктейлем лимонного цвета, положил перед Ларисой шоколадку. Сходил ещё раз к стойке за маленькими рюмочками с коньяком и наконец сел.
— Да, это тебе не бар «Ветерок», — похохатывая, сказал он. — Публика не та.
Лариса потянула через трубочку коктейль.
— Ого, — сказала, почувствовав вкус водки, — крепкий!
Вот уж кто ей совсем не нравился, так это Вадик Лесняк — этот высокомерный красавчик из центральной студии. Вундеркинд-переросток, отсюда и амбиции, и самомнение. Он, конечно, умный парень, начитанный, но ради красного словца… Работает в городской молодёжной газете, делает литературно-поэтические обзоры. Лариса их читает: написаны живо, интересно, но как же он умеет элегантно и, одновременно, ядовито расправляться с теми авторами, кто ему лично не нравится! Сам, конечно, по инерции продолжает считать себя непонятым гением. Эстетствует, ошивается с другими поэтами-«центристами» в баре «Ветерок». Об этом баре как раз он и вспомнил.
— Чем же она не такая? — усмехнулась девушка, оглядывая «публику» нынешнего бара.
— Народ здесь простецкий, — ответил ей с улыбкой Вадик. — Работяги. Им и надо-то всего — глаза залить да поматериться всласть.
Лариса обвела взглядом ближние столики. Кто-то стучал кулаком, доказывая своё, кто-то травил анекдоты, взрываясь смехом, кто-то подливал девушке в бокал из принесённой, видимо, из ресторана бутылки вина… Знакомы ей были почти все, если не лично, то хоть краем. Вон парень из её школы, двумя классами старше учился. А вон — она кивнула в ответ, — сосед по дому, из её подъезда. Там компания парней и девушек — все, кажется, из инструментального цеха. Ещё один знакомый прохромал к стойке. Татьяна, подруга, писала о нём очерк: несколько лет назад он был ранен китайцами на острове Даманском, награждён орденом Красной Звезды… Свой народ, поселковый. Простецкий, как выразился её спутник. А он продолжал:
— Ты же и сама бывала в «Ветерке». Чувствуешь разницу? Люди там солидные, интеллигентные.
— Насчёт интеллигентности сомнительно. Сплошной мясо-молочный комплекс!
— Что? — не понял Вадим. — Как ты сказала?
— А это моя личная находка, так сказать — образное определение. Для мясников, парикмахерш, торговых воротил и прочих дельцов.
Вадик уловил в её голосе жёсткость, прикрыл ладонью её лежащую на столе руку, стал игриво перебирать пальцы:
— Ларочка, зачем же так зло! Люди, которых ты называешь «прочими дельцами», просто деловые, инициативные люди. Я бы даже сказал — особые таланты. На Западе такие и политику, и экономику делают. А у нас… Дали бы им развернуться, открыть своё дело — всем польза была бы.
— Ну да! Сейчас они сидят дрожат на своём награбленном. А ты им: пожалуйста, можете легально вкладывать деньги и наращивать капитал!
— И пусть! — воскликнул Вадик. — Пусть у них будут большие доходы. Но ведь и государству какая прибыль! А значит и нам с тобой.
— Ещё бы! Значит, рабочим с моего завода, которые у станков стоят, и в кузнице, и в литейке, — им зарплата, гроши. А этим — прибыль?
— Ну вот, ты опять сердишься! — Вадик снова взял её руку. — Ты, Ларочка, раб утопической идеи социальной справедливости.
Но Ларисе уже не хотелось спорить. Она вздохнула, остывая, легко потянула руку из его влажных пальцев…
Вадим проводил её к дому. Прощаясь, стал заглядывать в глаза, удерживать. У Ларисы не было желания оставаться. Да и рука Вадика слишком настойчиво сжимала её локоть. Она быстренько простилась у подъезда, ушла домой.
Ночью, лёжа в постели, думала: «Неужели всё в прошлом, если уже Вадик считает вправе липнуть!..» И заснула, сама себе не веря.
А буквально через неделю, в первые дни сентября, вновь появился граф, разом оборвав все сомнения. Возник, как чёртик из табакерки, шагнул навстречу в институтском скверике, больно сжал руками её плечи, ненормальными глазами глянул прямо в сердце. И Лариса в тот же миг поняла, что нет для неё никого на свете, кроме него. И в тот же миг прижалась к нему, словно никогда не говорила переполненного горечью: «Никогда, никогда больше!»
Сарматов долго молчал, а майор не торопил своего посетителя. Наверное, пока существовало нечто, известное о Климовой ему одному, не рвалась их духовная связь. Даже сейчас, когда женщины уже не было в живых. Он расскажет сейчас и, возможно, исчезнет последняя, астральная нить…
Тёмные глаза Сарматова затуманила пелена… воспоминаний? Сомнений? Но вот он вернулся на землю, в кабинет следователя, и, подавшись навстречу Кандаурову, сказал:
— Я знаю человека, который ненавидел Ларису.
— Ненавидел? За что?
— Вот уж этого не могу сказать. Да и сама Лариса не верила, говорила: «Он, конечно, парень неприятный, но ненавидеть-то ему меня за что?»
— Так это было давно?
— Да, давно… В нашу молодость.
Может быть, голос у Сарматова был такой… особенный, интонации тревожащие. Но только показалось Кандаурову, что повеяло холодным ветром из глубокой бездны. Какой? Почему? Он не знал. Да и холод этот почуял не кожею, а чувствами. Ведь и сам он предполагал, что мотив убийства Климовой может уходить корнями в прошлое.
— Кто этот человек?
Сарматов покачал головой.
— Давайте я расскажу всё по порядку. Так будет понятнее.
Родители Ларисы, когда только поженились, жили на квартире. Снимали они комнату в коммуналке, в большом доме в центре города. Лишь после отец получил жильё от завода — сначала одну комнату, но уже свою собственную, а когда Лариса оканчивала школу — двухкомнатную квартиру. Но это было после, а родилась Лариса там, в той съёмной коммуналке, росла там лет до пяти. И очень полюбила — и она, и её родители, — своих соседей, одиноких стариков-супругов. Лариса рассказывала графу свои детское воспоминания: они часто забирали её из садика, водили гулять в сквер, старались купить что-то вкусненькое, читали книжки, на Новый год для неё наряжали ёлку. Вообщем, как настоящие бабушка и дедушка. Но особенно Лариса запомнила походы с Давидом Сигизмундовичем в оперный театр. Театр был почти рядом с домом, старик всю жизнь играл там в оркестре на валторне. Чёрный футляр с его инструментом маленькая Лариса прозвала «башмаком». Лариса поддерживала футляр ручками снизу, помогая нести его в театр. Там, за кулисами, она видела пьющую кофе Спящую Красавицу, играющего в карты Щелкунчика, а доктору Айболиту даже сказала, что курить вредно, он сам это должен знать… Но потом, когда она сидела в зале, слушала чудесную музыку, видела волшебные озёра с лебедями или дворец Спящей Красавицы, она, конечно, забывала, что там, на сцене, переодетые артисты…
Старики-соседи были одиноки. Их единственный сын, студент-третьекурсник, поехал летом с бригадой подзаработать на Север, там случилась какая-то история, он был осуждён и уже в тюрьме погиб. Эта трагедия произошла до появления в квартире Тополёвых, они о ней знали из рассказов соседей. Жили со стариками, как говорится, душа в душу: ни ссор, ни недоразумений. Во всём друг другу уступали и помогали. А мама Ларисы, тогда ещё молодая и неопытная хозяйка, так многому научилась у Прасковьи Васильевны: и готовить, и печь, и консервировать… И хотя давно Тополёвы уехали жить в другой район города, «своих стариков» никогда не забывали.
