Ангелина Дмитриевна спросила, как Жанна собирается провести лето: они рады будут, если она поживет у них на даче — дача удобная, участок большой, сосна, воздух великолепный. Жанна засмеялась (сама услышала, что — невесело): летом она уже будет в настоящей тайге, далеко-далеко от Москвы, неделя поездом, — чего другого а сосны и воздуха там хватает. Ангелина Дмитриевна удивилась: «Но вы же не насовсем уезжаете?» Да как же не насовсем? Через две недели распределение. Кто же ее в Москве оставит? А если ехать, и далеко, то лучше в сторону дома. Она и в облпединститут письмо... — Жанна совсем сказала было: «отправила», но почему-то спохватилась — ... она и письмо в областной пединститут подготовила: может быть, найдется ей работа, ну, а у себя в городе, ее в педучилище точно возьмут. «Но вы сами разве не хотели бы, в Москве работать? Тут, наверно, можно бы что-нибудь интереснее найти, чем педучилище», — Ангелина Дмитриевна искренне недоумевала. Чтобы в Москве на работу взяли, нужна московская прописка, а чтобы прописаться, нужно иметь работу (какая она смешная, Ангелина Дмитриевна, таких простых вещей не знает!). «Но это же заколдованный круг?», — Ангелина Дмитриевна удивленно посмотрела на Леонида Юрьевича; тот улыбнулся, слегка пожал плечами, — ну, конечно, заколдованный, — повернулся к Жанне: «А учитесь вы хорошо?» Жанна училась хорошо: не отличница, но за все пять лет ни одной тройки. Леонид Юрьевич одобрительно кивнул: «Я выясню». То ли Жанне пообещал, то ли Ангелине Дмитриевне: что, собственно, намерен выяснить, Жанна не поняла, но почудилось, что поворачивает к лучшему, вот и Ангелина Дмитриевна ей улыбнулась: «Мы так привыкли к вам, милая Жанна, теперь и представить себе невозможно, чтобы с вами расстаться».
Пока увлеклись деловым разговором, Юрик схватил пирожное, да так неловко, что уронил Жанне на выходное платье. Ангелина Дмитриевна начала ласково ему выговаривать. Он расстроился, закричал, заплакал, бросил на пол кружку с фруктовой водой. Леонид Юрьевич быстро подошел к нему, обнял сзади, крепко взял за руки. Юрик бился и плакал. «Я сейчас»: Жанна не подала виду, что жалко платья, — вышла в ванную, сбросила платье, замыть, надела свой розовый халат. В столовой поманила Юрика: «Не плачь, Лялечка, пойдем книжечку посмотрим, потом я тебя спать уложу». Он тотчас замычал радостно, потянулся к ней, как детеныш к мамке, терся щекой о рукав халата. «Поздно уже, Лялечка, пойдем, пойдем»...
Лицо у Ангелины Дмитриевны побелело и будто застыло; она осторожно промокала глаза платком.
«Прошу тебя, не волнуйся. Пожалуйста, не волнуйся, — попросил Леонид Юрьевич. — Я же сказал: я выясню». И повторил: «Я всё выясню. Не волнуйся, пожалуйста». Он допил из фужера боржом и направился к телефону вызвать машину. Ему часто приходилось работать в ночные часы.
Глава двадцать седьмая. Развязки
Комиссия по распределению заседала в кабинете директора института. Холодковский приехал заранее. В деятельности организации, где он ныне служил, и весьма, успешно, наметилось новое направление, — нужно было подбирать кадры. Работа предполагалась непростая, творческая: Холодковский нацелился ухватить кого-нибудь из самых способных выпускников. Сережку Соболева (идеальный вариант) заполучить не удастся — этот в аспирантуру, Федьдман, который, конечно, отставал от Сергея, правда, что называется, на полголовы, ему не годился, зато имелся Костя Дубровин, немного тугодум, но ума глубокого и въедливого, обстоятельный (немного недостает нервности) и тоже эрудит.
Холодковский подошел к Наталье Львовне, которая раскладывала на столе свои папки (с прекрасной маркизой все эти годы он не терял отношений).
«А-а, явился не запылился, — весело прищурилась Наталья Львовна. — Я уж думала, совсем пропал».
«Кручусь. Работы много».
«Уезжал?»
«Приезжал».
Она засмеялась.
«Ну, что? У вас тут, надо полагать, всё решено?» — Холодковский показал на разложенные по столу бумаги.
«Не всё, но многое».
«Сергей Соболев — в аспирантуру?»
«Скорей всего. Возьми Фельдмана. Жалко парня. Загонят неведомо куда».
«Парня жалко. Не возьму. А как с Дубровиным?»
«Есть заявка из Ленинской библиотеки. В библиографический отдел. Ему там в самый раз».
«Библиографией он и у нас сможет заниматься».
«Да он неуклюжий, смешной. А вы на него, чего доброго, эполеты нацепите».
«Ничего. Будет ходить в штатском».
«Слушай, пристроил бы ты нашу Жанку. Девушка работящая, сам знаешь. Скучно ей будет в ее Тмутаракани. А в Москве без прописки — никуда».
(Наталья Львовна, правда, присмотрела для Жанны неплохое местечко в подмосковном техникуме, но знала: возьмись за дело Холодковский — верняк.)
Холодковский в ответ развел руками:
«Не в силах, драгоценнейшая. Я, как Чичиков, приобретаю души только мужеска пола. Так что придержите для меня Дубровина. Посмотрю в кадрах дело, и после уже окончательно решим».
Он почертил в воздухе тростью, будто подписывая бумагу.
Председателем комиссии был директор института. Холодковский слышал, что его готовят на повышение, кажется, заместителем начальника главка, Держался директор с очевидным достоинством и даже некоторой важностью, прежде чем высказаться, некоторое время молчал, как бы задумавшись, и пожевывал губами, а высказавшись, слегка отдувался, будто решил нелегкую задачу. Но Холодковский понимал, что всего больше директор боится попасть впросак, выказать себя в невыгодном свете перед сидевшим с ним рядом представителем министерства, маленьким белесым человеком без возраста, — представитель время от времени взглядывал на директора и тут же что-то вписывал автоматическим карандашиком в лежащий перед ним большой блокнот. Вот этот мышонок всё и решит, неприязненно подумал Холодковский; впрочем, какое ему дело до того, что тут произойдет, и кто знает сейчас, что произойдет: один будет рыдать, оттого что его отправляют неведомо в какую даль, а потом именно там найдет свое счастье, а другой сломит голову, обретя желанное местечко в трех шагах от института. Холодковский перелистывал доставленное ему из отдела кадров немудреное личное дело Дубровина, цепко вчитывался в каждое словцо, имя, дату и удовлетворенно не находил изъянов, главная проверка ждала, конечно, впереди, но кое-что по другим каналам он уже выяснил заранее, и дело вроде бы сводилось к тому, что на Дубровина можно было рассчитывать.
Директор открыл заседание. Он неторопливо сообщил, сколько поступило заявок от различных учреждений, какие из них удовлетворены, какое число выпускников отправляется на периферию и какое остается в Москве; по ходу работы комиссии возможны некоторые перестановки, осталось также несколько незаполненных позиций. В нынешнем году, сообщил директор, институту предоставлено всего одно место в очной аспирантуре. Это место решено предложить выпускнице Жанне Евгеньевне С.: «Надеюсь, возражений не последует?»
Сидевшие за столом переглянулись в недоумении. Даже Наталья Львовна изумленно взметнула брови.
«По-видимому, произошла какая-то ошибка, — в наступившей особенной тишине заговорил Холодковский. — Совершенно очевидно, что имеется другой и бесспорный кандидат — Сергей Соболев».
«Отчего же ошибка? — директор с нарочитой деловитостью перебирал лежавшие перед ним бумаги. — Вот, черным по белому: Жанна Евгеньевна С. — Он поднял и показал какой-то листок. — И санкция министерства между прочим».
«Я возражаю, — Холодковский заговорил уверенно. — Присутствующим прекрасно известно, что ни одного из нынешних выпускников нельзя поставить рядом с Соболевым. Этот незаурядный юноша рожден быть ученым. На протяжении пяти лет обучения никто не сомневался в том, что курс делегирует в науку именно его. Я полагаю, комиссия призвана вдумчиво относится к целесообразному использованию молодых специалистов».
«Почему вы думаете, что мы не думаем... — несколько запутался директор и покосился на представителя министерства, который занес что-то в свой блокнот. — И очень даже думаем. Мы подобрали для Соболева несколько прекрасных предложений. А к осени нам, скорей всего, и заочное аспирантское место дадут».
«Вот и отдайте его Жанне Евгеньевне С. А сейчас следует покончить с недоразумением и рекомендовать в аспирантуру Соболева».
«Это ваше личное мнение или мнение ведомства, которое вы представляете?» — представитель министерства не поднял глаз от блокнота, в котором продолжал чиркать что-то автоматическим карандашиком.
«Это мое личное мнение, которое, полагаю, поддерживает большинство присутствующих».
«Мы с уважением выслушали ваше личное мнение. Но остаемся при своем. — Представитель министерства положил карандашик и повернулся к директору. — Пригласите Жанну Евгеньевну С.»
