— Все-таки я считаю, герр Хоффер, что вам здесь не место.
— Что вы хотите сказать?
— Никак не могу выкинуть это из головы. Не стоило вам покидать семью.
— Разве я их покинул?
— Все-таки сегодня не простой налет. Сегодня наступит конец. Так или иначе. В общем, я не понимаю, почему вы здесь, когда должны быть с женой и детьми. Это ненормально, честное слово. К тому же у кого-то из них скоро день рождения, верно?
Все трое уставились на него. Он недоуменно нахмурился.
— Мой долг. Долг и.о. и.о. директора, фрау Шенкель.
Господи, у Эрики день рождения на следующей неделе! Восемь лет! Она хочет учиться играть на арфе!
— Но в здании Музея ничего нет, — вмешался Вернер. Как будто сговорились. С окровавленным носовым платком на плече он был похож на сумасшедшего официанта. — Это пустая скорлупа. Призрак. Даже герр Лозе не сидит на фабрике термометров.
— Почему тогда вы здесь?
— У нас нет семьи.
— У меня есть, — возразила Хильде.
— В Лоэнфельде — нет.
Герр Хоффер обвел глазами картины, рядами уходившие во тьму. Золоченые рамы старых работ поблескивали в свете свечи. Арфа — очень дорогой и совершенно непрактичный инструмент, особенно учитывая размер их квартиры. Обязательно надо купить Эрике арфу. Когда-нибудь она станет великой арфисткой — это стоит любых жертв.
— Да, — заявила фрау Шенкель, не дожидаясь ответа, — на самом деле картин тут нет, верно?
— Они здесь, — возразил герр Хоффер.
— Их нет в инвентаре, — заметил Вернер, принявший, в виде исключения, сторону фрау Шенкель. Как будто только и ждал этой возможности.
— Ну где-то они точно есть, — невнятно возразил герр Хоффер и внезапно разволновался.
— Только у тебя в голове, — ответил Вернер.
— Все равно я за них отвечаю.
— А что, если бы я укрывал книги так же, как ты картины?
— Ты бы, как и я, перенес их в подвал.
Сердце готово было выскочить из груди.
— Нет. Вывез бы их отсюда безо всякого разрешения, — с угрюмой улыбкой возразил Вернер, складывая руки на груди. Нелегко быть напыщенным ханжой, когда сидишь на каменном полу с окровавленным платком на плече.
— Я считаю, Вернер, что в отсутствие герра Штрейхера и при его полном согласии у меня были все необходимые полномочия.
— Ты уверен?
— Да.
— А правда, что кроме нас об этих картинах никто не знает? — спросила фрау Шенкель.
— Я отправил копию описи в Берлин, вторая копия хранится в нашем банке, — ответил герр Хоффер, пытаясь восстановить свой авторитет и не опуститься до раздражения. Третья копия инвентарной описи — тетрадная страничка разлинованной розоватой бумаги — пыталась прожечь дырку в его кармане. Теперь он, разумеется, жалел, что коньяк остался наверху. Хоть желудок усмирил бы. — Какой подходящий момент для допроса, — добавил он, покосившись на Хильде в надежде на поддержку.
— Этих полотен в твоей описи нет, — сухо заявил Вернер. — Тут почти четверть всего собрания.
— Да, — посмотрел на него герр Хоффер. — И ты отлично знаешь почему.
— Инвентаризация была неполной, — пробубнил Вернер.
— Исключительные времена требуют исключительных мер.
— Я провел полную инвентаризацию библиотеки, перечислил каждый том, и они увезли все, — сказал Вернер, со страдальческим видом почесывая нос, изрезанный мелкими осколками.
— На соляной рудник, — вмешался герр Хоффер, словно это что-то меняло.
— Увезли, — повторил Вернер траурным голосом.
— Так то книги, — сказала вдруг фрау Шенкель.
— И что?
— А мы говорим про картины.
— Это очень хорошо, что книги перевезли на рудник, Вернер, — снова вмешался герр Хоффер, оседлавший любимого конька. — Как вам всем прекрасно известно, минимум раз в месяц я инспектирую хранилище. Условия там идеальные. Четыреста шестьдесят метров под землей, абсолютно сухой воздух — соль впитывает влагу, а грунтовые воды туда попросту не попадают. Книги ничуть не пострадали, даже самые старые, переплетенные в свиную кожу. Я регулярно пролистываю какую-нибудь из них, все страницы совершенно чистые. Здесь, как мы знаем, отнюдь не так сухо. Порой бывает даже сыровато. Что же до крыс…
— Вот именно. Год в подземелье не прошел для картин бесследно. Вон ту раму ведь погрызли.
— Если бы их тоже забрали, они пострадали бы гораздо больше. Можно подумать, вы не видели, как эти болваны из противовоздушной обороны утрамбовывали их в грязные мебельные фургоны!
— И слава Богу, что болваны. Проверь они опись как положено — непременно бы что-нибудь заподозрили. Как тебе такой вариант?
— Никакие они не болваны, — возразила фрау Шенкель. — Эти мальчики всю ночь расчищали развалины сиротского приюта.
— Что ничего не меняет, — не сдавался герр Хоффер. — И ты, Вернер, тоже прекрасно знаешь, что любая инвентаризация — чистейшей воды проформа, поскольку фонды Музея полностью принадлежат рейху. Ты уж прости, но я не понимаю, к чему эти обвинения.
— Это не обвинения, а желание быть в курсе дела. Полагаю, что как главный архивариус и хранитель книг, отвечающий также за историю города, коллекции ископаемых и местные народные промыслы, я имею право знать. Говорить от лица моих погибших коллег, да будет им земля пухом, я не могу.
Герр Хоффер закашлялся. Восемь сотрудников, от смотрителей до практикантов, погибших во время исполнения служебных обязанностей, конечно были упомянуты не без намека на его вину.
— Ты меня ни разу не спросил, Вернер, — возразил он.
— Я предполагал, что ты сам расскажешь.
— Мы обсуждали условия хранения фондов не один раз, на нескольких собраниях. Ты мог поднять этот вопрос тогда или в любое другое время, когда обсуждается "Разное".
— Чтобы ты принялся мне врать? Как сейчас соврал фрау Шенкель.
— "Врать" — это слишком сильно сказано, — вмешалась она. — Герр Оберст, честное слово, сейчас не время…
— Помолчите, фрау Шенкель.
— С какой это стати?
— Послушайте! — воскликнул герр Хоффер, воздев руки, — мы поступили наилучшим, наиразумнейшим образом, и все ради одной священной цели: ради сохранения в безопасности той коллекции, за которую все мы так или иначе несем ответственность. За последние семь-восемь лет она и без того заметно пострадала по не зависящим от нас обстоятельствам. Считайте это неофициальное подвальное хранилище тыловой операцией по охране работ из группы особого риска, проводимой исключительно в интересах будущего Лоэнфельде, ведь когда-нибудь этот кошмар закончится.
— Какой кошмар? — нахмурилась Хильде Винкель.
В тусклом желтом свете герр Хоффер ощутил, как все посмотрели на него. Раненая рука болела. Лицо саднило.
— Война, — коротко отрезал он.
— Неужели сырые подвалы с крысами лучше соляного рудника глубиной в четыреста шестьдесят метров? — хмыкнул Вернер.
— Мы не могли быть уверены, что туда доедут все картины.
— А как же книги?
— Не думаю, что они в такой же опасности.
— Генрих, фюрер собирает книги, — произнес Вернер, снял свои очки-полумесяцы и прикусил дужки. Когда он заговорил снова, то выпустил их изо рта, и очки задрожали. — Тысячами. Для Линца. Десятками тысяч. Он запланировал там величайшую библиотеку в мире.
— И вы бы не обрадовались такой чести, герр Оберст? — поинтересовалась Хильде Винкель.
Герр Хоффер с облегчением почувствовал, что обстановка разрядилась.
— Какой чести?
— Включению некоторых наших томов в библиотеку фюрера.
— Библиотекарь печется обо всех своих книгах без исключения, фрейлейн Винкель, — ответил Вернер. — И в нашей библиотеке абонемента нет.
Хильде изумленно уставилась на архивариуса. Герр Хоффер представил, как фюрер заполняет библиотечную карточку, и нашел эту картину скорее сюрреалистической, чем возмутительной.
— Все дело в том, — продолжал Вернер, поблескивая очками у рта, как сигнальными лампами, — что ты начал снимать картины еще до войны. Под предлогом переноса их в бомбоубежище.
— Да, некоторые работы, относящиеся к группе особого риска, я убрал еще тогда. Мы с герром Штрейхером начали с отдельных полотен, но я разработал…
— Дегенератов попрятали? — перебила Хильде Винкель.
— Пауль Бюрк совсем не дегенерат, — возразила фрау Шенкель. — У него всегда понятно, что нарисовано. Слышно, как листья шуршат.
— Тут есть картина Бюрка?
— Да, фрейлейн Винкель, я убрал ее прежде всего ради фрау Шенкель, — объяснил герр Хоффер. — Равно как и несколько модернистских работ. Чего тут только нет…
— Вот уж не знала, что это ради меня, — просияла фрау Шенкель.
Хильде приготовилась что-то сказать.
— А как насчет Тенирса? — поинтересовался Вернер, сверля его глазами, очки посверкивали, словно отражаясь в зеркале.
