В 2.20 ночи, по часам Парка, кто-то пинком открывает дверь соседнего купе.
— Какого хрена? — орет мужчина.
Ответа нет, только грохот. Джефф ногами чувствует, как прогибается жестяная стена купе.
В 4.10 на койке в соседнем купе слышится женский голос:
— Рон, засранец, ты понимаешь, что ты сожрал мое сердце? Проглотил его, скотина, вытащил прямо из моей груди. — Сдавленные всхлипы. — Господи, Рон, почему же я так сильно люблю тебя? Больше тебя я люблю только своих детей. Да нет же, какого черта, я люблю тебя больше, чем своих детей.
— Может, заткнешься, Сюзанна? Ты запутала меня.
Рыдания прекращаются, и Сюзанна отвечает:
— Ты сам себя запутал.
В 10 утра на ярмарочной площади все работники выстраиваются в очередь за бесплатной едой, любезно предоставленной местными пожарными, которые не знали, что делать с восьмьюдесятью фунтами жареной курятины, оставшимися со вчерашнего дня. Куриные грудки лежат в морозильнике пожарного депо. Дают только темное мясо — ножка с бедром.
У конца буфетной стойки — местный детектив. Прежде чем жены пожарных подадут десерт — рулет из нуги, орехов и карамели, — детектив просит всех мужчин в очереди поднять рубахи и проверяет пряжки их ремней. Он фотографирует их лица, чтобы потом показать снимки Генри Лемонсу.
Джефф Парк ест курицу в одиночестве, в сельскохозяйственном павильоне, где пахнет овсом и расстроенными желудками выставочного скота.
Рядом — клетки с кроликами, Джефф сует палец в загон, где сидит большой серый заяц. Заяц тычется в него розовым носом и внезапно кусает. Когда Джефф одергивает палец, на подушечке появляется капля крови. «Я — калифорнийский голландец, участвую в мясных соревнованиях», — написано на клетке.
Джефф слышит, как кто-то льет воду из шланга в конце павильона. Мальчик четырнадцати лет стоит напротив черного лоснящегося быка, держа синее ведро с мыльной пеной. Он льет ее на спину животного, и вода бледными каплями стекает на землю, как глазурь на торте. Потом он обдает быка водой из шланга и гребнем проводит по бокам, сливая воду в опилки. Гребень оставляет следы, после которых шкура быка блестит, будто свежая смола.
Только расчесав один бок быка, мальчик поворачивается и замечает Джеффа. Мальчика зовут Чед. Он хорошо сложен и пышет здоровьем, Джеффу он нравится.
— Классный бык, — говорит он.
— Бычок, — поправляет Чед.
— Какая разница?
— Бычок, потому что ему отрезали яйца. Хочешь его купить?
— Сколько?
— Я удивлюсь, если он уйдет меньше чем за тысячу двести.
— Вы продаете его на мясо?
— Да, на конкурс.
— Странно, зачем тогда вся эта возня, прихорашивания, если его всего лишь пустят на мясо?
— Ты когда-нибудь тоже станешь просто мясом, но ты же причесываешься по утрам, — отвечает он. — Ну, или хотя бы должен причесываться.
Мальчик берет ведро и исчезает за спиной животного.
Джефф Парк садится на тюк сена рядом с детским зоопарком, в котором гусь преследует карликовую свинку. Просидев так совсем чуть-чуть, он замечает Эллиса, стоящего на противоположной стороне площадки.
Эллис нагибается, чтобы почесать свинке нос, и та признательно хрюкает.
— Я как-то свежевал свинью, в детстве, когда жил в Кентукки, — говорит он, усаживаясь на скамейку. — Кабана. Я сам его расчленил — окорока, лопатки, бока и прочее. Оленя, белку. Да я могу освежевать кого угодно, — он качает головой. — И никто здесь об этом не знает. Никто здесь не знает обо мне ничего.
Джефф Парк говорит, что чувствует то же самое.
Эллис улыбается.
— Ты такой же, как я. Тихоня. Сам по себе. Это хорошо.
— Наверное.
Эллис хлопает по скамейке рядом с собой.
— Иди сюда, — говорит он. Джефф подходит, но не садится. — Ты будто расстроен из-за чего-то. Будто о чем-то долго думаешь.
— Да нет, просто устал, наверное.
— Хе-хе — ухмыляется Эллис. — Не нужно мне врать. Ты не просто устал. Я же вижу.
Юный скотовод неспешно проходит мимо, ведя за собой лоснящегося быка. Эллис оборачивается. Его пристальный взгляд неприятно удивляет Парка, голова Эллиса слегка покачивается, будто он хочет уловить каждое движение мальчика, словно собирается записать на пленку. В голове у Джеффа вдруг возникает картинка: Эллис запирается в туалете с мальчишкой. Он вспоминает, что не видел его сегодня в очереди за курицей и десертом, значит, его не фотографировали. Нужно будет сказать о нем детективу. Но надо подумать, как рассказать о своей догадке так, чтобы она не звучала нелепо и подозрение не пало на него: Джефф оставляет эту идею и идет к «Шхуне».
Днем народу поубавилось.
Леон сидит в своей будке и сочиняет сказки:
— Мне сказали, у меня рак лопатки и, чтобы это исправить, нужно десять штук. Вместо этого я напился ржаным виски, и мой друган порезал меня резаком. Он вырезал из меня эту фиолетовую штуковину, и с тех пор у меня все отлично.
— Вы видели тот фильм со Стивом Мартином, где дело происходит в цирке? У меня там была маленькая роль. Короче, однажды он пришел ко мне, ну, Стив Мартин, и попросил купить ему лимонаду, да побыстрее, иначе меня лишат работы. Знаешь, что я сделал? Я развернулся и как следует врезал засранцу.
Эллис смеется, а Джефф сидит на верхней палубе, повернувшись к ним спиной. Он думает о своей комнате в Мельбурне. Рана на бедре пульсирует, он не перестает думать о микробах, занесенных гадким человеческим ртом.
— Парк дуется на нас, — говорит Эллис здоровяку. — Похоже, он нас больше не любит.
— Эллис, мне не хочется разговаривать, — отвечает Джефф. — В чем проблема?
— Да, черт возьми, проблема. С тобой скучно.
Из своей будки Эллис указывает на перегоревшую лампочку в кольце, над ухмыляющимся лицом пирата.
— Парк, давай-ка лезь туда, — говорит он, отдавая Джеффу лампочку.
Парк смотрит вверх: пятьдесят футов по выдвижной лестнице, которая привязана к мачте размахрившейся нейлоновой веревкой. От одного ее вида у него подкосились ноги.
— Я думал… Эллис, я думал, что верхотурой занимаешься ты, — сказал Джефф.
— Я передумал.
Джефф взбирается по лестнице с лампочкой в зубах. Некоторых ступенек недостает, у него дрожат руки. Он почти добрался до верха, и тут внезапный порыв ветра качнул лестницу. «Ох!» — невольно вырвалось у него. Лампочка падает и разбивается.
— Три доллара, — кричит здоровяк. — Эти штуки на деревьях не растут!
В будний вечер вы можете купить за десять долларов специальный желтый билет и кататься сколько влезет. Пятнадцатилетняя девочка катается на «Шхуне» девять раз подряд. Тепло, и она потеет в пушистом оранжевом свитере. Она без конца сосет фосфоресцирующие конфеты, которые продают на ярмарке. Каждый раз, когда Джефф проверяет, крепко ли пристегнут ее ремень безопасности, он замечает слабый зеленый свет, мерцающий за ее белыми зубами, свет одновременно и покоя и скорби, свет из окна одинокого дома на пустынной улице. Ему кажется, он светит для него.
— Я — Кэти, — говорит она, собираясь прокатиться в десятый раз. — Я так много раз тебя видела, что решила представиться.
Он называет свое имя.
— Не понимаю, как ты можешь столько кататься на этой штуковине. Меня бы вырвало после первого же раза.
— Ты стоишь тут весь вечер и ни разу не прокатился?
— Нет.
Она сверкнула зеленым языком.
— Это самое дурацкое, что я слышала за сегодня. Слушай, можешь оказать мне услугу?
— Какую?
— Можешь сделать так, чтобы в этот раз она ехала очень долго?
— Попробую.
Поездка началась. Кэти смотрит на него с раскачивающейся шхуны, а он смотрит в ее по-летнему зеленый рот.
Когда лодка останавливается, она убегает смотреть, как жонглируют топориками в «Деревне прошлого», но через двадцать минут возвращается.
— Помнишь меня? — спрашивает она Джеффа и в знак приветствия сует свои пальчики в его руку.
— Не-а, — ухмыляется он.
— Ой, да прекрати. Конечно, помнишь.
Пока места заполняются, он успевает поболтать с ней.
— Ты знаешь какие-нибудь секреты? — спрашивает Кэти.
— Да.
— Я говорю про ярмарочные. Например, можешь научить меня, как выиграть в играх?
— Для начала — не связывайся с ними.
— Да ладно тебе, не будь занудой. Неужели ты не знаешь их секреты?
— Знаю, но тебе рассказать не могу.
— Почему?
— Не знаю. Меня скормят русалкам. — Неподалеку в стеклянном ящике со светящейся водой извиваются три красотки в лифчиках, с рыбьими хвостами.
— Так вот о чем ты мечтаешь!
Когда шхуна останавливается, девочка зовет его.
— Слушай, тебя хоть иногда отсюда выпускают или весь вечер тут стоишь?
— У меня будет получасовой перерыв в девять. А что?
Она пожимает плечами.
