Собственно, это и может быть тем самым прогрессом, который имел в виду старик Швинделл. Подразумеваемый им прогресс не имел отношения к загадке философа относительно совершенствования человека в ходе бережливо расходуемого времени, или касающейся прибылей и потерь теореме экономиста, или к достижению наибольшего блага для наибольшего числа людей. Он хотел, не сомневаюсь в этом, услышать от меня нечто способное убедить его, что я просто живу и, делая то, что делаю – продавая дома, расширяю как пространство жизни, так и мой интерес к ней, укрепляю и свою терпимость к этой жизни, и терпимость других, ни в чем не повинных и неведомых мне. Что, вне всяких сомнений, и сделало его «дуайеном», и давало ему силы, чтобы жить. Он хотел, чтобы я каждый день понемногу проникался чувством (хватит с меня и «понемногу»), которое испытывал в тот миг, когда голыми руками обезоружил на Ветеранском стадионе некоего «чернокожего мстителя» из Чикаго, – мои сын и дочь смотрели на папочку в безмолвном обожании и изумлении, а окружавшие нас люди встали, аплодируя, и кулак мой распухал, приобретая сходство с помидором. В тот раз я почувствовал, что ничего лучшего от жизни уже не дождусь, хотя позже решил, спокойно поразмыслив, что мне просто здорово повезло, однако теперь можно сказать, что прожил я ее не зря. Уверен, старик Отто был бы доволен, если бы я пришел к нему и сказал: «Так вот, мистер Швинделл, я мало чего знаю насчет прогресса и, если честно, не могу сказать, что работа риелтором совершенно переменила мою жизнь, но я теперь не боюсь просто взять и растаять в воздухе. И сверх этого я вам ничего сказать не могу». Он, даже не сомневаюсь, отправил бы меня работать дальше, хлопнув по спине и от души пожелав: уделай их всех.
И может быть, именно так Период Бытования создает или, по меньшей мере, отчасти стимулирует состояние честной независимости. Когда ты входишь в него, люди начинают видеть тебя таким, каков ты есть, – возможно, ты и не становишься столь уж приметным для них, да и для себя тоже, но обретаешь разум и храбрость достаточные, чтобы продвигаться к тому, что тебе интересно. Так, словно считаешь действительно важным попасть туда.
Дождь, поливавший шоссе 1 и Пеннс-Нек, в Уоллес-Хилл не заглянул, и потому во всех его жарких, опрятных домиках ставни наглухо закрыты, что-то погуживает за ними, а тротуар уже обрел ту мягкость, попирать которую ногами никто в одиннадцать тридцать не рвется. Позже, когда я буду уже подъезжать к Саут-Мантолокингу, от здешних платанов и свесов крыш на тротуары падет тень, крылечки домов наполнятся людьми, смехом, выкликаемыми через улицу приветствиями, как в первый мой приезд сюда. А сейчас все, кто не на работе, не в летней школе и не в тюрьме, сидят в полумраке перед телевизорами, смотрят викторины и дожидаются ленча.
Дом Мак-Леодов выглядит так же, как в 8.30 утра, а вот мою стоявшую перед домом Харрисов табличку «СДАЕТСЯ В АРЕНДУ» кто-то за последние три часа устранил, и я паркую машину перед этим домом, потому что не хочу останавливаться перед Мак-Леодами, их лучше брать врасплох. Я вылезаю в липкую жару, оставив ветровку в машине, ступаю на пересохшую лужайку, осматриваюсь. Заглядываю справа и слева от дома за высаженные Шарон кусты гортензий и роз, поднимаюсь на крошечное крылечко; не исключено, что воры просто выдернули табличку и забросили ее куда-то, как оно, согласно Эверику с Уолдером, обычно и бывает. Однако таблички нигде нет.
Вернувшись к машине, я открываю багажник, чтобы взять новый знак из груды прочих («ПРОДАЕТСЯ», «ОТКРЫТО ДЛЯ ВСЕХ», «ЦЕНА СНИЖЕНА», «ДОГОВОРНАЯ ЦЕНА»), лежащих там вместе с коробкой бланков предложения, дорожным портпледом, удилищами, тремя «фрисби», парой бейсбольных перчаток, бейсбольным мячом и несколькими фейерверками, которые я заказал у моих флоридских родственников, – все это важные для нашей с Полом поездки принадлежности.
Вынеся на лужайку новую табличку «СДАЕТСЯ В АРЕНДУ», я нахожу в земле две дырки от ножек предыдущей, до упора втыкаю в них ножки этой и ногой подгребаю к ним немного земли – пусть все выглядит как прежде. Затем закрываю багажник, носовым платком вытираю пот с ладоней и лба и направляюсь к парадной двери Мак-Леодов, но не звоню в нее, как намеревался, а, словно преступник, отступаю в сторонку, чтобы заглянуть через окно в сумеречную гостиную. Я различаю обоих детей Мак-Леодов, они сидят на кушетке, неотрывно, точно зомби, глядя в телевизор (маленькая Винни сжимает крошечными ручками плюшевого зайца). Нельсон резко поворачивает курчавую голову к окну и смотрит в него, точно в другой телевизор, на сей раз показывающий меня.
Я дружелюбно взмахиваю ладонью, улыбаюсь. Поскорее бы уж покончить с этим и отправиться к «Фрэнксу», а оттуда к Салли.
Нельсон продолжает глядеть на меня из сонного сумрака – как будто ожидая, что через несколько секунд я исчезну. Они с сестрой смотрят Уимблдон, а я понимаю вдруг, что не имею никакого права глазеть в окно и вообще рискую получить от вспыльчивого Ларри пулю в лоб.
Но маленький Нельсон продолжает вглядываться в меня, пока я, помахав еще раз рукой, не перемещаюсь к двери и не нажимаю на кнопку звонка. Босые ступни мальчика ударяют в пол, и он стремглав вылетает из комнаты, чтобы, надеюсь я, вытащить своих ленивых родителей из кровати. Хлопает внутренняя дверь, где-то далеко-далеко раздается, лишь слегка пробиваясь сквозь бубнеж телевизора, голос – не знаю чей и слов не слышу, но они определенно относятся ко мне. Я оглядываюсь на улицу, на белые, зеленые, синие и красные каркасные дома с зелеными и красными кровлями и двориками, размером с могильный участок, – у некоторых вдоль фундамента большие помидорные кусты, у других боковые решетки и столбики крыльца обвиты побегами душистого горошка. Весь этот район мог бы находиться в Дельте Миссисипи, вот только выстроившиеся вдоль тротуара машины – все сплошь шикарные фургончики да «форды» и «шевроле» последних моделей (негры – наиболее верные сторонники принципа «покупаем американское»).
Из сетчатой двери дома напротив тяжело выступает, опираясь на ходунок с накинутым на него желтым кухонным полотенцем, толстая чернокожая старуха. Увидев меня на крыльце Мак-Леодов, она останавливается, вглядывается. Это Мирлен Биверс, та самая, что гостеприимно махала мне рукой, когда я впервые два раза объехал квартал в 1986-м и решил купить здесь дома. Примерно через год после этого ее муж умер, а Мирлен, сообщили мне Харрисы, сильно сдала.
– Что вы там ищете? – кричит через улицу Мирлен.
– Всего лишь Ларри, Мирлен, – кричу я в ответ и по-дружески машу рукой. Она и мистер Биверс страдали диабетом, и сейчас Мирлен теряет остатки зрения из-за молочных катаракт. – Это я, Мирлен. Фрэнк Баскомб.
– Нечего вам тут делать, – отвечает Мирлен, чьи седые волосы торчат во все стороны безумными пучками. – Я серьезно говорю.
Одета она в длинный ярко-оранжевый халат с гавайским рисунком, колени распухшие, перебинтованные. Я понимаю – если она разволнуется, то может свалиться замертво.
– Все в порядке, Мирлен, – кричу я. – Я просто приехал повидать Ларри. Не беспокойтесь. Все в порядке.
– Я иду звонить в полицию, – сообщает миссис Биверс и начинает, скрежеща колесами ходунков по доскам крыльца, разворачиваться, чтобы вернуться в дом.
– Не надо звонить в полицию, – кричу я. Мне следовало бы перебежать улицу, пусть увидит, что я не грабитель и не судебный пристав, а всего лишь сборщик арендной платы, в чем меня огульно обвинил Джо Маркэм. Когда Харрисы еще жили здесь, мы с Мирлен несколько раз вели задушевные разговоры: она со своего крыльца, я – вылезая из машины или садясь в нее. Но, видимо, что-то случилось.
Впрочем, едва я собираюсь проскочить через улицу, чтобы помешать Мирлен вызвать копов, вновь слышится топот босых ног, на сей раз приближающийся к двери, его сменяет лязг отпираемых замков и сдвигаемых засовов, дверь приоткрывается, и я вижу в щель светлую кудрявую голову и слегка загорелую кожу Нельсона – он очень походил бы на Джеки Купера[38], если бы тот был мулатом. Голова Нельсона едва достает до дверного засова, и я, глядя на него сверху вниз, ощущаю себя великаном. Он молчит, просто смотрит на меня маленькими, скептическими карими глазками. Ему шесть лет, из одежды на нем только лиловые с золотом трусы баскетбольного клуба «Лейкерс». Лицо мое, уже снова вспотевшее, овевает струйка кондиционированного воздуха. «Мисс Навратилова ведет в счете», – произносит ласковым голосом какая-то англичанка, зрители аплодируют. (Идет повтор вчерашней трансляции.)
– Как дела, Нельсон? – радостно спрашиваю я. Мы с ним ни разу не беседовали, и теперь он смотрит на меня, помаргивая так, точно я на суахили говорю. – Родители дома?
Он оглядывается через плечо и снова поворачивается ко мне.
– Может, скажешь им, что пришел мистер Баскомб, а, Нельсон? Скажи, что мне нужна арендная плата, а убивать я никого не собираюсь.
